ГЕРОЙ БЕЗ НАШЕГО ВРЕМЕНИ
Заметки об основном инстинкте современной русской прозы
Рубрика в газете: Кризис жанра, № 2020 / 47, 17.12.2020, автор: Алексей ТАТАРИНОВ (г. КРАСНОДАР)
Не эрос – основной инстинкт новейшей русской литературы. Наши писатели даже любовь телесную изображают без оптимистических страстей. Пожалуй, и не танатос. Хотя смерть многое определяет в современных сюжетах. Реакция на собственную эпоху как на худшее из времён, доходящее до тошноты отторжение от настоящего – вот главное.
Года два назад вернулся к активному чтению новейшей отечественной прозы и набросился на упущенные за месяцы простоя книги. Перечислю их: «Патриот» Андрея Рубанова, «Вера» Александра Снегирёва, «Иван Ауслендер» Германа Садулаева, «Авиатор» Евгения Водолазкина, «Манарага» Владимира Сорокина, «Айфак 10» Виктора Пелевина, «Тайный год» Михаила Гиголашвили, «Текст» Дмитрия Глуховского, «Июнь» Дмитрия Быкова. Разные произведения, со всех флангов нашей литературы сразу объединились в знаке, ставшем названием этой статьи. А сама статья не написалась, проиграв иным актуальным задачам времени.
И хорошо. Сейчас собрался проверить «остаточные знания». В самом деле, не может же роман, изданный в АСТ или ЭКСМО, жить только в недолгие дни поздравлений автора и критических (чаще рекламных) откликов на красочный, пусть и не высокотиражный фолиант! Ведь не правы те скептики и циники, которые утверждают, что литературные артефакты наших дней с трудом доживают лишь год своего рождения? Поэтому поворачиваем назад, напрягаем память. Впрочем, сохраняем право подсматривать в те подчёркивания и записи, что были сделаны в момент чтения.
Что сохранилось от «Июня»? Быковское желание противопоставить еврейский индивидуализм грешному русскому коллективизму, творческое сознание избранного интеллигента – соборной вине народа, который занимается только одним деянием: творит невыносимое, садомазохистское настоящее и лихорадочно ищет милитаристское будущее. Оно способно утопить чувство вины в океане крови. Быков не меньший концептуалист, чем Владимир Сорокин. Вся русская история оказывается реализованной антиутопией. Лживым, полным пафосного героизма эпосом; призван он усилить страдания и приблизить смерть внесистемного человека. В мирное время Мишу Гвирцмана или Бориса Гордона атакует своё государство. Во времена военные коммунизм объединяется с фашизмом, и тогда хороший человек уничтожается с двух сторон. Далеко не новая идея Быкова о единстве советской и национал-социалистической платформ формально связана с конкретным предвоенным временем. Однако «Июнь» уж точно не исторический роман. Это роман-проповедь о будущей войне. Как и Великая Отечественная, она, по Быкову, вызревает – почти религиозно, по-русски сакрально – в нашем времени, в границах дня сегодняшнего. Как наказание за наши русские грехи.
Вроде бы в «Авиаторе» нет подобного монологизма. Да и «Лавром» Водолазкин утвердил за собой позицию православного писателя. Христианство ли поддерживается в «Авиаторе»? Наверное, да. Но особенное. В моей памяти Водолазкин сближается с Быковым. В чём? Да, в живаговском начале, в модном ныне превращении главного героя Пастернака в символ жизненного пути, отрицания истории и торжества интеллигента над временем, почти всегда дурным и не поэтичным. Размороженного Иннокентия Платонова тошнит и от советского, и от постсоветского. Водолазкин умеет сформулировать так, что вспоминаем символ веры Платонова без перепроверок: «Нам нужен всесильный бог деталей… Русская история кромешна, а вот истинный рай – это отсутствие времени. В раю должно быть тихо… Повседневность и есть счастье… Но этому счастью мешают плохие идеологи. В каждом человеке есть дерьмо. Когда оно взаимодействует с дерьмом других людей, начинаются войны и революции, фашизм и коммунизм».
По-разному разгромленное время – одна из главных черт русской прозы нашего времени, сразу бросающийся в глаза выверт – следствие бесконечного национального интереса к историософии и апокалиптике.
Креативный бизнесмен собирается полностью вложиться в общественно значимый проект ради укрепления Родины. Однако качается на волнах минора, сидит на таблетках, барахтается возле сюжета самоубийства, всем сообщает о готовящейся поездке в Донбасс, после чего неожиданно для самого себя летит в Калифорнию и навсегда исчезает в океане («Патриот» Андрея Рубанова).
Малозаметный питерский преподаватель-востоковед почти случайно втягивается в протестное движение. Ни официальная жизнь вузовского работника, ни новая роль заметного либерала, ни тусклое семейное существование не приносят радости и должного контакта с эпохой. Формально удачный бизнес-период лишь усиливает отравление временем. Помощь приходит из глубин научной специализации. Индуизм со всеми возвышенно пустотными контекстами вступает в общение с нигилизмом по отношению к истории и творит философское песнопение об абсолюте. Он растворяет фарисейские контексты земного бытия («Иван Ауслендер» Германа Садулаева).
