«Контора»

Рубрика в газете: Проза, № 2024 / 48, 13.12.2024, автор: Евгений ТОЛМАЧЁВ (г. Белгород)

 

Александр Цыпченко работал шеф-редактором на областном ТВ. Он любил свою работу и считал себя талантливым тележурналистом. Здание областного ТВ или, как его называли сами телевизионщики «контора», возвышалось в центре провинциального города на проспекте Будённого. Оно имело строго-казённый вид, из-за чего походило на административные здания. Даже ёлки с чиновничьей солидностью были посажены вокруг «конторы». Сколько стендапов к разным сюжетам – о социальной политике, о спорте, культуре – повидали эти вечнозелёные деревья! У телевизионщиков это называлось «стендап в ёлочках». «Контора» была лучшим местом, где мог состояться местный журналист, – и зарплаты по меркам провинции достойные, и есть возможность, что тебя заметят на более высоком уровне. Правда, большинство местных телевизионщиков до пенсии здесь и работали. Но всё же.

Директор телерадиокомпании покровительствовал Цыпченко, потому что его дядя – Иван Иваныч, год тому назад отошедший в мир иной, и, наверное, ставший в мире ином автором телепередач, сделал большой вклад в развитие областного ТВ. По пятницам на протяжении долгих лет Иван Иваныч неизменно беседовал в прямом эфире с выдающимися людьми региона, преимущественно чиновниками, руководителями разных департаментов и служб. Эти передачи магнитом притягивали к экранам телезрителей. Дядя нынешнего шеф-редактора вроде бы задавал вопросы о наболевшем – проблемах в ЖКХ, ценах на продукты, на квадратные метры, но, если в студию прорывался неудобный, но справедливый вопрос от телезрителя, его обрывали.

Александр рано стал шеф-редактором – в 24 года. Как раз в год смерти дяди. Даже тень Иван Иваныча, при жизни зорко следившего за учёбой и карьерой любимого племянника, умудрилась вознести его в шеф-редакторское кресло. Такой авторитет в «конторе» был у покойного! Александр испытывал чувство самодовольства. Не только потому, что днями вращался в удобном кожаном кресле, внося правки, или как он выражался «креативное видение», в материалы менее мастеровитых коллег. Ему удалось похудеть. Раньше он был неуклюжим толстым парнишкой. Раньше, когда Александр шёл по университету, в котором учился, то ему казалось, что многие на него глядят с усмешкой. Он втягивал живот так, что перехватывало дух. Однокашники по-доброму называли его Цыпой, не подозревая, какой неподъёмный кубинский мешок комплексов Цыпа тащит на спине. Комплексы вцепились клещами.

Но появившиеся в аптеках «волшебные» инъекции сожгли жир юности… Теперь Цыпченко был худ и занимал столько места, сколько ему полагалось по праву. Но ему по-прежнему много чего казалось. Казалось, что практиканты с местного журфака ехидно посмеиваются над ним, когда он правит их корявые закадровые тексты… Он становился чрезмерно придирчив и язвителен. Коллеги льстили шеф-редактору, дескать, какой ты стал стройный и красивый. Проезжая в маршрутке по городу на работу и домой, в роскошную, завещанную бездетным дядей двушку сталинки, он смотрел на витрину одного и того же салона дорогой оптики, с изображённым темноволосым красавцем в элегантных очках.

«А чем, собственно, я хуже? – думал Цыпченко, приосаниваясь. – И я брюнет. И носы у нас похожи. И я стройный теперь».

… На областное ТВ пришёл стажироваться студент выпускного курса факультета журналистики. Пришёл с расчётом устроиться на работу. Он был, как принято говорить у телевизионщиков и фотографов, – фактурным. Учился Анатолий на направлении периодической печати и для себя пописывал рассказы. Публиковался в интернете, в областной газете, выходившей раз в месяц с литературным вкладышем. Ответственный за литературный вкладыш поэт Колесов с утомлённым выражением мастера, которого ничем не удивить, однажды заметил:

– Пишешь неплохо, есть интересные мысли, но учиться надо, учиться! Слишком затянутое у тебя описание деревни. Я этого даже у Валентина Распутина не люблю, но то Распутин!

