Непридуманная мельница
Рубрика в газете: Поэтический альбом, № 2022 / 50, 29.12.2022, автор: Виталий МОЛЧАНОВ (г. Оренбург)
СТРЕКОЗА
Задёрнуты шторы. Закрыты глаза.
Предчувствие нави.
Над камнем замшелым кружит стрекоза.
Прогнать ли, оставить
Её в смутном сне? Он, похоже, и сам
Недолго продлится.
Послушные вызову, как по часам,
Являются лица
Из утренней дымки, размытой лучом,
Так зримо, бесспорно,
Как будто бы дверь отворили ключом
В мир жизни повторно
Родные до плача, до спазма души.
На пике страданья
Я прошлым, как током, внезапно прошит.
Гляжу в очертанья
Сквозь сжатые веки – закрыты глаза
Ладонями нави.
Зелёной искрой мельтешит стрекоза –
Преследует, давит
Почти невесомой своей четверной
Пульсацией крыльев.
Я руки тяну, прикоснуться б одной…
Рыдаю в бессилье.
Прижаться губами, хотя бы сказать,
Что мной не сказалось.
Я сердцем тянусь… Вот отец мой, вот мать.
Не тронула старость,
И смерть не мазнула ещё белизной
Любимые лица.
Над камнем замшелым кружит стрекозой,
Мерещится, снится,
Висок сединой запорошила вмиг
Не зимняя замять –
Приходит, в обличье закутав свой лик,
Сыновняя память.
СЫН
Летает пыль по закуточкам,
Свисает паутины клок.
Довольна мать – она с сыночком
Побелит завтра потолок,
И наведёт порядок в доме.
Приехал сын… Он рядом, тут.
Кукушка скрипнет в полудрёме:
«Часы не скоро заведут».
– Как долго я ждала, Олежка,
К стеклу прильнув горячим лбом.
Вокзал-то рядом, что за спешка,
Билеты выкупишь потом.
Ещё успеешь в путь обратный,
Сынок, подольше погости.
Рукавчик кацавейки ватной
Зачем-то скомкала в горсти.
И слёзы вымерзли в морозы,
Остатки выплеснув тепла.
В старинной вазе ветвь мимозы –
Соседка, видно, принесла.
– Не болен ли, сынок любимый,
Как внук, невестушка моя?
Вернул бы Бог частичку силы,
К тебе б слетала за моря.
Но ничего, теперь мы вместе,
Жаль только папы с нами нет…
… Кукушка дёрнулась на месте,
Когда сорвали шпингалет,
Вошли в квартиру тёти Лены –
Она лежала на полу
Совсем одна… Синели вены…
Лишь пыль комочками в углу,
И паутины клок небрежный
Свисал, как вымпел, с потолка.
– Каким, ты маленький, был нежным.
Как рвался к нам издалека…
КОШКИ
Виктору Фёдоровичу
По памяти вдоль, как по ровной дороге,
Неспешно бредут стариковские ноги,
И палочки стук раздаётся в ушах.
А рядышком кошки, голодные кошки,
В пакете – кастрюльки да чистые плошки,
Для каждой своя… В каше тёплой и щах
Не густо обрезков колбасных и мяса –
Но пенсии мизер для среднего класса
Достаточен толк понимать в овощах.
Бездомным животным к чему разносолы?
Вот котик с бельмом на глазу, невесёлый,
Был изгнан во двор за увечье своё.
Старик сердобольный приветил страдальца,
И плошка с обедом нашла постояльца –
Завидует с голых ветвей вороньё.
Судьба человечья так схожа с кошачьей:
И нас выгоняют, и мы горько плачем,
Меняя меха и шелка на рваньё.
Лет десять, день в день, не смотря на погоду,
Хвостатому нёс пропитанье народу
Седой человек, а потом перестал…
Ушёл навсегда, и теперь в райских кущах
Для Божьих котят варит кашу погуще
И щи, раз нектар по знакомству достал.
А здесь, на Земле, молодая соседка
Вдруг с плошками вышла в нарядных балетках,
В добро превращая презренный металл.
КОЛОБОК
Не кляни судьбу напрасно, городской рисуй лубок.
Помнишь сказку: утром ясным покатился Колобок
По дорожке из окошка, сквозь туман, и пыль, и дым.
Вились роем злые мошки надо лбом его крутым.