Крушат современность не страдальцы, не аутсайдеры с порванной судьбой, а благополучные, хорошо зарабатывающие прагматики, давно нашедшие эффективную нишу в открываемых ими безднах наших дней. Главную причину этого действия вижу в господствующем состоянии ума пишущей братии. «… Чтобы любили и помнили», – часто говорит о целях своего писательского труда немодный классик Виктор Лихоносов. «… Чтобы трясло от несогласия с прокажённой реальностью», – так его здравствующие оппоненты вряд ли скажут. Но чувствуют именно это, из такого мирочувствия и творят. Словно стыдно любить, а ненавидеть – эпично и классично.
Полифония в современной литературе – редкость. Многоголосие, разностилевая фрагментарность, способность автора к восприятию противоположных риторических и жизненных установок почти не встречаются. Каждый роман словно монолит: порода, структура – всё единообразно. Вместо персональной импульсивности, способной не соответствовать горизонту читательских ожиданий, мы сталкиваемся с изначально определённым стилем разворачивания истории. Речь о схеме стиля, которая избавляет автора от всех страданий и ещё раз посылает вдумчивому читателю сигнал о не слишком творческом времени.
Полифонию и диалог отвергаем, а Достоевского хотим сильнее, чем раньше. Есть ли Фёдор Михайлович у Гиголашвили и Глуховского? По замыслам писателей, да. Но следа нет от соборности, отмеченной у Достоевского ещё Юрием Селезнёвым. Если нет соборности, значит, полностью отсутствует любовь как душа-стиль, та изначальность, где произведение начинает обретать свои формы и нравственную идею. В «Тайном годе» – закономерная патология человечности. И если для Достоевского её деятельное познание становится центральным действием, то Гиголашвили фиксирует свою поэтику в точке многостраничного (да, риторически качественного!) торможения. Иван Грозный – садист и богослов, наркоман и блудодей, отвратительный семьянин и предатель друзей, почти сознательный сатанист и дурной организатор государственной жизни – являет не только минусы собственного, века назад состоявшегося образа, но и архетип русской жизни. Всё в ней есть, кроме преображения.
Россия у Гиголашвили – тяжёлый оксюморон, вызывающий ужас и отвращение. Грозный – её сын и отец, царь, бог и, разумеется, червь. Русь здесь обречена на одновременные богоизбранность и богооставленность. В дичайшем райском аду Московия постоянно ждёт апокалипсиса и длит своё вечное настоящее как сюжет специально усиленных страданий. Дионисийствующий царь словно маньяк без шанса быть пойманным. Он наслаждается родиной-оксюмороном, и делает всё для усиления духовного статуса этой вроде бы лингвистической фигуры. Адский бог в «Тайном годе» танцует с первой до последней страницы. Присутствие опиума в жизни Грозного усиливает мысль о русской наркометафизике – молимся и употребляем практически в одном движении.
Дело не в том, что Гиголашвили и многие собратья по перу отказываются от современных сюжетов. Все они очень увлечены настоящим и воссоздают вечное русское время как безнадёжную катастрофу.
В «Тексте» есть преступление и наказание, обозначена и внутренняя жизнь с очевидной динамикой. Достоевские процессы можно разглядеть в пути главного героя. Глуховский обещал себе создать традиционно-нравственный роман – Глуховский сделал. Что ж, волевое усилие в пространстве новейшей словесности надо приветствовать. Жаль только, что Достоевский остаётся в организующей схеме произведения, в его ощутимой сделанности и запланированности; в духе текста обосновалось другое начало – авторское презрение к современности, её объёмная криминальность и национальная ущербность. Авторские мизантропия и большие претензии к бытию оказываются простым стержнем. Риторика (достигающая не провальной публицистичности и размашистой телефонности) садится на данный стержень плотно. Так рельефно, что автор после завершения работы может смахнуть с себя ещё горячий «Текст» и перейти к новому проекту. Без страданий. Герой отстрадал и погиб – чего ещё вам надо? Автор – что ли – обязан?
Роман Глуховского интересен другим, как послание о пути филолога. Ему не суждено окончить университет, насладиться в полной мере присутствием умных и чувственных студенток, стать преподавателем или высоколобым учёным. Этого бездипломного гуманитария изгнали из вуза, обвинили в хранении наркотиков, посадили на семь лет – просто так, ради соответствия сюжета принципам деятельности силовых структур. Илья Горюнов в замысле своего автора сумел показать, чем по-настоящему занимается талантливый филолог в последнее время – он не замыкается в профессиональных контекстах и несёт свою филологию в мир, показывая, как и для чего работает настоящая литература.
Загубив жизнь – свою и врага – Горюнов превращается в писателя-практика, нравственного человека в трагической, предсмертной стадии. Апология литературы, предпринятая Глуховским в «Тексте», вряд ли связана со схемами классического романа, с реализацией штампов, изготовленных из Достоевского. Дело в другом – мысль, слово и действие (в форме телефонных сообщений) пытаются пересоздать реальность, решить божественную проблему – сделать бывшее небывшим, а если ещё точнее, продлить себя-убийцу (уже до конца приговорённого) и состоявшуюся жертву в жизни-творчестве. На банально-прагматическом уровне: цените смартфон – источник благих воссоединений при правильном пользовании! На уровне более сложном: пользуйтесь литературой для живых, вполне религиозных, хотя и не конфессиональных шагов по спасению человека.