Когда Анатолий заходил в редакцию, Колесов неизменно предлагал ему купить свою книгу. Провинциальные писатели выпускали книги в местных издательствах без малейшего намёка на дальнейшее продвижение – сносили весь тираж, этот заветный скарб, по домам. Дарили знакомым, друзьям, обсуждали в своём кругу, пытаясь обмануть себя тем, что они – литературные знаменитости. И даже если кто-то из провинциальных писателей, а среди них были одарённые люди, брал темы и образы из вечности, то подобный исход обрекал написанное на забвение. Пришедшее из вечности умирало под обложкой в квартире хрущёвки, как отмирает осенью листва.

Рассказов пять или шесть опубликовал седовласый, кудрявый Колесов, а когда Анатолий вскользь спросил о гонораре (платят ли его вообще?), то наставник с раздражением отмахнулся:

– Да что там за гонорары!? Ну, за рассказ можно раза два в столовой пообедать…

За первые гонорары студента сытно пообедал в кулинарии местный поэт.

Он был прав, отмечая глубокую мысль Анатолия. Ему только исполнился двадцать один, а он уже вон куда умом кинул: что все люди в большинстве своём живут обывательски стандартно. Многие живут для своего удовольствия – чтобы лучше поесть, купить модную одежду, хорошую машину… Суть одна. Но исторически есть небольшой процент «иных». Одни из «иных» становятся величайшими злодеями, идут в авангарде мировых боен, становятся самыми ужасными убийцами, на другом же полюсе – святые, великие писатели, художники… Над ними не властно время. Гении рождаются в простых семьях. Редко, но рождаются.

Конечно, к гениям Анатолий себя не относил. Но был уверен, что необходимо приложить немало усилий, чтобы развиваться в творчестве, чтобы не быть массой. В общем, вопросы «что я такое?», «для чего мне дана жизнь?» всерьёз его волновали.

… В редакционную жизнь Анатолий впервые вникнул в межрайонной газете. Редакция располагалась в частном доме на Торговой. И большинство сотрудниц (из мужчин был только шофёр дядя Петя) подолгу шастали по рынку, раскинувшемуся торговыми рядами неподалёку. Наверное, искали среди торговых рядов инфоповоды для будущих заметок. Но возвращались с пакетами, доверху набитыми колбасой, пирожными, фруктами… Во время первой встречи с редакторшей в соседней комнате (кабинете) свирепо поскандалили корреспондентки.

– Да пошла ты на …! – гремело за тонкой перегородкой.

– Сама туда иди! – огрызалась незримая оппонентка. – Обнаглела!

– Ах ты…!

В глазах редакторши застыли недоумение и неловкость.

