Как руководство Союза писателей России классиков лепит
Рубрика в газете: Недоумение, № 2020 / 31, 27.08.2020, автор: Кристина ВИЗЕЛЬ
Помните песню Алёны Апиной «Узелки»: «Я его слепила из того, что было, а потом, что было, то и полюбила»? Вот и руководство СПР лепит классиков из того, что было. Точнее даже не всё руководство этим занято, а только его главный пекарь – руководитель сайта «Российский писатель» Николай Дорошенко. Помоги ему на содержание этого сайта копеечкой, а ещё лучше – издай у него в карманном издательстве, именуемом так же, как сайт, и будет тебе, как говорят цыганки, счастье.
Впрочем, об этом издательстве даже сами рабочие секретари с улыбкой говорят, что Дорошенко печатает всяких графоманов, поскольку кроме громкого названия у издательства ничего больше и нет. Вы видели это издательство представленным, например, на книжном фестивале на Красной площади? Или на какой-нибудь другой крупной книжной ярмарке? Вот то-то и оно – нечего ему там представить кроме собственных амбиций да десятка слабеньких книжек крохотными тиражами.
Но имея сайт, многими по ошибке принимаемый за официальный сайт Союза писателей России, на котором тусуются десятка два одних и тех же литераторов, именуемых не ниже, как выдающиеся писатели, главный лепила делает из них классиков.
На одном таком, которого на днях на сайте Дорошенко без излишней скромности назвали классиком, а чуть раньше – лучшим современным писателем, и хочется остановиться подробнее. Произведения Николая Олькова я некоторое время назад читала с удовольствием. Привлекал образный язык, но с каждой новой повестью или романом (он так стал называть все свои тексты объёмом в сто страниц) очарование автором ослабевало, а потом и вовсе утратилось, потому что этим прекрасным языком маскировалась откровенная сюжетная халтура или даже элементарная глупость. Недавно на «Избе-читальне» попался мне новый роман Олькова «Кулаки», написанный всё тем же красивым языком, почти утраченным в современной деревенской прозе, но изобилующий массой глупостей.
К первой части романа претензий почти нет, но когда несколько зажиточных семей деревни накануне создания колхоза убегают в тайгу и обживаются там, эти глупости просто нанизываются друг на друга. Живут они в добровольном изгнании в одном срубленном из брёвен бараке, все богобоязненные, связанные одной судьбой. И вот трое парней совершают групповое насилие над одной из девушек. Секс – вообще одна из любимых тем автора, которую он смакует и в этом романе. Мужики вершат скорый суд над насильниками и убивают их. По сути – своих детей.
Главарь отколовшихся по имени Мирон, отец взрослых сыновей, следовательно в возрасте за пятьдесят, связь с внешним миром поддерживает через степняков-мусульман, через них закупает самое необходимое: соль, спички, порох и прочий провиант, без чего в тайге не прожить. Степняки отводят ему гостевую юрту, куда на ночь, влюбившись с первого взгляда в этого сурового мужика, приходит к нему разделить постель племянница хозяина, а потом рожает сына. И её не забивают насмерть, что уготовано каждой родившей от иноверца, как говорит она сама Мирону, а окружают почётом и выделяют отдельную юрту. Через некоторое время Мирон увозит любовницу вместе со своим внебрачным сыном в тайгу, жена его воспринимает появление соперницы покорно, ей опять же, выделяют только что построенный дом. И живёт Мирон двоеженцем, но потом выдаёт любовницу замуж за одного из своих сыновей.
Когда фронт подкатился к самой Москве, Мирон собрал сотню (!) мужиков (напомню, что деревню за десять лет до этого покинули всего полтора десятка семей) и привёл в военкомат, где объяснил военкому, что они в своё время бежали от колхозов, скрывались в тайге, но по зову сердца явились биться с фашистами. Каждый тут же получил солдатскую книжку, и на первом же проходящем через станцию эшелоне рота добровольцев из тайги отправляется защищать Родину. А уж как эти необстрелянные парни на передовой действовали, позавидовал бы нынешний спецназ. На ходу на вражеский танк заскакивали, стучали гранатой по броне, экипаж открывал люк и получал брошенную внутрь гранату, как пятеро воинов из тайги уничтожили танковый батальон, а заодно ещё и подразделение автоматчиков, это надо описывать в учебниках по методике ведения боя. Сам Мирон во время авиационного налёта первым же выстрелом убил лётчика вражеского самолёта и уже утром получил из рук приехавшего подполковника орден Боевого Красного знамени. О вручении наград тоже надо сказать отдельно, потому что через несколько дней подполковник достал из кармана медаль «За отвагу» и попросил Мирона Курбатова передать её сыну за подбитый танк.