В атмосфере принципиального для писателей нисхождения блокируется иное движение – вверх. Хорошо видна эта тенденция в контакте заголовка и происходящего под ним. Я говорю о «Патриоте» Андрея Рубанова и «Вере» Александра Снегирёва. «Патриот» – не только официальное слово, позволяющее насыщать публичные речи заранее готовыми штампами. Рубанов знает о том, что и сам рассматривается на этом – патриотическом – фланге литературного процесса. Однако его герой Знаев больше похож на мелкого беса. Он одержим лишь одной страстью – своим присутствием сообщить о неуместности патриотизма, о патриотизме-ширме. За ней плохо скрыто (так получается у Рубанова) неумение жить и большое желание сбежать из существования.
Вера в русском романе не нуждается в представлении. Снегирёву не нужно быть гением, чтобы чувствовать многие контексты избранного им ключевого слова. Весь снегирёвский роман – хоровод одичавших подростков вокруг самого слабого в классе звена. Звеном оказался сам феномен веры – в Россию, народ, Бога, в женщину, время. Кульминация не подвела: вера достигла успеха в торжестве материнства – многочасовое совокупление с гастербайтерами приносит плод. Ясно, какой. Ясно, зачем.
На фоне суицидального патриотизма и чудовищной веры «Манарага» и «Айфак 10» смотрятся скучно. Владимир Сорокин вообще разозлил – приступом вальяжности. Главный пожар в «Манараге» – огонь от классических книг, да ещё и в первоизданиях – не фашизм и коммунизм, не инквизиция или неутопические тоталитарные проекты, а добрая, дорогая кухня, прочно связавшая еду и чтение с полной победой первого компонента. Что такое вещество литературы? Не сложные подтексты, развивающиеся архетипы или многозначные образы. Литература теперь даже не краткое содержание, а судорога эксклюзивно-комфортного потребления. Это уютный декаданс: высокооплачиваемые профессионалы разжигают огонь литературными раритетами; изысканное блюдо вбирает в себя смысл творческого акта, подсказывая мысль о гламурнейшей из литургий. Этот буржуазный Сорокин страшнее себя прежнего.
Или это пародирование современной моды на Живаго, растущей жажды земного рая в протяжённости собственного бытовизма?
Виктор Пелевин продолжил гонения на критиков. В романе об айфаке пишущие о литературе предстают вокзальными бабами, оказывающими самые экономичные из сексуальных услуг. Жаль, что автор актуальных романов, злейший из российских буддистов, не чувствует, что критика (как метод постижения и описания мира) отличает в большей степени его самого, чем пишущую о нём братию. Пелевин – внимательный аналитик многотиражного и бесконечного в сетевых воплощениях мусора, который действительно способен разбить голову доверчивому потребителю. Принимая сигналы времени, Пелевин давно нашёл главный костёр для своего управляемого вдохновения: необходимо так настроить мозг, чтобы принимаемые гламур-сигналы казались единственными знаками сейчас кипящей жизни. В этом смысле организация нового романа максимально честна: всё главное происходит в ай-фоне(факе). Не могу отделаться от мысли, что так грозен и ироничен писатель по отношению к критикам, что сам себя ощущает их обречённым собратом. Кто тогда Пелевин – недруг хора мироотрицателей или его протагонист – трудно ответить без сомнений.
Что объединяет «Веру», «Текст», «Тайный год», «Ивана Ауслендера», «Авиатора», «Айфак», «Июнь»? Да только ли эти произведения! В полемическом обращении к духовной интриге, наиболее зримо построенной в «Книге Иова». Недовольство мирозданием и перехлёстывающими через край страданиями человека используется для создания особой повествовательной инстанции. Инстанция эта соединяет автора, разные романные голоса, самого читателя в достигающей космических объёмов мизантропии. Этот Сатана не занимается искушением Иова, чтобы доказать Богу отсутствие у детей Адама высокого качества нравственной жизни. Сатана как бы встаёт на сторону измученной персоны, подсказывает ей не формы протестного диалога с Отцом, а риторику отрицания – обнуляется и чувство любви к миру, и ощущение жизни как блага.
Сатана не только искушает Иова, нет – он пытается стать им!
Вы слышали, чтобы сейчас кто-нибудь говорил о народности литературы? О ней даже не подозревают те, кого ещё издают. И очень тихо, по-старчески поминают народность те, кого уже не читают. Лихой интеллектуализм в упрощённой репрезентации правит бал на полях востребованных сюжетов. Следовательно, писатель чаще мыслит не индивидуальными образами и даже не характерами. Он думает и конструирует – архетипами.
Кто же истинные герои нашего времени? Юрий Живаго, утративший поэзию и любовь к Ларе в нарастающем недовольстве – не только властью и революцией, а всем подряд. Иов, в своих вопросах о справедливости и смысле зла не заметивший, как оказался в тесной компании с Сатаной. Будда, не только в России, а во всемирном масштабе подменивший восточную религию и философию постмодернистской пустотностью. Атеизмом, превращённым в эстетику и тем, что умные коллеги называют апофатическим методом. Конечно, Гамлет. Очередной русский Гамлет забыл о действительных причинах своего минорного настроения и дошёл до пронзительного отождествления бытия с Йориком и самой силой тления.
Нагнетать не будем. Но восстание архетипов против современной России ощущается как актуальный сюжет. Этот модный нигилизм присутствует серьёзнее, чем похвала дореволюционной жизни (Водолазкин), гимн советскому стилю (Садулаев), цифровой гуманизм (Пелевин) или либеральный индивидуализм в разных вариациях (Быков, Гиголашвили, Сорокин).
