Литературная табель о рангах
135 лет спустя
Рубрика в газете: Так проходит слава земная, № 2021 / 47, 15.12.2021, автор: Максим АРТЕМЬЕВ
Антон Павлович Чехов писал почти исключительно художественную прозу. Литературной критикой не занимался совсем. Но единственный раз в жизни он позволил изменить себе и выразиться в печати с необычной полнотой и откровенностью о своих предпочтениях и писателях-современниках.
Я имею в виду его юмореску «Литературная табель о рангах», напечатанную в мае 1886 года в «Осколках». Этот год был переходным для Чехова. Он стремительно эволюционировал от юмористики к серьёзным жанрам. В марте он получил письмо от Дмитрия Григоровича, который писал: «… не сомневаются, что у Вас настоящий талант, талант, выдвигающий Вас далеко из круга литераторов нового поколенья… Вы, я уверен, призваны к тому, чтобы написать несколько превосходных, истинно художественных произведений. Вы совершите великий нравственный грех, если не оправдаете таких ожиданий. Для этого вот что нужно: уважение к таланту, который даётся так редко. Бросьте срочную работу. Я не знаю Ваших средств; если у Вас их мало, голодайте лучше, как мы в своё время голодали, поберегите Ваши впечатления для труда обдуманного, обделанного, писанного не в один присест, но писанного в счастливые часы внутреннего настроения… истинно верю в Ваш талант и желаю ему ото всей души полного развития и полного выражения».
«Табель» стал как бы заявкой Чехова на место в современной ему литературе, он оценивает своих коллег – кто чего стоит, и, соответственно, выбирает где ему самому расположиться, по соседству с кем?
Начинается юмореска так: «Действительные тайные советники (вакансия)». Почему Чехов не назвал никого? Да, к 1886 умерли Тургенев и Достоевский, но были живы другие классики. Наверное, по своему неприятию громкой фразы, скромности, сдержанности Чехов не мог допустить чьего-то чрезвычайного превознесения. Да и оценивать современников – всегда неблагодарное дело, необходима временная дистанция, и писатель подчеркивает своим пропуском наивысшей категории и это обстоятельство и юмористически-относительную суть своей иерархии.
Но дальше уже пошло все всерьез. На самом высшем месте («тайные советники») – Толстой и Гончаров. Действительно, не поспоришь. С точки зрения сегодняшнего дня, может быть, надо бы Льва Толстого поставить надо всеми, как и несколько странно его уравнивание с Гончаровым, но тогда графу было «только» 57 лет, а создатель Обломова являлся заслуженным и почётным ветераном русской словесности.
Следующая пара («действительные статские советники») – Салтыков-Щедрин и Григорович, а классом ниже («статские советники») – Островский, Лесков и Полонский. Конечно, место Григоровича слишком завышено, и понятно, что оно – благодарность за недавно полученное письмо. Хотя слишком принижать этого писателя не следует. Это для нас он автор жалостливой повести «Гуттаперчевый мальчик», но для современников он был другом юности Достоевского, имевшим в 40-е годы 19-го века не меньшую славу, и автором произведений из крестьянской жизни, опередившим Тургенева с его «Записками охотника». Также представляется, что слишком превознесён и поэт Яков Полонский – он стоит над Аполлоном Майковым, например. Думается, второе место Лескова, Салтыкова-Щедрина и Островского было бы более точным определением.
Далее, с коллежских советников, начинают мелькать ныне забытые имена. В одном ряду с Майковым, Глебом Успенским и Гаршиным – Буренин, Катков, Пыпин. Там же стоит Суворин, у которого Чехов как раз только начал печататься, так что его высокое место (как и нововременца Буренина) – часть чеховской дипломатии.
Из следующих после надворных советников сегодня помнят только Короленко. То, что он поставлен ниже Гаршина, неудивительно, хоть он был и старше, но его первая книга вышла только в том же 1886 году. Скорее удивительно, как Чехов авансом выделил Короленко, да и место 31-летнего Гаршина, помещённого с Майковым, весьма примечательно. Также как свидетельство тонкости вкуса Чехова и умения предсказать будущее, отметим упоминание им Эртеля, на тот момент начинающего писателя, ещё не написавшего «Гардениных».