И совсем иначе ведут себя эти герои – защитники Москвы при встрече с земляком, ставшим комиссаром.
«Курбатов, как ты проник в ряды Красной Армии? Фашисты помогли? Значит, ты у них тут свой человек. И на меня навел автоматчиков. Молодец, Курбатов. В штабе я тебя сразу сдам контрразведке, уж они разберутся, как ты оказался на передовой, да еще на стратегическом направлении. Ты один из врагов народа здесь?
– Нет, мы всей деревней пришли, целой ротой.
– А как же вас взяли без документов?
– Видишь ли, комиссар, кроме НКВД и Смерша есть боевые командиры, для которых каждый боец на фронте важнее бумажки.
– Ну, с этим мы тоже разберемся. Завтра же всех твоих дружков соберут по подразделениям и поставят к стенке.
– Слушай, Щербаков, тогда у Колмакова ты показался мне умным человеком. Сейчас ты настоящий дурак. Грозишь мне смертью, свою за спиной не видишь.
Щербаков обернулся. Курбатов засмеялся:
– Не туда смотришь, комиссар. У меня немецкий автомат, из твоей башки хирурги вынут немецкую пулю и «пал смертью храбрых». За все горе, которое ты принес моему селу, деревне, народу, приговариваю тебя к расстрелу.
– Н-е-е-т! – закричал комиссар, и это было его последнее слово. Очередью из автомата Мирон всадил в Щербакова с десяток пуль.»
Стараниями Дорошенко Николай Ольков стал лауреатом нескольких литературных премий. Не берусь судить, что вот за такие глупости, описанные, повторюсь, хорошим языком. Именно он и подкупает членов жюри, у коих нет времени на прочтение десятков, а то и сотен полученных книг, потому приходится прислушиваться к радетелям. А Николай Дорошенко радеет не из-за таланта «классика современности», подоплёку такой любви к «лучшему писателю современной России» объяснил в одном из комментариев на сайте «Росписатель» сам «классик», сообщив миру, что с каждой своей скромной пенсии он отправляет на содержание сайта некую сумму, и что Елена Дорошенко даже пожалела его и попросила тратить эти деньги на свои нужды. Этот комментарий, надеюсь, с сайта до сих пор не удалён.
Кто-то может подумать, что эта рецензия написана из зависти к успехам выдающегося писателя, отмеченного Имперской и Ершовской премиями. Пять лет назад в газете «Наша жизнь» от 27 февраля 2016 г. на стр. 3 была напечатана рецензия на другое произведение тогда ещё не лучшего писателя современной России, а просто видного писателя Николая Олькова «Вольный каменщик, или как не надо писать исторические книги» по поводу его повести «Гриша Атаманов» об Ишимском крестьянском восстании 1921 года»
Автор, член Союза писателей России Ольга Ожгибесова пишет: «Пока читала книгу, родилось определение для автора: вольный каменщик. В том смысле, что кирпичи в стену своего повествования он кладёт, как ему заблагорассудится: то вдоль, то поперёк, а то и вовсе ребром наружу. И ничего, что житель дома, то бишь читатель, за эти острые углы всё время цепляется и шишки себе набивает. И вопросом задаётся: а из того ли места у каменщика руки растут? Попробуем разобраться в этих многочисленных глупостях и небрежностях в отношении к сюжету…
Повесть «Гриша Атаманов», подобно «Тихому Дону», начинается с пролога – знакомства с отцом главного героя Данилой. Но на этом сходство и заканчивается. Хотя бы потому, что, в отличие от Шолохова, писатель Николай Ольков ни время, ни место действия никак не указывает. Где происходят события, о которых он собирается рассказать, когда?.. А зачем? Пусть читатель включает
мозги и
Г-н Ольков постоянно упоминает о каких-то тёмных пятнах в биографии отца Григория Атаманова . Скажет – и забудет, снова скажет – и снова молчок… И вот сидит читатель и гадает: да что ж такое было-то? Ты скажи уже! А если не хочешь – чего дразнишь намёками? «А ларчик просто открывался». В очерке ишимского историка Надежды Проскуряковой, посвящённом семье Атамановых, опубликованном в альманахе «Коркина слобода» и внимательно изученном Н.Ольковым, есть упоминание о тёмном прошлом Атаманова-старшего. Но Проскурякова – историк, ей фантазировать не полагается, а Ольков – и рад бы, да почему-то не получается. Вот и кормит намёками…
Едва ли не главный бич повести «Гриша Атаманов» – провалы во времени. Такое впечатление, что автор – счастливый человек: счастливые, как известно, часов не наблюдают. Словно г-н Ольков намеренно не называет никаких дат, чтобы никак не сковывать себя временными рамками.