Надкусили в серединке, махом выели кусок –
К бабе с дедом на картинке возвратился Колобок.
Не высок, скорее низок, круглый, как ни посмотри.
У него волшебный список – деда три да бабки три.
Одному купить картошки, а другому – молока,
Третьей сахара немножко, манки, свёклы… В кулаках
Сжаты ручки от пакетов – крепок он и коренаст,
Весь в трудах зимой и летом, вам последнее отдаст.
Не откажет ни знакомым, ни соседям, ни друзьям.
Помощь близким – аксиома, помощь дальним видел сам.
Вечно крутятся собаки под ногами Колобка,
Бесприютным носит «наки»: корки, кости из кулька,
Сахарок всегда в карманах: «Подходи, собачий люд!»
Урезонит самых рьяных: «Слабым тоже есть дают!»
На судьбу пенять напрасно, если дырка в голове.
Так случилось: утром ясным, городской поверь молве,
Укатили санитары прямо в дурку Колобка,
Не теряя время даром, подлечить его слегка…
… Он вернулся, встрепенулся, обратился к списку дел!
Я, здоровый, сразу б сдулся, так бы в жизни не сумел.
ЖЕНЯ
Показала осень зубы – зябко стала по утрам.
Первый месяц, самый глупый, предрекает зиму нам:
То дохнёт морозом в лужи, то нырнёт за воротник,
Пыльный смерч в момент закружит… Так изменчив, многолик
День сентябрьский с позолотой края солнца в рвани туч.
Шаркнут бабушкины боты по асфальту: «Хуч да хуч».
Невеличка, как сухарик, на сединах – капюшон,
А под курткой – словно шарик. Может быть, такой фасон?
Нет, клубком свернулась Женя, крошка Женя, той-терьер.
Плавно бабушки движенье, боты мерят длинный сквер,
Прижимает Женю к сердцу и бормочет на ходу:
«Нам, старушкам, надо греться, я сейчас домой пойду.
Погуляли, Женя, хватит, сокращаю моцион.
Пусть бумажки ветер катит, гонит мусор на газон».
Не хозяйка, а подруга, каждый раз один маршрут.
– Что-то слышать стала туго, ноги тоже не идут,
Не сдавайся быстро, Женя, нам с тобой вдвоём скрипеть…
…Туч неспешное круженье, осень красит листья в медь.
«Хуч да хуч», – шепнули боты и потопали в подъезд.
Бабушка нальёт компота, Женя каши ложку съест,
Включат древний телевизор и залягут на кровать.
До сентябрьских ли капризов, лишь бы утром вместе встать…
Показала зубы осень – из Урала воду пьёт.
Бабье лето мы попросим, пусть скорее к ним придёт.
МАЛЬБОРО
– Слышь, не кури до фильтра, дай затянуться тоже…
Время ночного флирта бомжика с мятой рожей.
Сучьями хрустнув гулко, чёртиком на тропинку
Выскочит за окурком и шуганёт блондинку.
Раненою газелью прянет бедняжка к свету.
Смрадной пахнув шинелью, вцепится в сигарету
Хищник помоек близких и травоядный дальних
С паспортом без прописки в жути трущоб вокзальных.
Тщательно забычкует, вежливо заслюнявит,
В «Маrlboro» пачку сунет, зависть вызвав у пьяни.
Молод, сильнее прочих, впаянных в днище жизни.
… папа разнорабочий, мама на даче киснет.
Вроде имеет предков… Но потянулся к швали.
Тут он, парняга крепкий, щедро люлей навалит
Тем, кто слабей и плоше, их в кушырях не мало,
Еле таскают мощи. Мальборо – погоняло.
Поезд сменяет поезд, быстро мелькают ноги.
Наша печальна повесть – встретит перрон убогих,
Вытолкнет в Завокзалье, рядом с опорным пунктом
Сад станет местом спальным даже дождливым утром,
Даже промозглой ночью, лютой зимой в морозы,
К жаркой трубе прижавшись, сушат бомжихи косы.
Кто-то замёрзнет насмерть, кто-то в больничку ляжет.
Мальборо примет мать и… вам он о том не скажет.
Боже, храни убогих, дай подаянье нищим,
Ты намечаешь сроки и наделяешь пищей!
Я не жалел копеек и не судил пропащих,
Средь гопоты, злодеек, Мальборо – ненастоящий.