Озлобленно кричавшая дама стала наставницей практиканта. На бумаге. Это была женщина чудовищной тучности, женщина чуть за сорок, незамужняя. Звали её Натальей Васильевной. Это она гремела тогда за перегородкой, посылая коллегу по известному адресу. Туда же наставница послала плешивого, занудного торговца книгами, который продавал ей эксклюзивные издания. Так в её коллекции появилась «Мастер и Маргарита» размером с настенный постер и чудными иллюстрациями. Много чего подогнал он ей. Наверное, в глубинах души одинокого, скромного на вид торговца, словно осьминог-вампир на дне океана, обитал ещё тот извращенец, если он предложил тучной корреспондентке рассказать с глазу на глаз про «брачные игры ежей». Этот недвусмысленный намёк взбесил непорочную Наталью Васильевну, разразившуюся свиным визгом вперемешку с отборным матом, свистели в воздухе пухлые кулачки. Плешивый вылетел из редакции, как буфетчик из подъезда одного московского дома… Анатолия удивило, что почти все сотрудники не имели профильного образования: одна – учитель начальных классов, другая – библиотекарь, третья работала бухгалтером на овощной базе… Все ругали факультет журналистики, не нужен мол, дескать, и без него хороших журналистов хоть пруд пруди… Единственным профессионалом своего дела был шофёр дядя Петя, который в своё время выучился на автомеханика, да редакторша, когда-то окончившая филфак. Тем не менее, отношение коллектива и, в частности Натальи Васильевны, к новоиспечённому практиканту было поначалу снисходительно-насмешливым, даже с учётом того факта, что Анатолий мог написать любой материал – будь то статья об итогах уборочной, очерк о ветеране войны или репортаж о соревновании ко Дню рыбака. На столе у Натальи Васильевны всегда умиротворяюще паровала большая чашка чая или кофе, в целлофане пухло топорщилось пирожное или горбился нарезанный дорогой сыр. Складывалось впечатление, что женщина пришла в этот мир только за тем, чтобы покушать. Отписывая свои «задушевные материалы о простых людях», Наталья Васильевна по какому-то странному течению мыслей вдруг откладывала работу и искоса глядела на студента, увлечённо стучащего по клавиатуре. Внезапно она приходила в мелкое холодцовое трясение от сдерживаемого смеха. Лицо наливалось краской, как гранат, а в маленьких карих глазах, скрытых за линзами затемнённых очков, полыхало лукавство. Анатолий подолгу не засиживался в редакции, потому что сотрудницы были сплошь дамы на подъём тяжёлые. Колесили они с дядей Петей по городу и району на редакционных вишнёвых «жигулях» – от события к событию. Шофёр рассказывал Анатолию интересные, поучительные истории из своей жизни, травил анекдоты, и не верилось, что через два года на его, вроде бы, безмятежной линии жизни вскочит страшный нарыв – уволят из редакции, чтобы пристроить на ставку шофёра сына одной из сотрудниц, скоропостижно скончается жена, и последнее, что он сделает в земном существовании, так это просунет полысевшую голову в крепкую петлю из грубой верёвки…

…И вот Анатолий пришёл на областное ТВ. Пожилая корреспондентка, мастер платных репортажей на тему фермерства, едва Анатолий впервые переступил порог ньюсрума, пренебрежительно покосилась на его элегантные ботинки. Чтобы купить эти ботинки, студенту пришлось две недели разгружать фуры на складе гипермаркета, но мастер платных репортажей, конечно, об этом не догадывалась. В наставники ему определили лучшего, как считалось, журналиста, местного корифея – пятидесятилетнего Сапогова, ведущего итоговых новостей, который особо-то не стремился делиться опытом.

– Ты хочешь вывести формулу – как подготовить сюжет, а всё зависит от того, как увидишь… А я вижу вот так! – авторитетно рассказывал Сапогов, удовлетворённо поглаживая большой живот. Любил он изъясняться запутанно, как Нострадамус…

Матёрый журналист с увлечением показывал на рабочем компьютере фотографии с отпуска на море, с радостью делился сокровенным – с кем из известных людей ему доводилось «выпивать». Вот и всё наставничество.

«Если я когда-нибудь дерзну написать антологию пьянства в журналистской среде, то обращусь к Сапогову», – с раздражением рассуждал Анатолий.

Корреспондент Курьянчиков, подрабатывавший ведущим корпоративов, ехидно заметил:

– К Сапогову секретничать ходил, да? Хи-хи-хи…

– Я по делу, – ответил Анатолий. Правда, больше пользы ему принесла скаченная в интернете книга по телевизионной журналистике, чем задушевные беседы с Сапоговым.

– Ну-ну, – усмехнулся Курьянчиков. – Драматургия у нас тут одна…

Как-то директор поручил Курьянчикову подготовить рекламный сюжет за вознаграждение. В «конторе» такое часто практиковалось. Эта практика привлекала неплохие средства. Курьянчиков написал закадровый текст следующего содержания:

«В начале двадцатого века на том месте, где сейчас располагается улица Садовая, митрополит прошёл крестным ходом. Вернуть этому месту былое величие взялась строительная компания «Парадиз». Здесь будет клубный дом!».