Уважающий себя и читателя автор прежде, чем писать об исторических событиях, прочитает массу литературы, чтобы выстроить хронологию событий. Но г-н Ольков себя и этим не утруждает. Всё, что он знает (а знает он только то, что прочитал в очерках про 21-й год, опубликованных в ишимском краеведческом альманахе), он без разбора «запихивает» в свою повесть.
Что же получается в результате? А получается: зимой неизвестно какого года (!) сидят на дальней заимке крестьяне, собравшиеся там по приказу некоего тайного комитета (!), и думу думают, как власти сопротивляться: «уже есть документ, по которому всё что ни на есть, будут отбирать. Это называется развёрсткой, и пришлют к нам продотряды, солдат, то есть. … Ульянов подписал приказ вытряхнуть хлеб из Сибири, какой-то Каганович – главный по тряске…»
Говоря словами самого г-на Олькова: приплыли…
Начнём с того, что продразвёрстка действовала в Сибири на протяжении всего 1920 года, то есть началась практически сразу после освобождения от Колчака. И что такое продотряды – крестьяне уже отлично знали. Далее: «Ульянов подписал приказ» о новых объёмах развёрстки ещё 20 июля 1920 года (!), и с чего бы об этом говорить среди зимы неизвестно какого года – это вопрос к автору: а вы-то об этом знали? Ну, и причём же здесь Каганович? В 1921 году он благополучно работал в Средней Азии, в ВЦСПС (организация профсоюзов), и к Сибири (и уж тем более к продразвёрстке) никакого отношения не имел. Но вот так захотелось г-ну Олькову!
А дальше… дальше начинается такой разгул фантазии, что успевай только удивляться… Вспомним: крестьяне заседают на дальней заимке зимой. Так? В
подтверждение этому читаем: «уже и конец января..». Через два абзаца: «февральскими метелями весь снег Сибири выгребло…» (что-то неладное с месяцами творится…) И вдруг… один из персонажей, некто Аркадий, говорит: «Надо обсудить и довести до людей, чтобы к октябрьским праздникам рапортовать…». Да что ж такое-то? Шутит, что ли, автор? Вот и один из персонажей сомневается: «Твой продкомиссар … брякнул насчёт октябрьских…» Конечно, брякнул (!) – февраль на дворе.
Вот и с Гришей Атамановым, главным героем повести, примерно та же история. Рассказ о нём начинается с эпизода, когда Гриша идёт по улице уездного городка (когда и какого? – да сколько уже можно спрашивать?): «… походкой военного человека, за годы окопной жизни не растерявшего навыки строевой подготовки». Нарисовали себе картинку? Красиво? Отлично! Но… На предыдущей странице читаем: «Даниле Богдановичу (кстати, в реальности – Михайловичу, но что автору с того?) многих средств стоило, чтобы сына отправили на восток, подальше от фронта…». Опаньки! Немая сцена. Продолжайте сохранять молчание, потому что дальше читаем: «офицер улыбнулся: писарем будешь при штабе…». Еще ниже:
«Комиссар … заулыбался: это хорошо, что ты писарем при штабе служил…». Так «окопной жизни» или «писарем при штабе»? Нет, я ничего не имею против обоих вариантов, но как-то хочется большей определённости. И мельком брошенная фраза, что из штаба Гриша на фронт попросился, доверия уже не вызывает. Может, потому, что звучит она из уст человека, у которого своя история ещё более неубедительная. А как иначе, если писатель позволяет себе называть его «офицер уездного военкомата»… Это в 1920-м (или в 21-м?) году… Слово «офицер» по отношению к советским служащим звучит у Олькова ещё не раз. Например: «офицер контрразведки». Красной, замечу, контрразведки… А вот ещё: «Ишимская группа советских войск»… Мд-а-а….