Нищую бил девчонку: «Сволочь, встань на колени,
К людям тяни ручонку, не потерплю я лени!»
Врезал тогда я гаду прямо с ноги в подбрюшье,
Жертву земному аду не принести бездушью –
Чёрному и тупому – ищущему триумфа.
Словно бычок бухого, Мальборо пал на клумбу.
Больше его не видел на привокзальных тропах,
Едет девчонка в Питер, стыков слушая ропот.
Скинулись, кто сколь может, – с бабушкой встретит лето,
Мальборо, ты ничтожен, гадость – не сигарета.
Бдительный полицейский смотрит не дальше жала,
Стырил бушлат армейский жулик у касс вокзала.
ШАМАН
На его немытой шее – банка «Пепси», амулет.
Бьётся юность в тощем теле, cам же выглядит, как дед.
Волос сед, тесёмкой схвачен, вместо бубна – барабан.
Пыль столбом – в шинели скачет городской дурак Шаман.
Час рассветный – для камланья; у фонтана босиком –
Словно жертва на закланье; в дробном танце круговом,
Плачет, морщится, смеётся под затейливый мотив.
Вдруг к прохожему метнётся, бормоча речитатив:
«Мир – тайга, вы все не люди – волки, рыси и песцы.
Крови мало? Так добудьте – жрите слабых, подлецы.
Люди – звери, в сердце – тундра: мох, лишайник, мерзлота.
Сколько дерзких, тонких, мудрых провалилось в бездну рта?»
Кто-то в страхе отшатнётся, тыча пальцем в телефон.
Кто-то громко рассмеётся, кто-то врежет сапогом.
Тёмно-синий с красным кантом, взяв Шамана за бока,
Мелочь стащит, после, франтом, пропоёт: «Весь мир – тайга».
На работу люди-тундры, шаг ускорив, проскользнут.
Равнодушной, снежной пудрой чумы-души заметут.
Как медведь в углу таёжном – cпит Шаман, обняв сосну.
Мaша-школьница, возможно, завтрак свой отдаст ему.
КСЕНЯ
Дождик наметал стежки – стариковские шажки
Пыль срезают, словно ножницы, с асфальта
И подбрасывают вверх… Мимо позабытых вех
Дед идёт, слезится глаз потухших смальта.
В кофту женскую одет, в паре сношенных штиблет
И на брюки нацепил зачем-то юбку.
То ли холодно ему, то ли бросил кто в суму
Подаяние – сыграл с убогим шутку.
В тучу сбились облака, солнце заслонив, пока
Резвый ветер не порвал бродяжек в клочья.
С интервалом в пять секунд ноги дряблые бредут.
Ты куда свои стопы направил, отче?
Блики – на боках машин. «Потребляйте», – город-джинн,
Распахнув объятья, заклинал коварно:
«Душу есть где расплескать, в долг бери – негоже ждать.
Прогоришь, ну, значит, брат, такая карма».
Мчалась в поисках бабла тротуарная толпа,
Закоулков городских дурное семя.
Дед ей шёл наперекор, сам с собой вёл разговор:
– Божий раб Андрей почил, теперь я Ксеня.
Наваждением влеком, вспомнил: раньше, за столом
В петербургской блинной, слышал я легенду,
Что у Ксеньюшки Святой муж скончался молодой,
И она мундир надела с позументом.
Красный верх, зелёный низ… Не причуда, не каприз,
Мужним именем звалась теперь – Андреем.
Всё до нитки раздала и босая, без угла,
В мир пошла она, чтоб сделать мир добрее.
Оренбург – не Петербург… Tри столетья прочь… Hо вдруг
Это промысел, достойный быть в скрижали?
Ты Блаженный, не чудак?.. Дед исчез, не подал знак.
Снова пыль к асфальту капли пришивали.
ЙЕТИ
У него тепло в котельной. За получку, не по сдельной, –
отдежурил и бреди себе домой.
В магазине взял бутылку, намотать чего на вилку,
и, как дайвер, погрузился в выходной.
Холодок житейской стужи ущипнул разок за уши
да наткнулся на седой, колючий мех.
Неустроенность-позёмка под колени ткнула ловко,
но решила: «Рано праздновать успех».
Давит пол нога в ботинке, бьют по рюмке зубы-льдинки,
ночка-стерва навалилась на окно
негритянской полной грудью, – жизнь течёт с привычной мутью,
как вода из крана в раковины дно.
