ИРКУТСК ТАК И ОСТАЛСЯ ГОРОДОМ КЛАНОВ

Рубрика в газете: Здесь могут быть драконы, № 2019 / 11, 22.03.2019, автор: Светлана Михеева


Светлана Михеева
родилась в 1975 году. Живёт в Иркутске. В 2009-м закончила Литературный институт имени Горького. В том же году вместе с поэтом и журналистом Артёмом Морсом создала арт-проект «Поэты в городе». С 2017-го – главред проекта «Московский Комсомолец Байкал», где учредила рубрику «Культпросвет» – разворот со стихами и рассказами авторов из Иркутской области. Автор четырёх книг стихов, детской книги-сказки «О Букинавчике и друге его Пасятке» (2015, Иркутск), сборника эссе о литературе «Стеклянная звезда» (2018, Москва, «ЛитГост»).


– Вы очень разносторонний человек: пишете и стихи, и прозу, и критику, и детские книги, и острые журналистские материалы. Что важнее? Кем себя ощущаете вы? Кем вас считают другие?

– Всё, что я пишу, связано, так или иначе. Журналистикой я всегда зарабатывала на жизнь, это, думаю, понятная ситуация. К тому же эта работа существенно расширяет кругозор, подкидывает сюжеты. Благодаря журналистике я понимаю, как живут люди, благодаря чему и ради чего. Какое определение дают другие – не так уж и важно. Да, слушать мнения о себе порой забавно. Прозаики говорят: Михеева – наш человек, прозаик! Поэты вступают в спор: да вы что, она же поэт! Я не в обиде (улыбается), а даже наоборот. Авторская задача – правильным способом выразить то, что хочешь сказать. Так что никаких ярлыков на себя не вешала. К чему такое добровольное творческое самоограничение?

– На новой территории художника обычно охватывает азарт проявить себя. Не сложно ли потом возвращаться в привычную зону комфорта?

– Литература, как мне кажется, существует вне этой зоны всегда – она очень неудобное занятие, если серьёзно о ней говорить. Если речь о жанрах, то никаких проблем нет, я легко переключаюсь. Вот, например, эссеистикой серьёзно занялась года четыре назад, после того, как московский поэт, критик и культуртрегер Борис Кутенков предложил написать эссе о поэте Георгии Иванове. Я согласилась – и важно было понять, могу ли я увидеть в писателе что-то, что было не подытожено или скрыто. И, кажется, у меня есть читательский дар видеть важные вещи, сколько-нибудь понять автора в его стремлении, ощутить, что его волновало. Загадки завораживают. Когда-то я занималась журналистскими расследованиями – теперь вот расследую творческие биографии. Когда набралось эссе на целую на книгу, появилась «Стеклянная звезда». Параллельно закончила книгу стихов и книгу прозы. Эссе продолжаю писать. Никакого неудобства от такой «параллельности» не ощущаю. Ну, разве что нехватку времени.

– К слову, кумиров в критике имеете?

– Не уверена, что могу называть себя в полной мере критиком – хотя бы потому, что моя непосредственно критическая работа нерегулярна, от случая к случаю. Для меня интереснее не отозваться на какую-то злобу дня или срочно на вышедшую книгу, а понять автора в продолженности, понять его путь – поэтому я пишу о тех, кто свой путь уже закончил. Ещё меня интересуют принципы и возможности искусства, об этом я тоже высказываюсь.

О кумирах мне нечего сказать, а вот о тех, кого читаю с большим интересом, скажу. Из современных авторов (которые, конечно же, не только и не столько критики) особенно интересует Михаил Эпштейн. Из тех, кто был до нас – Томас Стернз Элиот. Но на самом деле тех, кто меня интересует, довольно много, просто сейчас – конкретно эти.

Сегодня критика, а также эссеистика о литературе, об искусстве – больной вопрос. Особенно критика – её мало, а ведь она двигает не столько конкретную книгу, сколько читательский интерес в сторону литературы. Критик очень нужен и автору – иначе автор как бы повисает в общей бездне, в неопределённости. Он может быть не согласен с критиком – и продолжать с ним спорить, что-то создавая. А может быть доволен – и тогда он будет создавать. Единственное, чего автору вынести трудно – это невнимания к его труду. Может быть, поэтому, в отсутствии критики авторы начинают всё меньше писать, теряют, что ли, основание для этого.