Конечно, архетипы не виноваты. Да и над ними комплексно поработала наша ущербная вера в необходимость презрения к своему времени и своей стране.
И не танатос, и не эрос,
А так – притрушенная серость.
Никому не собираюсь навязывать собственное мнение, но, на мой вгляд, сейчас на первое место в литературных приёмах вышла ОПИСАТЕЛЬНОСТЬ. Да-да, что-то типа “что вижу – о том пишу”. И не более. Миниумум эмоциональности – максимум фактурности. Этакое (предлагаю новый термин) “ожурналичивание” литерратуры. Хорошо это именно дял ХУДОЖЕСТВЕННОЙ литературы или плохо- не знаю. Я ничего плохого в этом не нахожу. Да и невозможно найти, потому что те же худождественные тексты всё больше “уходят” в Интернет, а там – известная ( и совершенно логичная) вольность нравов. Хотя время покажет, прав я или ошибаюсь..
Вывод ясен.
Но выход не виден.
Может быть, Татаринову стоило бы прочесть не только то, что на слуху?
Ведь на слуху оно появилось не в силу своих достоинств, а совсем по другой причине.
Вот Кожинов искал своих “тихих лириков” совсем не на витринах тогдашних книжных магазинов…
Признаюсь,переключился на изучение экономики;взял “Экономические истории” России и зарубежных стран,а также воспоминания Сергея Витте.
Новейшую литературу практически не читаю.Но разбор автора любопытен.
Пожалуй, Курганов прав: нон-фикшен нынче в фаворе. И это вполне объяснимо. Современный читатель ищет в литературе прежде всего реальный жизненный опыт, которого многие и многие литераторы нынче просто не имеют. А нон-фикшен как раз и предлагает опыт жизни, причем самой разной и на любой вкус.
Насчет “тихих лириков” верно. Критик искал их не в витринах магазинов, где их быть не могло, а в местах дислокации, а у некоторых – и прописки. Кроме того, если, по мнению критика, лирик был недостаточно тихим, он его чуток придушивал. Лучше пусть сипит, чем заливается безнадзорным соловьем. Так создавалась литература. Признаемся, весьма интересная.
Ни критиков, ни “тихих лириков”,
Эмпирика, одна эмпирика.
Всё хорошее нынче пишется в стол и авторы этого неизвестны! Неверие и страх – движители, так называемого, нашего общества.
Нику “вадим”. Алексей Татаринов – известный и авторитетный критик. Он доктор филологических наук и заведующий кафедрой. Всем мало-мальски начитанным любителям литературы, не говоря уже о специалистах, он хорошо известен своими работами по истории зарубежной литературы, по истории религий, мировой художественной культуре. по библейскому сюжету в литературе, и это только самая малость из его вклада в литературоведение. О Кожинове он знает побольше всех здешних комментаторов вместе взятых. Например, вадим, вы читали работу А.Татаринова “Суждение В.В.Кожинова о трагедии и трагическом в контексте его исторических и литературоведческих взглядов”? Что касается В.В.Кожинова, то мне всегда казалось, что он скорее литературовед и историк, а интерес к поэзии был скорее его хобби, а никак не основной научный интерес. Он писал не только о “тихой лирике”.
1. Автору “Спасибо!” за содержательный обзор современных романистов, напиаренных “своими” литтусовками. То, что эти романисты живут в своих мрiях, далёких от реальности, А. Татаринов грамотно обозначил. Обложки книг говорят об определённых сдвигах “по фазе” (как говорят в таких случаях электрики) мировоззрения потенциального Гуру.
2. На мой взгляд, не надо брать за идеал творения Достоевского. Мне было достаточно (уже после института) прочитать “Униженные и оскорблённые”, чтобы отказаться от Ф.М.Д. и пойти к другой литературе. В случае возражения напишу обоснования.
3. “Прозаик – это несостоявшийся поэт” (Ю.К.-М., 2007 г.). Потому что неспособен в кратчайшей и логичной форме (стихотворении) выразить-отразить Тему, сюжет, Мысль авторского сочинения.
4. Например, у национального русского поэта Н. М. Рубцова почти любое стихотворение – это аннотация народных по мировоззрению (не расписанных на сотни страниц) повести или романа. Нет такой, как у Н. М. Р., русской историчности, народной лексики и лаконичности даже в “кусках” повестей-романов пропиаренных писателей.
5. О Кожинове в связи с упомянутым в статье, напишу попозже.
Как только напишешь неопровергаемое парткличками-анонимами, так их в комментариях здесь не видно!
1. По Достоевскому, добавлю к автор. комм № 9. А.Татаринов пишет, цитирую главное: «Апология литературы, предпринятая Глуховским в «Тексте», вряд ли связана со схемами классического романа, с реализацией штампов, изготовленных из Достоевского”.
2.1. “Штампы” Достоевского можно прочитать в поиске интернет – “Достоевский философия”. Вопрос в том: А надо ли писать “по Достоевскому”? М.Шолохов “по Достоевскому” не писал, и не только Шолохов, но К. Седых (“Даурия”) и Степанов (“Порт-Артур”).