А Гришу на фронт писателю Олькову обязательно надо было отправить! Чтобы опыта военного набрался. Иначе как объяснить, почему 23-летний сынок местного богатея сумел армию создать, да ещё какую…
Рассказ о вербовке Гриши Атаманова «офицером военкомата», который по совместительству является представителем белого подполья в Омске и Тюмени и вот так запросто открывается штабному писарьку, да ещё и уговаривает его (а Грише – на минуточку! – 23 года…) принять командование повстанческой армией, вообще не выдерживает никакой критики. Это надо просто читать! Песня!
Но давайте о личном… История Гриши Атаманова – это история Монтекки
и Капулетти 21-го года. Командир повстанцев полюбил жену убитого коммунара, мать троих детей, беременную четвёртым ребёнком, и спас её от расправы.
Уходя из родного села, Григорий зовёт за собой любимую, но она категорически отказывается: «никуда не поеду! … Будь проклята та любовь!… Ухожу, и не ищи…». И Гриша рукой машет: будь что будет. На дворе, запомним, первые дни февраля… Одна глава проходит, другая… На дворе по-прежнему начало февраля, это без вопросов, потому что дату автор наконец-то называет сам: 9-е число. А что же Глаша?.. Она уже с Гришей, да не просто так, а беременная! Ну, дурное дело, оно, понятно, не хитрое, хотя, по словам автора, Глаша с родителями жила до смерти отца – иначе прибил бы, и себя блюла. Когда ж успела-то?! Да уже и на третьем месяце… Чудны дела твои, Господи…
И таких нелепостей в повести – успевай только считать.
Сложно писать историческую книгу, не зная истории. Нет повести печальнее на свете… чем та, что написана «вольным каменщиком».
Заканчивается она замечательной «высокохудожественной» фразой,
над которой, я уверена, автор долго думал: «Атаманов закрыл глаза,
и слеза сверкнула на его щеке в свете восходящего утра…». Вот такими красивостями языка и маскируется в произведениях «классика» любая глупость, потому даже рецензенты, в том числе уважаемая мною полгода назад принятая в Союз писателей России профессор Людмила Яцкевич в одном из комментариев назвала Николая Олькова лучшим прозаиком Сибири. Неужели опытный филолог, обольстившись образным языком автора, не увидела глупостей и откровенной халтуры в его произведениях? А может попросил её накануне заседания приёмной комиссии порадеть за друга Николай Дорошенко?
О некоторых других постоянных авторах «Российского писателя», которых на сайте стали называть классиками и лучшими прозаиками и поэтами современности, «Литературная Россия» уже писала. Я просто дополнила тот список. Но он далеко не окончательный. Складывается впечатление, что нужно помочь сайту финансово, и тоже именоваться выдающимся или для начала просто видным. Зависит, наверное, от суммы.
Вот чёрт, а я и не знал, как можно с Дорошенко задружиться. Отправлю ему всю пенсию, пусть сделает и меня классиком. И премии даст. На премии не пожалею ещё одну пенсию. Правда пенсия у меня 11500, но, думаю, Дорошенке лишними эти деньги не будут. А ещё одну пенсию отдам Николаю Ивановичу, чтобы он заткнулся и перестал меня называть власовцем, германизатором и иудой. Пусть называет лучшим писателем СПР. На это четвертую пенсию не пожалею. Пятую перечислю тогда, когда получу награды (особенно лауреата РП), восстановление в рядах избранных авторов РП, и появление моего бюста в кабинете Дорошенко. Николай Иванович, сделай из меня Классика!!!