Сейчас появилось движение в сторону критики, все трубят о её срочной необходимости. Как сигнал – замечательный проект литературных чтений «Уйти. Остаться. Жить», антология этих чтений. Живые пишут эссе о тех, кто ушёл. Это большой шаг, он говорит о том, что нам больше не хочется забывать, проходить мимо. Мы хотим помнить своё родство. Дальше – будет больше.

…И знаете, что я поняла? Хороший критик не хвалит и не ругает книжку или писателя, он рассказывает нам, почему книжка или писатель именно таковы.

– Много ли времени удаётся выкроить на чтение?

– Читаю избирательно, потому, что времени мало. Одно время близко знакомилась с популярной современной отечественной прозой, выходящей в крупных издательствах. Беру книгу, читаю и в подавляющем большинстве случаев вижу некий продукт, конструкцию, которая движется по свету лишь силой пиара, на холостом ходу. Эксперимент закончила. Теперь почитываю от случая к случаю.

Читаю, как правило, то, что необходимо для работы – и очень обширно получается. Если пишу эссе, то предполагается большой объём прочитанного. Если говоришь о Бунине – изволь прочесть (заново прочесть!) много Бунина и много о Бунине! Тут без вариантов.

– Прошлый год стал для вас очень удачным – вышли сразу три книги. Правильно ли я понимаю, что «дальше – тишина», что 2019-й станет годом накопления?

– Вообще-то уже написаны ещё три, а то и четыре. Две из них – детские, книжка стихов и полнометражная сказка. Ещё одна – повесть о взрослении, рабочее название «Роза, играй!». Может быть – я надеюсь – что-то выйдет в этом году, в журнальных вариантах или же отдельными книгами (это зависит от того, смогу ли получить грант на издание). Всё остальное – большая повесть о провинциальном городе и доме в нём, стихи и эссе – в работе.

– Какова ситуация с иркутскими журналами и альманахами? Они вас печатают?

– Начать нужно с того, что профессиональных литературных журналов сегодня в Иркутске просто нет. Есть «Сибирь», но её курс – не на литературу. Журнал для детей «Сибирячок» – патриотически-познавательный. Есть ещё пара альманахов. Есть журнал «Первоцвет», где подростки пробуют перо. Поэтому авторы из Иркутска часто работают с журналами и литературными порталами за пределами области, сотрудничают с российскими литературными порталами. Что, собственно, я и мои коллеги и делаем. География публикаций велика.

– А, может, свой журнал в провинции уже и не нужен?

– Во всяком случае, читателю он точно нужен – как базовая точка, откуда ему о современной литературе региона доносятся сигналы. К сожалению, часто после какого-нибудь вечера слышим: «Надо же, а мы и не знали, что в Иркутске живут такие интересные авторы!». В провинции даже в ситуации макклюэновской «глобальной деревни» бытует весьма странное мнение, что всё интересное улетело в столицу. Да нам и здесь, с вами, хорошо, дорогой читатель…

– Давайте помечтаем. Приходит к вам чиновник или олигарх с предложением всяческой поддержки. С чего начнёте?

– Запустили бы один важный проект – литературные мастерские под названием «Байкальские пленэры», куда приезжали бы литераторы со всей Сибири (и не только) обменяться идеями. Это был бы не столько фестивальный формат, где автор встречается с публикой, сколько симпозиумный, чтобы нам самим понять и осмыслить насущные вопросы литературы. Прикрепили бы к этому проекту литературные журналы – взрослый и детский…. Создали бы большой портал актуальной сибирской литературы.

– А пока ждёте олигарха, вы с поэтом Артёмом Морсом ведёте литературную студию «Слово» в библиотеке имени Молчанова-Сибирского…

– Не только студию. У нас есть проект (культурная инициатива) «Поэты в городе», издательские проекты – «Скрепка» (где вышло 9 авторских сборников) и «Переплёт», который открылся в прошлом году книгой прозы «Открытое море», а в этом продолжился книгой стихов Алёны Рычковой-Закаблуковской. Всё это – выход автора к читателю и наш вклад в создание городской литературной среды. Культуртрегерская работа, столь необходимая.