Западает выключатель, не шумит обогреватель,
в саркофаг из пыли спрятан телефон.
Вслед за соткой – хруст солений. Щель ответила гуденьем –
жулик-ветер залезает на балкон
– Где же вы, жена и дети?.. Он не дайвер – дядя-йети,
гуманоид в толчее панельных гор
У подъезда – cнег с ладошку, не найдёшь удачи крошку.
Oбронил давно, а кто-то ловкий спёр.
Может, на другой планете ждёт героя тётя-йети,
ловит взглядом каждый встречный космолёт?..
… Неoбычное – случайно, голова мечту качает,
и урчит тревожно двигатель-живот.
Руки – в перьях?! Это ж крылья! Над землёй, над снежной пылью,
над трубой, что пар, как cливки, в тучу льёт,
он несётся. Жулик-ветер подгоняет – небо третье,
небо пятое, седьмое. В звёздный лёд.
Точку ставит понедельник. На окладе он, не сдельник,
ковыляет, мешковата шкура-драп.
Разведён, потаскан трошки, – жёлтым взглядом, как у кошки,
провожает c укоризной встречных баб.
ЯЩЕРКА
Поскользнёшься на мокром, споткнёшься о сушь,
С края жизни слетая.
Между градом и степью – лишь скорбная глушь.
День родительский мая
Вслед за туфлями бросил вдогон башмаки,
По асфальту – покрышки.
Выше пояса нынче взросли сорняки,
Граблей ждут и мотыжки.
Изумрудная спинка да белый живот
И янтарные глазки –
Тихо ящерка возле могилок живёт,
Как хранитель из сказки.
Не боится меня – подбегает к ногам
И стоит, не уходит.
Делит горькое горе со мной пополам,
Не мешает работе.
Заскорузлые стебли в колючих шипах
Под ударами гнутся.
Всё едино – и слёзы, и пот – на губах,
И мозоли на руцех.
Кладенцом я взмахну: «Раззудись-ка, плечо,
На Горыныча шеи!»
Засвистел, вдохновляя на подвиг, сверчок
В куширях у аллеи.
Две свечи восковые сгорели давно
В недалёкой часовне.
Распакую припасы, открою вино,
Хлеба дам ей, как ровне:
– Кушай, ящерка, милый мой сторож могил,
Помяни маму с папой.
Сорняков – змей-горынычей – я победил
Не мечом, так лопатой…
Поскользнёшься на мокром, споткнёшься о сушь,
С края жизни слетая.
Между градом и степью – лишь скорбная глушь
И печаль вековая.
Старикам я отвесил поклон поясной,
Обошёл животинку.
Солнце гладило жарко, прощаясь с весной,
Изумрудную спинку.
* * *
Устанет день, в печаль оденется
Злой тучей промокнёт глаза,
А колесо в запруде мельницы
Вдруг время повернёт назад,
Разбаламутив зелень донную,
Швырнув на лопасть горсть песка.
Взгляну на воду незнакомую
С дощечек старого мостка.
Кувшинки вздрогнут, гладь искристая
Коснётся пальцев низких ив.
И прошлое почую близко я,
Себя подростком ощутив.
Качаются на волнах памяти
Попутчики моих дорог.
Как вы попали в сумрак заводи,
Кто вас вернуть на свет помог?
Как ярко было то, что смолоду
Дарила жизнь нам ни за что.
Теперь седую чешешь бороду
И совесть кутаешь в пальто,
Переживая расставания
И встречам радуясь опять,
Поверив колесу желания
И повороту жизни вспять.
Скрипят дощечки, туча брызнула,
Окрасив день в тревожный цвет.
Не суждено начать всё сызнова
В расцвете лет, на склоне лет.
К чему придуманная мельница
У кромки сонного пруда –
Мурашками по коже стелется
Вся в ряби прошлого вода.
Виталий Митрофанович Молчанов – директор областного Дома литераторов им. С.Т. Аксакова, председатель Оренбургского регионального отделения «Союза российских писателей», член Творческого совета Ассоциации союзов писателей и издателей России. Организатор Международного фестиваля содружества национальных литератур «Красная гора» и Всероссийского семинара-совещания молодых писателей «Мы выросли в России», проводимого в пяти федеральных округах страны.
Автор восьми поэтических сборников. Произведения переводились на белорусский, польский и украинский языки.
Добавить комментарий