Странно видеть столь невысоко оцененного Константина Случевского (в одном ряду с В. Крыловым, Фругом, Юрьевым – кто их ныне знает?), которому тогда уже было почти пятьдесят, и он был вполне известен. Полагаю, что тут сыграло роль различие Чехова и Случевского как писателей. Первый, профессиональный литератор, а второй, крупный чиновник, литературой занимающийся как бы любительски. Проза Случевского тяготела к чуждому Чехову жанру великосветской повести, а его новаторская поэзия была не оценена современниками, и её время пришло гораздо позже.
Из пропущенных имён можно назвать Владимира Соловьева, но его стихи тогда были малоизвестны, а как философ, публицист и критик вряд ли он был Чехову интересен. Также и Константин Леонтьев происходил из параллельной Чехову вселенной. Тремя годами ранее, в «Осколках московской жизни», он буквально разнес брошюру Леонтьева: «топорная, нескладная галиматья… продукт недомыслия», попрекнув попутно Соловьева за то, что вступив в полемику, он популяризует тем самым Леонтьева.
Александр Боровиковский, о котором Вересаев писал: «в семидесятых годах лучший после Некрасова поэт «Отечественных записок», очень несправедливо забытый», был забыт и к 1886 году, а значительная часть его стихотворений и эпиграмм ходили только в рукописном виде.
Но вот что действительно потрясает, так это пропуск Фета, о котором спустя десять лет Чехов записал в своем дневнике бытовой анекдот. Афанасий Фет к 1886 являлся хорошо известным и признанным поэтом, и нельзя было не понимать, что он на голову выше и Майкова, и Полонского, и упомянутого в «Табели» Плещеева. Думается, он просто выскочил у Чехова из головы в момент работы над юмореской.
«Табель» даёт представление о том, как видел современный литературный процесс молодой писатель, о его симпатиях и антипатиях. «Чеховское время», о котором я уже писал в связи с Гаршиным и Уайльдом («ЛР», №38, 2020), малоизвестная эпоха в истории русской литературы. И юмореска даёт возможность окунуться в тот период, вспомнить былые страсти. О большинстве упомянутых им авторов можно сказать его любимым выражением – Sic transit gloria mundi («Так проходит слава земная»). И эти латинские слова не стоит забывать, обозревая процесс текущий.
Чехова надо читать с кровью, побитым, расхристанным, распятым. Его место больше в драматургии. Но оценки современников по гамбургскому счету ангажированны. Советчиков для Чехова выступал Алексей Плещеев. Значит эстафета к нему пришла от самих петрашевцев, потому и стоят для Европы первыми Чехов и Достоевский, ближе к душе их рукописи, поглощены психологизмом.
Гадать сегодня, чем руководствовался А. П. Чехов почти полтора столетия тому назад “расставляя” русских писателей-современников в своей “Табели о рангах”, по моему мнению, занятие почти бессмысленное. Но опыт Чехова любопытен. Составление таких “табелей”, я думаю, дело полезное. И развлечение своеобразное, и “ум, память вострит”. Я сам пытался “свои” списки составлять, чуть ли не со школьной скамьи. И зарубежных авторов туда вставлял. А когда стал публиковаться и приходить на встречи с читателями, то меня очень раздражал (я скрывал раздражение) вопрос: “Кто Ваш самый любимый писатель?” Я отвечал: “У меня много самых любимых писателей”. И начинал перечислять по памяти: “Гоголь, Чехов, Марк Твен, Есенин, Диккенс, Александр Островский, Маяковский…” Годы шли, и некоторые авторы уступали свои лидирующие места тем, кто шёл за ними следом. Когда я впервые переступил порог Саратовского отделения СП РСФСР, там как раз шла беседа о любимых писателях. Я “встрял” в разговор и назвал некоторых своих “любимцев”, в том числе, М. Е. Салтыкова-Щедрина. Ответсекретарь и его коллеги поморщились: “Ты что, Михаил, он фельетонист!” Я ахнул: “Как?! А “Пошехонская старина”?! А “Господа Головлёвы”?! Настоящие писатели с членскими билетами снисходительно улыбнулись: из провинции парень приехал, в литературе пока не разбирается!
Молодой Чехов разбирался. Григорович это понял и предсказал Антоше Чехонте, брату своего брата, человеку без селезенки большое будущее. И не ошибся!