– Вопрос к мастеру «Слова»: Байкал и бокал – плохая рифма?

– Кровь-любовь-морковь…Важно, как работает рифма, а не степень её избитости. Может, в чём-то даже такая рифма сработает, как знать.

– В Иркутске всё время выступают поэты – в барах, вузах, библиотеках. Их так много?

– Иркутский филолог Екатерина Сумарокова считает, что в иркутском регионе на смену эпохи прозы – условно говоря «эпохе Распутина» – пришло время поэзии. Её действительно больше, чем прозы. Но если учесть, что хорошая проза у нас – это четыре-пять авторов, то завлекающие афиши сильно лукавят. К сожалению, сегодня любой, написавший две строчки в рифму, объявляет себя поэтом и выходит к публике. Именно поэтому существует «Слово», именно поэтому мы настаиваем, что литература должна быть профессиональной.

– Почему не участвуете в поэтических слэмах, столь популярных в Иркутске?

– Они не имеют никакого отношения к поэзии. Турнир поэтов – зрелище, шоу, отчасти баловство. К тому же слушать слэмеров невозможно, за редким исключением… Нетребовательность авторов к себе, а публики – к авторам стала серьёзной проблемой.

– Литературный Иркутск – это всё ещё Распутин, Вампилов. Иногда – Евтушенко. Так?

– Сейчас часто – Кобенков. Идёт работа, чтобы имя Анатолия Ивановича такими же горячими буквами было вписано в историю литературы (можем сказать – региональной, но это неверно, слишком узко). Это нужно и важно – ведь мы писателей своих по дороге теряем: где-то потеряли Юрия Самсонова, замечательного сказочника, а так же фигуру историческую – он был первым редактором в СССР, напечатавшим в толстом советском региональном журнале «Сказку о тройке» Стругацких, где-то потеряли плеяду интересных поэтов – Юрия Соколова, Владимира Пламеневского и многих других. Книги не переиздаются, читатель всё позабыл.

И ещё хочу заметить, что сейчас в Иркутске работают другие писатели, полные сил и громко, книгами и публикациями, свидетельствующие о своём таланте. Думаю, что о них нужно много говорить, их всецело поддерживать – тогда как у нас предпочитают всецело поддерживать лишь память отдельных ушедших. Говорят: сохраняем традиции. А разве можно их сохранить, если традиция не продолжается в актуальной литературе? По другому традиция не сохраняется, а лишь зарастает мхом и становиться никому не интересна. А потому и само место, например, Иркутск, становится не интересен – ведь только художественная литература осваивает историческое пространство в настоящем времени. Можно сказать, что она сакральный документ места и времени, инструмент, который оживляет мифологию, вводит легенду в существующую реальность. Волнения и переживания прошлого делают нас в настоящем.

– Видите ли вы региональных авторов, способных встать в этот ряд классиков?

– Делать прогнозы – дело неблагодарное. Возможно, автор, на которого сегодня возлагают большие надежды, завтра просто бросит писать и до самого себя, эталонного, не допишется.

И не будем забывать ещё и о том, что классик как фигура появляется по-разному – где-то вступает в игру государственный ресурс, как в случае с Распутиным, где-то, как в случае с Вампиловым, срабатывает общее удивление от яркости и свежести сказанного. А Евтушенко, можно сказать, грудью, проложил себе дорогу на тот Парнас, на который ему хотелось. Ну и «оттепель» – опять же, государственный ресурс – постаралась для него.

 Эпоха сменилась – что такое понятие «классик» теперь, большой вопрос. Очень может быть, что сегодня это тот, чьи совокупные тиражи больше, чем у прочих. В обществе потребления, в котором мы существуем, немножко иначе разыгрывается схема «классики», как мне думается.

У нас есть, безусловно, авторы значительные. Их немного. При жизни их надо ценить. «Умру – полюбите, а то я вас не знаю» – ехидная строчка Сергея Гандлевского вполне отражает реалии.

– Что скажете о фильме «Облепиховое лето»? Эта картина – работа на вампиловский бренд…

– Бренд – это то, что приносит прибыль. К примеру, издательства делают бренд из писателя и потом «рубят бабло» с больших тиражей и переизданий. Очевидно, что при таком подходе и писатель начинает ощущать себя лишь «брендом», заканчиваясь как писатель. Ему некогда творить, он производит продукт, монетизирует статус своей фигуры и осваивает общественное поле.