…Анатолий стремился стать частью журналистской команды, и как человек новый, искал единомышленников. Цыпченко казался ему человеком порядочным. Александр много рассказывал, как нужно снимать и писать. При этом улыбался, раскачивался в кресле и машинально щёлкал авторучкой.

– Если в газете ты писал большие тексты, то здесь этого не нужно, вообще, у тебя есть способности – уже три репортажа подготовил, – доброжелательно говорил шеф-редактор, словно был рад за Анатолия, что он, наконец-то, пришёл туда, где может состояться как журналист. Но было в его улыбке что-то лукавое…

– А, если мы снимаем о человеке, например, спасателе, как лучше построить сюжет? Закольцевать?

– Ну да, здесь должна быть закольцованность – то есть начинаешь о профессии, затем пишешь о жизни, а затем – снова о профессии: мол, тихие минуты в кругу семьи заканчиваются, и Ивану Васильевичу нужно снова бежать спасать людей.

… Новому на ТВ человеку симпатизировала корреспондентка Галина Рыкова, которую коллеги шутейно прозвали Ралиной Гыковой, наверное, за поставленный дикторский голос. Гале было под тридцать. Жила она с матерью и бабушкой, носила длинные юбки и платки. Мать работала здесь же, на ТВ. И хотя с мужем она была уже лет двадцать пять как в разводе, но ни с кем так и не смогла построить семейную жизнь. Зато вела передачу о семейных ценностях, критиковала разводы. Женщиной она была эффектной, и вроде бы доброжелательной, но коллеги за глаза прозвали её «змеёй в сиропе». Галя была другой. Скромной и больше походила на папашку, обитавшего неизвестно где. Её, библиотекаря по образованию, мать устроила на ТВ. Приход Гали открыл шлюзы для множества гневных писем поначалу наводнивших электронную почту редакции телепередач.

«Зачем брать на телевидение такую дурнушку!?» – анонимно вопрошали грубые телезрители.

Волоокая, с несоразмерно развитой нижней частью лица и тонкими губами Галя плакала по ночам. Но вскоре злобные, предвзятые телезрители успокоились. Пожалуй, первым человеком, который разглядел в ней что-то особенное стал шеф-редактор. Курьянчиков втихаря посмеивался:

«А Сашка-то наш встречается с Ралиной Гыковой, с Ралиной!».

Цыпченко огорчало, что Галя была очарована стажёром.

– Слушай, он такой способный, ещё и симпатичный, прям лицо экрана! – простодушно восклицала она без всякой мысли вызвать ревность.

По мере того, как материалы Анатолия шли в эфир, шеф-редактор терял покой. Ходил взад-вперёд по кабинету, и не замечая за собой, щёлкал авторучкой. Цыпченко бессознательно чувствовал, что Анатолий талантливее его. Но это Цыпченко пережил бы…

В тесный кабинет, прозванный «каморкой папы Карло», где после выезда на место события Анатолий отсматривал видеоряд, выбирая отрезки для синхронов, нежданно вошла Галя. Через несколько минут дверь «каморки» отворилась, и показался Цыпченко. Он явился в то мгновение, когда его девушка нашла страстным поцелуем губы стажёра…

– Я тут это… Забыл вчера… Закадровый текст, – растерянно пробормотал он, как бы что-то отыскивая на столе, и неуклюже вышагнул из полумрака «каморки».

…Когда шеф-редактор возвращался знакомым маршрутом в любимую квартиру сталинки, на фасаде которой висели мемориальные доски трёх героев Советского Союза, вопреки воле в его воображении рисовалось красивое лицо Анатолия на витрине салона дорогих очков. Шеф-редактор вновь чувствовал себя неуклюжим и стеснённым, словно из старательно забытого прошлого вернулись и растеклись под кожей ненавистные пару десятков килограммов.