2.2. В 2003 году поэт и критик Хатюшин дал заголовок “Без Божества” в статье о поэзии Ю.Кузнецова в “Рос. писателе”. То есть “этика и эстетика” важны, но вторичны, при отсутствии Божественного (не декларативного!) понимания и сознательно-бессознательного отражения явлений и событий окружающего мiра в авторском сочинении.
3.1. А что Ю. Кир. может предъявить критику А.Татаринову (в обзоре выборочной (!!!) пост-модернистике)?
3.2. Повесть “Есть Божий суд” (М., 2012, НКО “Рубцовский творческий союз”),фрагменты которой можно прочитать на портале “проза.ру”, в журнале “Москва” (“Спроси у мамы”) конкурса 60+ (к дате первой публикации “Мастер и Маргарита”), на сайте “Звезда полей” и полностью в государст. (ленинской) библиотеке. Повесть была в длинном списке Бунинской премии 2015 г.
Хорошая статья. Побольше бы таких.
Однако автору её, А. Татаринову, можно посочувствовать – ему пришлось потратить немало времени на чтение всей этой муры.
Лучше открыл бы на “Прозе. ру” Дмитрия Старцева-2 и прочитал хотя бы одну вещь его малой прозы -“Собачьи глаза”.
Да, здесь он также не обнаружил бы никакой полифонии, – это лирическая проза; но зато ни с каким “лихим интеллектуализмом” не столкнулся бы, а встретился бы с одним-двумя “индивидуальными образами и даже характерами”, представляющими собой несомненные художественные открытия, – хоть одну какую-то грань современной жизни познал бы!
Татаринов – доктор каких-то наук. Теперь понимаю, что означает выражение “то, что доктор прописал”.
Эх, чёрт, в предыдущем своём комментарии (№ 11) после слова “муры” забыл добавить через запятую: высосанной из пальца.
1. К комм. №9. В. Кожинов в статье В. Татаринова не упоминается, а лишь в комм., которые не имеют отношения к рассматриваемой постмодернистике.
2. В связи с Кожиновым и с одним из “тихих” лириков, смотрите на сайте “Звезда полей” , в меню раздел “новости” от 28.11.2020; статья “Кожинов и Рубцов. Из монографии Ю.Кириенко-Малюгина от 2011 года”.
1. Продолжим тему “Герой без нашего времени”. Хотя истоки эгоизма-индивидуализма находятся в 70-е, от В. Аксёнова,например, “Коллеги” – фанаберия интеллигентов, которые просто не знали и не понимали жизни за пределами Садового кольца, где крестьяне на полях, рабочие в цехах и на станках и Техническая интеллигенция (ведущие конструкторы, инженеры, технологи) на народных предприятиях вкалывали- выпускали прод. и пром. товары, в том числе для болтунов-бездельников (“личностей” самозанятых).
2. В предисловии к сборнику своих избранных статей о современной литературе (примерно 1982 г.) В. Кожинов пишет: “Мне вспоминается разговор с одним писателем, очень близким по своему мироощущению к «позднему» Андрею Битову. Я (Кожинов, прим Ю.К.) сожалел, что его повествования ограничены воссозданием самодовлеющего мира личности. Мой собеседник сказал в ответ на это, что-де только жизнь личности представляет собой достоверную реальность, а любые феномены «всеобщего» характера — это плоды воображения, мифы и даже химеры.
Но как же тогда относиться к творчеству Достоевского или Толстого? – возразил я. – Ведь у них сколько угодно «всеобщего» содержания.
– Они были настолько гениальны, ответил писатель, что могли позволить себе лгать. А я не гениален и потому не могу лгать.
Это разговор, по -моему выражает саму суть дела. Он выявляет основы того индивидуалистического кризиса сознания, который не так уж редко подстерегает писателя».
3. Это, как понимать? Писатели “дурят” читателей? Что, например, “Анна Каренина”, роман, нацеливающий на суицид. Или пример, что не надо выходить за мужа старше лет на двадцать, а выйдя, начинать искать “любовь” (или секс) с молодым напористым “Аполлоном”?
Следует уточнить. “Коллеги” – это самый конец шестидесятых годов. Жили герои в Ленинграде, так что Садовое кольцо упомянуто напрасно. Ленинград совершенно иначе устроен, люди там другие, культурная атмосфера ничего общего с московской не имеет и не имела. Особенно в шестидесятые годы.
юрию кириенко на комментарий 15. Значит. я прав: ни в коем случае не стоит делать из литературных текстов ЖИТЕЙСКИХ выводов. Чтение литературных текстов есть (или должно быть) всего лишь заполнение досуга. И не более.
К комм. 15 и 16. И уточнение относительно “Коллеги” В. Аксёнова.
1. “Садовое кольцо” – устоявшееся “географическое” понятие проживания специфической интеллигенции, переначитавшейся в студенчестве всякой зарубежной литературы и философии, Продолжение “Коллег”, см. “Дети Арбата” Рыбакова.
2. Я однажды вычитал высказывание Монтеня в “Опытах”: “Нравы и рассуждения крестьян я нахожу обычно более соответствующими наставлениям подлинной философии, чем нравы и рассуждения наших философов”.
3. Что касается русской литературы, то надо отметить, что Всякие философии представил А.Грибоедов в “Горе от ума”.
4. Алексею Курганову на комм.17: Вы правильно поняли в плане досуга. Но есть ещё русская пословица: “Не верь всякому зверю.” Это по зомбированию читателя от “писателя”.