Вампилову сильно повезло, что он этого не застал. Нет смысла «брендировать» его имя – есть смысл сделать сильное, рассудительное, реалистичное кино о его «проклятых вопросах», которые его мучили. «Облепиховое лето» в этом смысле не состоялось.

– В Иркутске много писательских организаций. Это свидетельствует о том, что много писателей – или о том, что они не могут между собой договориться?

– Иркутск всегда был очень неоднородным городом. Каторжанский, политссыльный, купеческий, оторванный от России, он ценил авантюрность и хватку. Каждый, по сути, был сам за себя. У нас много говорится и пишется о купцах-благотворителях, но никогда не объясняется, где и как, за счёт чьих пота и крови, какими уловками они сколотили свои состояния. Это я не за Октябрьскую революцию агитирую, а призываю к объективности. Иркутск в чём-то так и остался городом кланов, где объединение – это дружба против кого-то, а личный интерес превалирует над интересом общественным, над интересом искусства, в данном случае. Иркутск – это город, который никак не может договориться сам с собой, не может осознать себя.

 Писательская среда лишний раз это доказывает – мы не умеем объединяться, даже если это единственное, что может нас спасти. Конфликты интересов обычны. И, увы, это не творческие расхождения, а бытовые, меркантильные дрязги. Сейчас в городе 4 писательских организации – после расколов в местных ячейках Союза российских писателей и Союза писателей России.

– Но в Иркутске есть что-то, какое-то учреждение или программа, которые объединяют писателей?

– Попыткой объединить писателей, которые разошлись по политическим и нравственным причинам после девяностых, после раскола Союза, стал, в какой-то мере, Иркутский дом литераторов. Но собственно к литературе он имеет опосредованное отношение – это государственное учреждение со всеми вытекающими последствиями. Через него проходят большие региональные программы, благодаря которым писатели могут выступить перед читателями в разных уголках и, что немаловажно, получить за выступление деньги. Есть издательская программа – очень скромная, неровная, но тем не менее. В любом случае, писателей может объединить в мыслящее и дискутирующее – но дружное – сообщество, какая-то идея, какой-то бескорыстный интерес. Программы здесь мало помогают. В творческом сообществе всё-таки следует говорить об искусстве, а не о деньгах, которые оно может с собой принести.

– У вас день рождения 11 ноября. Это 4 единицы подряд…

– Пять! Потом же идёт год рождения – 1975-й.

– То есть стремление быть первой в вас заложено?

– Я не спортсменка. Мне нравится заниматься литературой, но в этом я могу, пожалуй, соревноваться только сама с собой – с собой вчерашней и собой завтрашней.

– Сформулирую вопрос по-другому: вас устраивают вторые роли?

– А что это такое, если мы говорим о высокой поэзии, например? Кто на вторых ролях: Иосиф Бродский или Леонид Аронзон? Они ровесники. Бродский написал много, Аронзон – мало. У них были абсолютно разные идеи и подходы. Бродский жил намного дольше Аронзона. Аронзон сегодня открывается, как волшебная шкатулка – хотя был весьма почитаем в семидесятые в ленинградских кругах «другой», самиздатовской литературы. Они такие разные, и для каждого своё время. В литературе нет вторых ролей – у каждого просто своя роль, своё место, которое надо найти. На нём ты – единственный возможный победитель. Да так во многом в жизни.

Творческие амбиции у меня есть, признаю. Я хочу, чтобы мои книги читали. Но кого мне тут опережать?

– Когда стихи написаны, что происходит сразу после этого?

– Мы с ними изучаем друг друга. Это удивительный процесс, потому что сразу не совсем понятно, что получилось. На новый текст необходимо смотреть свежим взглядом. Он открывается, словно это не ты его написал. То есть с течением времени текст становится понятен самому поэту.

– Чем отличаются книги, которые пишете, от книг, которые любите?