…Люди готовились встречать Новый год. На улицах вечернего города чувствовалось приближение праздника – сияли разноцветные огни, из торгового центра доносились популярные новогодние мелодии. Слякоть задержалась, и настоящая зимняя погода установилась незадолго до праздников. Зима пришла глубокой ночью, пришла тихо, укрыв землю пушистым снегом. Казалось, что нет в мире ни злобы, ни зависти. Но на душе у Цыпченко день ото дня становилось всё гаже, словно приближался не тёплый семейный праздник, а стояние у позорного столба.

Шеф-редактор сидел в приёмной директора, едва заметно покачиваясь на удобном диванчике, словно разрешая тяжкую думу. Вдруг он порывисто вышел под удивлённым взглядом секретаря. В тот день директор так и не узнал – зачем приходил шеф-редактор. Босс областного ТВ был человеком неглупым, технарём по образованию и знал, как, например, оборудовать телестудию, где дешевле закупить необходимую технику. Но за свою долгую карьеру он не написал ни одного закадрового текста, не прочитал ни одной художественной книги. Заинтересовавшись личностью будущего сотрудника, директор нашёл в интернете несколько его рассказов и даже прочёл. На следующий день он вызвал стажёра к себе и около часа беседовал с ним по душам.

– Прочитал я тут твои опусы. Вроде неплохо, но, а чему они могут меня научить?

– Мне кажется, что главное – уметь поставить правильный вопрос, – несмело ответил Анатолий.

– Ну да, ну да…, – снисходительно и веско сказал директор. Он воспринимал литературу так же, как инструкции по эксплуатации видеокамер.

Директору недавно исполнилось пятьдесят пять, но выглядел он гораздо старше. Он женился на корреспондентке моложе на двадцать лет. Вероятно, поэтому со чрезмерным вниманием и занудливой требовательностью директор относился к здоровью и питанию. Он панически боялся пальмового масла, подолгу вчитывался в составы продуктов, отправляясь за покупками в магазин. Он заказывал чудодейственные, как считал, грибы из одной азиатской страны. Уборщица находила в его кабинете пустые упаковки от средств для улучшения потенции, всевозможных бадов.

– Ты знаешь, Толя, телевидение – это конвейер… Любой из нас уйдёт, и забудут. А вот, например, твоя книга, если когда-нибудь напишешь, – останется! Когда умерла моя мама, я почувствовал, что стал ближе к небесам, поэтому надо после себя что-то оставить.., – задушевно повествовал директор, и была в этом неподдельная вера в сказанное.

После смерти матери он часто посещал храм и со смиренным выражением ставил свечки за здравие и за упокой.

На следующий день Цыпченко вновь сидел в приёмной директора. Он волновался, щёлкал суставами пальцев, его руки потели. Цыпченко трусливо колебался.

…Без всякой надобности Александр влетел в туалет и, закрывшись в кабинке, машинально расстегнув брюки, стоял в смятении. Хлопнула дверь, зашумела вода. Шеф-редактор припал глазом к дверному зазору. Анатолий мыл руки. Цыпченко скользил взглядом по его широким плечам, тёмным волосам, ниспадающим на высокий воротник белого шерстяного свитера.

Шеф-редактор, глядя в пол, выложил директору всё, что придумал бессонной ночью – как Анатолий в разговоре с ним оскорблял весь коллектив телерадиокомпании, а самое главное – директора. Как он якобы распространялся о кумовстве… Спустя час стажёра уже не было в «конторе», на его карьерных перспективах поставили узор паука-крестовика.

…Анатолий встречал Новый год вместе с родителями, в той же комнате – пять на три пятьдесят – семейного общежития, в которой живёт уже более двадцати лет, в комнате, населённой бесценными воспоминаниями детства. Глядя на скромную радость самых близких на земле людей, он думал, что в мире много манящего, желанного, но нет для него никого дороже родителей, что он ещё найдёт своё место в жизни и постарается прожить честно. В этом – его Правда…