Спорить не хочу. Тем более, предмет для спора сомнительный. Повторю: Садовое кольцо – московское понятие, в Ленинграде этого просто не уразумеют. Там иначе выстроен город, иначе живут люди. А уж то, что “Дети Арбата” – продолжение “Коллег”, наводит на мысль: не придерживается ли этот мыслитель концепций академика Фоменко. “Дети Арбата” – тридцатые годы, “Коллеги” – конец пятидесятых. В “Детях Арбата” бесконечный неизжитый страх (я не о книге говорю, а об эпохе), в “Коллегах” почти освобождение. Авторитеты едва ли не свергнуты, никакого сталинизма, размыты и моральные, и эстетические критерии. Что такое конец пятидесятых в столице и в портовом городе, каковой есть Ленинград, говорить не стоит. Вот, хотя бы, пресловутое влияние Запада. Тут у иностранцев выпрашивали-обменивали вещи и пластинки, там – покупали у матросов-иностранцев и своих, вернувшихся из плаванья. “Комиссионки” разные, рынки, культурная атмосфера, материальные условия, климат даже. Ленинград, между прочим, и коренные жители это очень долго помнили, город, выдержавший блокаду, там чуть ли не у каждого погибли близкие. И, повторю, это конец пятидесятых. У А. Рыбакова – тридцатые годы, до войны, до гибели массовой, годы только еще зреющего террора. И Арбат, по которому правительственная трасса шла. А Ленинград – на отшибе, сам по себе. Невский, Литейный, канал Грибоедова. Где там центр и где периферия? Васильевский остров – это что? Центр? Окраина?
Помнится, один философ заметил: не надо выдумывать, когда нет особой нужды, и так всего выше крыши.
К ком. 15, 16, 18, 19. Некоторые пояснения
1. Повесть “Коллеги” – об интеллигенции не только ленинградской – эпохи беззаботной, условно конца хрущёвской – начала брежневской, интеллигентов, не имевших какой-либо жизненной цели кроме болтологии обо всём, и пренебрежения к “плебеям”, которые Там где-то вкалывают (для Чего? – для страны, семьи или бабла).
Кончается “мудрёж” тем, например, что автор В.А. “сматывается” в Лондон под предлогом сбора материалов для будущей книге о Ленине (верно?!) В этом смысле “географические” понятия: Садовое кольцо – для Москвы, или “Центр” Ленинграда (“Дом книги” на Невском пр., Эрмитаж, крейсер “Аврора” – др. кольцо) – символы.
2. Моя спонтанная реакция, что “Дети Арбата” – продолжение “Коллеги” в том смысле: Куда может завести Бесцельное времяпровождение интеллигентов. Тем более, что главный герой “Дети Арбата” по тексту сообщает, что его дядя (как член “тройки”), Не глядя, перелистывал страницы и подписывал списки репрессированных в те тридцатые годы. Это логика.
3. Темы, время, эпохи, тенденции, авторы я не путаю. После “Коллег” можно было бы дать и другие логистики. К сожалению, история имеет тенденцию повторятся: тунеядство (в разной форме) – фарс-трагедия.
1 В статье В. Татаринов анализирует кратко публикации (назвать Это – романы, повести – перо-клавиша не соглашается) авторов “либерального” (эгоистического?) направления.
2. Может, в другой статье автор проанализирует публикации авторов “патриотического” реализма, например, 2.1. авторские исповедальные зарисовки из журнала “Москва”: “Весёлая жизнь или секс в СССР” Ю.Полякова, “Рваная палатка” М. Попова (из опыта студенческой жизни в Литинституте”. 2.2. Исследование субъективное “Есенин” З. Прилепина. 2.3. Или роман А. Проханова “Таблица Агеева” в “НС”.
3.1. Вычитал в одной статье кредо: «Властители дум сейчас не возникнут, и слава Богу» – заявляет главный редактор «Литературной газеты» Максим Замшев”.
3.2. А какие “должны быть” писатели: то ли “инженеры человеческих душ”, то ли регистраторы текущих жизненных проблем? Законченные “нигилисты” или наивные “оптимисты” ? В условиях неопределённости с “национальной идеей” и даже моральным кодексом писателя, как семьянина, воспитателя прямых наследников рода (детей) и народа, создателя полезных духовных и материальных ценностей, защитника Родины.
В порядке обсуждения.
Давайте анализировать честно и непредвзято. “Коллеги” – повесть 1959 года. Какой Брежнев? Кто он такой был тогда? Где?
Бесцельность, болтология, отсутствие жизненной цели? Один из героев повести поехал врачом в глубинку, двое других работали в порту, потом должны были также уехать в разные края. Это отсутствие цели, безделье? Тяжелый и весьма неблагодарный тогда труд. Распределение, обязательная отработка положенного срока.
Насчет книги о Ленине и Лондона. Это про Анатолия Кузнецова, к Аксенову не имеет ни малейшего отношения. Он написал книгу о Красине для серии “Пламенные революционеры”, но в Лондон не ездил.