– Хороший вопрос! Надеюсь, что ничем! (смеётся) В детстве очень любила читать прозу, и мне казалось, чем толще книжка, чем пространней повествование, тем лучше. Соответственно, лучше «Саги о Форсайтах», Диккенса и Толстого ничего не было. Но сама толстых романов не пишу. В моей прозе – рассказы и повести. Когда написала сборник «Открытое море», отложила его на время. У меня не было уверенности, что получилось хорошо. Но когда перечитала, то, к своему удивлению, ощущения ужаса не возникло. А теперь перечитываю и, кажется, что действительно, я сказала именно то, что хотела сказать. Это лучшее, что может случиться с автором. Эту книгу я полюбила.

– С какой психотравмы у вас начались стихи?

– Это случилось в школе. У нас была ужасная – ужасно скучная – училка по литературе. С этого всё и началось. На её уроках я всегда читала, аккуратно скрывая взятую дома книгу под партой. Читала я всегда романы и повести, стихов не любила, вернее – на дух не переносила. Однажды ничего не принесла с собой и в разгар скуки взяла томик у одноклассницы – книжка была толстая, как надо. Но был один минус – она оказалась со стихами. С избранного Бориса Пастернака началась моя история с литературой. Я прочитала одно стихотворение из романа «Доктор Живаго», сразу решила, что тоже так могу, тут же была выгнана из класса за «постороннее чтение на уроке». И тут же пошла в школьный двор сочинять стихи. Мне было пятнадцать.

Это солнечное ощущение, что стихи – это моё, что я так могу, никогда меня не оставляло. Хотя у меня были перерывы, я почти бросала это неблагодарное дело. Но когда надо было окончательно выбрать, занимаюсь я этим серьёзно, или совсем не занимаюсь, то поступила в Литинститут.

– Что вспоминаете о годах учёбы в Лите?

– Слышу иногда, как пренебрежительно говорят: ну, что это за вуз, чему там можно научиться? Но именно там я научилась прислушиваться к себе и внимательно читать. Ректор Есин на собеседовании с нами, абитуриентами, сказал примерно следующее: «Вы что думаете, мы вас тут писать научим? Мы даём филологическое образование, а дальше делайте, что хотите и как сможете!» Считаю, он был прав.

Во мне было что-то огромное, неподвластное , какая-то дикая волна – и надо было его понять , и пристально взглянуть, как другие этим распоряжаются, как справляются с производительным хаосом внутри себя. В этом, думаю, и заключается профессиональное обучение поэта. Большое спасибо моему мастеру, поэту Эдуарду Балашову, который не ставил заградительных сооружений моему хаосу, а легко направлял его.

Литинститут, как и любое творческое учебное заведение – довольно странное место. Бесшабашного, конечно, было немало. Помню, на стене комнаты в общежитии мы выводили наш лозунг: «Меньше писателей – легче стране!». Впрочем, мы были малопьющие и безобидные. А некоторые в творческом и нетрезвом порыве выкидывали из окон кровати. Но такие байки вам хоть где расскажут…

– За что бы вы отдали половину того, что уже написали?

– Хочу писать безо всяких условий, ничего бы ни за что не отдала. Не из жадности – мол, написано, значит, всё моё. Это уже не моё, поэтому и отдать не могу. Оно уже по собственным законам живёт, своих читателей ищет.

– Что любите и что не любите?

– Больше всего не люблю осознавать, что делаю что-либо вопреки себе. Соответственно, предпочитаю без особой надобности не попадать в ситуации, где нужно искать какой-то тяжёлый для сердца компромисс. Наверное, если по гамбургскому счёту рассуждать, компромиссы губят искусство. В условиях компромисса оно не выживает – как, например, не выжила (за редчайшим исключением) куда более приземлённая журналистика. Это не секрет и не какое-то моё открытие, а суровая реальность.

Задумываюсь над вопросом: когда идея просвещения сменилась идеей наживы? Газеты и телевидение продают страх. Интернет продаёт слухи. Всё это сплетается в какую-то страшную заросль. Книга, потеряв достоинство, стала товаром – но когда? Надолго ли? Обслуживающая функция или функция привлечения денег не годится для искусства. Оно должно оставаться чистым перед самим собой.

Беседовал Юрий ТАТАРЕНКО

Фото Катерины Скабардиной

9 комментариев на «“ИРКУТСК ТАК И ОСТАЛСЯ ГОРОДОМ КЛАНОВ”»

  1. Хороший разговор, честный и открытый. Приятно находиться в такой хорошей компании )

  2. “Соревноваться и сравнивать себя не с другими, а с самим собой” – постоянный тезис Эдуарда Балашова.