Классики, значит? “Павлины, говоришь? К-хе-хе-хе!”. Что ж сегодня время-то такое смешное? Прямо хохочи и хохочи! А можно я тоже буду называть себя классиком? И не прстым, а земли русской? Владимир Войнович, “Шапка”, заявление Трёшкина:” Прошу принять меня в жидомасоны. Очень прошу!”. Так что очень прошу! С почтением и вожделением несостоявшийся (увы!) жидомасон Курганов
А я-то, наивный, думал, что у Дорошенки не развит художественный вкус, потому и зачисляет в классики кого попало. А тут, оказывается, развит вкус к денежкам! Неужто совсем не плотют ему?
Да они же боятся!
Их запугали – и они перестали пустующие комнаты в особняке сдавать вчёрную. А раньше на коньячок с балычком хватало.
А теперь ходят и оглядываются.
И говорят Котомкиной: это всё ты, зараза, наделала…
Николай Ольков был сильным публицистом. В пору учёбы в Литинституте писал хорошие рассказы, но ещё при приёме в Союз главным упрёком ему была высказана спешка в работе над текстами. За эти полтора десятка лет он от спешки так и не избавился, наоборот, торопиться стал ещё больше. Отсюда и множество нелепостей. Ему бы хорошего редактора, но мешает корона классика.
Да что вы! Какого редактора?! Он мечтает о личном биографе! Чтобы непременно в серию “ЖЗЛ”! А если кто критикует, – так завидуют, с…
Отсюда выражение “детский лепит”.
Оказывается, у меня соперница есть! Ольга, Вам Николай Максимович тоже предлагал лето пожить у него в Доме творчества (развалюха в деревне Каратаевка), делить с ним постель, в которой он будет рассказывать свою богатую биографию для книги серии ЖЗЛ? Я, наивная, думала, он только меня в этой роли видел. А биография у человека действительно богатая: из партии исключили по идейным соображениям (за кражу автомобильных колёс из райкомовского гаража), по стране помотался (змей попутал – зелёный), уголовные дела возбуждали, потому что к вере православной пришёл, храм строил. Строил и намышковал… У меня в Бердюжье родственники живут, на двухтомник нарассказывали. Хотя интересно было бы и версию самого “классика” послушать. Но, упаси Бог, не в постели.
И он расскажет в ЖЗЛ
О том, как он собаку съел.
Собак он ел; ирин – в постель
Волок… Такая канитель!
А вот еще один “классик” с Комсомольского проспекта. Некий Геннадий Иванов, якобы поэт. Для пущей важности – “первый секретарь правления СП РФ”. Вот для примера одна его строфа из стихотворения, посвященного Василию Белову:
Осень путь наш устилает листьями.
Ты, конечно, нас сегодня ждал.
И, конечно, воплощеньем истинным
Родины для многих сам ты стал.
https://rospisatel.ru/ivanov-novoje6.htm
Это разве поэзия?
По-моему, это всероссийское позорище.
Вот кто у них учит молодежь писать стихи…
Мне кажется, что Василий Белов стал-таки истинным воплощением Родины для многих. Даже инверсия не сможет этому навредить.
ПРИЗНАКИ Классика (не каждого). Не шутка!
1. Наличие бородки (желательно неподстриженной).
2. Очки , если нет бородки.
3. Бородка и очки под звание “заслуженный классик” страны.
4. Походка уверенная, чёткая к любой трибуне.
5. Суровый взгляд на вопрошающего.
6. Понимающий взгляд на вопрошающую.
7. Главарь стола в любом буфете ЦДЛ
СОВЕТЫ пожизненные (не шутка):
1. Хлопать лауреата Липок по шее одобрительно
2. Гладить начинающую графоманку по
рукавчику.
3. Хранить молчанье в важном споре эрудитов
4. Слыть членом жюри любой литпремии.
5. Числиться экспертом в любом жанре.
6. Не опровергать вышестоящего классика
Речь не о Василии Белове, а о беспомощном стихоблуде, о Геннадии Иванове.