К “Детям Арбата” и сочинению Рыбакова тоже никакого отношения нет. Рыбаков – конъюнктурщик, понял что можно загрести хорошие деньги, что и получилось. “Тяжелый песок” сочинялся так же, “Каникулы Кроша”, “Неизвестный солдат”, “Кортик”, “Бронзовая птица”, “Водители”. Все книги ко времени. Во всех то, что следовало отразить в определенный момент, так, как требовалось в этот определенный момент. И – премии за них государственные. Там атмосфера совсем другая – деляческая везде. У раннего Аксенова этого не было и быть не могло. Что, конечно, не значит, что его сочинения замечательные. Но занятные, искренние. “Звездный билет” и “Пора, мой друг, пора” в чем-то отразили растерянность “мальчиков звездных”, как их называла критика. Потому что многие почувствовали, что эпоха кончается, не туда время идет. Но и тут никакого безделья. Ребята едут отдыхать, истратили все деньги и устроились в рыболовецкое хозяйство. Это что? Безделье? Про рыболовство писали тогда же Ю. Казаков, Е. Евтушенко, Г. Владимов. Тоже веление эпохи, и одновременно – временный выход. Суровая профессия, тяжелые будни, заработанный честный хлеб, неплохие деньги, открытые проявления человеческих качеств – подлость, честность, товарищество, стяжательство. И еще – между книгами Аксенова и поздними книгами Рыбакова – огромный кусок истории. Их и сравнивать нельзя, не то что выводить одно из другого.
На комм. 22. Спасибо за информацию и разъяснения.
1. “Повесть “Коллеги” — об интеллигенции не только ленинградской — эпохи беззаботной, условно (!!!- прим. Ю.К.) конца хрущёвской — начала брежневской, интеллигентов”. “брежневской” – это до 70-х годов. Прямо “Брежнев” не упоминаю.
2. Да, это А.Кузнецов обманом побежал в Англию – вы правы. (я под вопросом поставил В.А.(верно?!). У многих писателей комплекс “исключительности”.
3. С В.Аксёновым -другое. Из википедии – в 1980 г. выехал в США. Годами преподавал русскую литературу, работал на радиостанции “Свобода” и др. разное.
4. Из википедии цитирую: “В 1992 году активно поддержал гайдаровские реформы. По его (В.Акс.) выражению: «Гайдар дал пинка матушке-России». Интересно сказано, что – не СССР и не КПСС.
5. В результате “этого” от Гайдара (редактора журнала “Коммунист”) – сброшено финансирование Всех предприятий, технических КБ, НИИ и миллионы высококвалифицированных специалистов (Ю.К. в том числе) выброшены Бессрочно на улицу (под принудительные заявления “за свой счёт”). Начались “лихие” годы, криминал, безденежье, голод для многих, инженеры -в челноки, поиск “шабашки” для выживания, братва начала курировать банки, сельхоз. земля пошла в частную собственность, другая – зарастала без обработки и т.д.
6. Да, “страшно далеки они (те писатели) от народа”. За своим гонором не видели Родину, семей с детьми.
7. И о чём стали писать “писатели”? Под Букеры, Антибукеры и т.п.
Мне как-то не интересно, что там в их “Википедии” пишется. Тем более, что поддержка гайдаровских реформ и повесть “Коллеги” никак не связаны, поскольку повесть написана (см. выше). И см. внимательно. Я не за слова цепляюсь, а указываю на историческую последовательность, смену эпох. В 1959 году (повесть автором сочинялась около года, кажется) не было ни брежневщины, ни Брежнева. Был Хрущев, была эта самая “оттепель”, эпоха “реабилитанса”. Брежневская эпоха началась с танков в центре Праги, с гибели чехов, под эти танки бросавшихся, поджигавших себя, с гибели наших танкистов, с десантирования ВДВ на крыши дворцов, со стихов Бродского “За Саву, Драву и Мораву, за Лабу, за Дунай, за Влтаву, за наш позор, за вашу славу, скрестим со сталью вороненой хрусталь Богемии граненый”. Цитирую по памяти. Так запомнилось. По рукам стихи ходили. Так что, давайте не будем рассуждать “в общем и целом”, мы не на заседании Политбюро ЦК КПСС. В истории и в литературе имеются периоды – большие, малые, конкретные. Это и события, и отношения, и действия. Был, кстати, период, когда Рубцов жил в Ленинграде, общался с Горбовским, встречался с Бродским, Тайгин ему помогал сборник собрать. Можно представить, что несколькими годами позже они так бы попросту друг с другом разговаривали? Вот тем и отличается история литературы, шире – культуры, от умозрительных построений и огульных обобщений. Какое отношение имеет ленинградская культура (субкультура, вообще-то) конца пятидесятых и самого начала шестидесятых годов к действиям Гайдара, “челнокам”, закрытию НИИ? Не надо попусту ртом воздух месить. Есть более важные занятия. Эта тема вам, увы, незнакома. Занимайтесь Рубцовым и Есениным. Это лучше выходит.
Да. Брежневская эпоха не семидесятые, а до начала восьмидесятых. Хоронили дорогого Леонида Ильича в 1982, помнится.
Придётся опять разбираться.
1. “Коллеги” (1959) В. Аксёнова написаны после 1956 года, хитрого доклада Хрущёва, который сам активный участник репрессий, которому Сталин сказал на списки: “Уймись, дурак!” – потому что сотни тысяч специалистов снимали с должностей для “себя любимых” или отместку за что-то, или за показуху-“бдительность”. Мой отец-инженер и мать инж-химик были высланы из Ленинграда в Казахстан, где я и родился. Я против репрессий, только называть надо доносчиков и ссылаться на дядю – члена тройки -“героя” “Детей Арбата”,
2. Брежневская эпоха началась не с 1968 г., а с 1964 г. (!!!) – после “мягкого” снятия Хрущева.
3. Где Написано свидетелями о 1968 г. в Праге. Я был в туристической (!!!) в 1971 году, в том числе в Праге, так к нам подбегали с опаской женщины под 50 лет (очевидно те, которые встречали с цветами наших танкистов в мае 1945 г.) и благодарили за спасение в 1968 г. Напомню, что чехи – католики- это те, что сами не воевали, но выпускали для Германии сериями Танки и не только всю войну и ещё в апреле 1945 г.
4. Так что Бродскому надо бы разобраться, за кого рифмовать и мифами не страдать.
5. Взаимоотношения в Ленинграде – Горбовский, Тайгин, Рубцов я знаю хорошо, об этом глава в монографии.
6. История повторяется в мягкой и другой повторяющейся русофобии и особенно в Приспособленчестве (“коммунист” Гайдар – сын адмирала писателя, соавтор слома отлаженной экономики – от души сказал В.Акс. «Гайдар дал пинка матушке-России» ). Уже тогда в дискуссиях предлагали пойти по пути “смешанной” экономики, что начал Китай.
7. По творчеству Рубцова и Есенина – это не ваше. И не надо пузыри пускать о более важных занятиях. Каких это?
Извините, я дискутирую только с неглупыми и знающими людьми. Поэтому с вами никакой дискуссии быть не может. Взвесь личных воспоминаний и заимствований из “Википедии” аргументацией не является. И чего, собственно, мне надо вам доказывать? Что повесть Аксенова написана задолго до того, как появился в политической жизни СССР Брежнев? Это столь же неопровержимо, как то, что вы истории литературы не знаете. Столь же, как то, что вы передергиваете то и дело. О Бродском не упомянули. Но Рубцов и Бродский жили в одной культурной среде, в одном пространстве, редко, но пересекались. От вас насчет этого молчок. А уж то, что вас благодарили счастливые чехи и чехини за спасение от свободы под гусеницами советских танков – это вообще “полный атас”, как в детстве говорили. Хоть Алешей-то не называли? Памятник в Стрептов-парке не ставили?
В общем, “занимайтесь по заранее намеченному плану”, по армейской формулировке.
Чего-то, не знаю с чего, вспомнились стихи В. Жаботинского:
Вошел, как бог, надушен бергамотом,
И в комнате запахло идиотом.
Пойду-ка я Жаботинского почитаю. Люблю, когда размышляют здраво и четко аргументируют, а не рассказывают истории из собственной жизни неведомо зачем.
И уж совсем для тупых. Насчет Садового кольца и незнания жизни.
Василий Аксенов родился в Казани, пятилетним, когда арестовали отца и мать, был отправлен в детский дом, через год попал к бабушке в Кострому, с 1948 года жил на Колыме, где мать проживала после выхода из лагеря. Окончил мединститут в Ленинграде, после чего несколько лет работал врачом. Он в Москве-то побывал впервые уже взрослым человеком. А уж про незнание жизни и говорить зазорно. Впрочем, дуракам и не стыдно, и не странно. Их дурацкое дело такое.
На № 28., дополнительно к моим комментариям на ком. 27 “кугеля”
1. Для Богом обиженного. О сведениях по прокатившемуся колобком Вас. Акс. по жизни в США , а затем с какой-то целью вернувшегося в Россию.
2. У меня свои знания жизни. После того, как мои родители – советские инженеры с моим старшим братом по доносу были высланы из Ленинграда в 1936 году в Казахстан, в г. Уральск, где я и родился не на Родине. В результате такой жизни после доноса моя мать умерла, когда мне было два года.
3. Так что о жизни «сладкой» с детства я лично знаю побольше ваших фантазий, под парткличкой «кугель». А в 1991 году торгаши и карьеристы выкинули миллионы «технарей» (и меня, канд. техн.наук, изобретателя СССР-конструктора) на улицу и семьи на голод. Поэзия, Рубцов и литература, встречи с друзьями и с приспособленцами – это отдельная история.
3. Так что сказки и фантазии о жизни рассказывайте своим дурилкам.
Судя по вяканью, вы еще не родились, по крайней мере, еще не вошли в возраст дееспособности. Несете вздор, путаете эпохи, имена, на основании глупых допущений делаете нелепые выводы. И как аргумент – сложная судьба и разные личные обстоятельства. У Аксенова судьба была не легче, но он как-то остался в согласии и со своей душой, и с интеллектом. Любить его не надо, надо отдавать должное. Надо отдавать должное всем, кто этого достоин, даже врагам и противникам. И нельзя передергивать, подтасовывать, выдавать ложное за действительное. Вы этим занимаетесь постоянно. Стыдно не чего-то не знать, стыдно это всячески афишировать, выступать в роли интеллектуала, когда для этого нет ни малейших предпосылок. И еще – не надо так кичиться тем, что умеете считать до десяти. Непременное присутствие цифири в ваших текстах о таком нелепом способе самоутверждения свидетельствуют. Держите свою ученость при себе. А то и так уже похожи на козленка из мультфильма, который то и дело начинал считать и пересчитывать, поскольку знал отдельные цифры.