  3. 1. Автор Светлана Михеева представила свой круг литераторов от Иркутска., что естественно.
    2. Я лично знаком с писателем -исследователем, физиком-атомщиком, членом СП России Обуховым Александром Ивановичем из Иркутска. Он автор неординарной книги -исследовании “Слово о букве” (начиная от “черт и резов”) , в которой также изложена торсионная методика оценки уровня поэзии любого автора.
    3. Методика сложная, но обоснованная в принципе по звучанию (мелодичности) гласных и звонких согласных русско-славянского алфавита.
    4. А.И.Обухов сделал недавно интереснейшее исследование “Сакральный смысл автографов и рисунков Пушкина. К 220-летию со дня рождения Поэта”. Фрагменты будут опубликованы в Альманахе “Звезда полей” 2019. И планируется полная публикация на сайте “Звезда полей”.

  4. Для Ю.Кириенко. Поверял ли А.И. Обухов своей торсионной теорией уровень своих собственных стихотворений и/или Ваших стихов? Были ли результаты? Какова оценка?

  5. 1. Для “гюрзы”. Очень тонко подметили!!! Мои стихи А.О. не проверял. Проверял стихи У.Евтушенко, Н.Рубцова и др. , выводы опубликовал. Он выверял и выявил тенденции (мелодичности и тенденциозности) в поэзии у Е.Е. и Н.Р. на двух примерах.
    2. Есть другая – “духовно-смысловая методика оценки народности поэзии”. В частности, смотрите журнал Москва, конкурс “60 +” . Думаю, что Вы не пропустили эту информацию, хотя от Вас комментарий не было во время (т.е. промолчали). Так что можно начинать дискуссию. Хотя это надо уже на другой площадке. И Вам придётся расшифроваться!

  6. Меня совершенно не интересуют оценки поэзии и тем более методики. Считаю их шарлатанством. Уверена, что оценочное мышление непродуктивно. Не доверяю никаким конкурсам, турнирам – это пустая трата времени. Дискуссии также меня мало привлекают. Так что “расшифровывайте” других.

  7. “Гюрзе”. 1. Вы постоянно в позе критиканки по любой теме. Где хоть какое-то предложение на основе тезисов автора любой статьи?
    2. А чьи оценки Вы не считаете “шарлатанством”. И попробуйте отмените Действующие лит. и другие конкурсы.
    3. Если Вы, скажем, секретарь при чём-то или при ком-то, то проявитесь чем-то реальным. Где Вы числитесь “экспертом” или “членом жюри”? Или Вы с “Олимпа”?
    4. Представьте свои шедевры (поэтические или критические) читателям для творческого и Духовного Ориентира. 5. Не случайно Вы спрятались под характерным авторским ником “гюрза”

  8. Для Ю.Кириенко. Здесь допускается свободное комментирование, и мне совершенно необязательно обнародовать свое имя, фамилию, паспортные данные, профессию и должность. Модераторы этого не требуют. Поэтому я этого не делаю и в свою очередь не требую этого от других комментаторов, у которых меня интересуют мнения, а не их реквизиты и труды. Совершенно не обязана и не буду подчиняться вашим требованиям, тем более, что сама ваших работ и комментариев не читаю, кроме тех ваших записей, что обращены непосредственно ко мне и на которые впредь отвечать больше не буду. За меня не волнуйтесь: и реальным проявляюсь, и ничей не секретарь, но иногда эксперт. Я не член жюри (странно предполагать такое, если я все время говорю, что не считаю конкурсы средством выявления “лучших” авторов). Отменять конкурсы не собираюсь – глупое предложение: если они кому-то нужны (например, вам), то пусть существуют на радость их любителям. Мне есть, чем себя занять, кроме конкурсов. Под ником спряталась неслучайно: уже писала не раз, что боюсь доносов.

  9. гюрзе. 1. Интересно, за какие творения Вам присвоили звание “эксперт”.
    2. Я Вам уже сообщал, что с таким очаровательным ником “гюрза” Вам нечего бояться, это Вас должны бояться, поскольку многие комментаторы не скрывают своих данных и мнений.

Добавить комментарий для юрий кириенко Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован.