Пчёл
Рубрика в газете: Рассказ, № 2020 / 22, 11.06.2020, автор: Елена АЛЬМАЛИБРЕ (г. РОСТОВ-НА-ДОНУ)
– Здоровых такси развозит, больных – скорая, а я всё пешком… – вслух размышлял Фёдор Иваныч, аккуратно застёгивая непромокаемую ветровку – как бы снова молния не разошлась.
Сортируя в портфеле разносортную корреспонденцию, Фёдор Иваныч достал свежую газету, присел на скамейку, раскрыл разворот. На каждой полосе взгляд цеплялся за одно и то же слово.
– Да ты гляди, пандемия газетная…
В начале почтовой смены Фёдор Иваныч всегда просматривал прессу. У него была своя тактика определения масштаба события. Если оно освещалось несколькими газетами не первый день, Фёдор Иваныч делал вывод, что инфоповод заслуживал внимания. А читать всё подряд времени не было – нужно было «жужжать» по маршруту.
Две недели назад он начал замечать слово, которое ему сразу не понравилось – с двумя корнями, одним из которых был «вирус».
– Совсем уже не знают о чём писать, чернуха да желтуха, – пробормотал Фёдор Иваныч. – Не иначе как олигархи очередную болячку у себя нашли, аристократическую… – припомнил он гемофилию Романовых.
Но с каждым днём модный вирус всё чаще появлялся в передовицах. Лучшим способом узнать главные новости – было забросить удочку говорливым почтовым дамам.
– А что же вы все молчите про вирус? Заговор?
Сотрудницы запричитали, что все только об этом и говорят, уже и в России вот началось, да как же вы-то и не слышали…
Фёдор Иваныч махнул рукой и пошёл по адресам.
– А на что мне теперь это журналистское чутьё… Это раньше я всё первым узнавал, а теперь хоть всё время в хвосте…
Фёдор Иваныч, в прошлом корреспондент областной газеты, жил возле почтового отделения, куда он больше тридцати лет заходил с одним и тем же вопросом:
– Подписка в этом квартале урожайная будет, товарищи дамы? Или правильно «почтовые голубки»?
Сотрудницы почты – неторопливые женщины преклонного возраста отвечали на его прибаутки улыбкой, прихорашивались, сидя за высокими бортами, и доставали отчёты, квиточки…
– Вы всё «жужжите», Фёдор Иваныч?
– Долг службы! Я как «пчёл» – всегда в работе. Полоса чёрная, полоса жёлтая, а дальше что? Правильно: слово на «Ж», из четырёх букв… Жало! А вы что подумали?
Но подошёл возраст – и Фёдора Иваныча с почётом выпроводили из редакции газеты. На пенсию.
Подавленный этой отставкой Фёдор Иваныч по старой дружбе с начальницей отделения устроился почтальоном. Его неизменный журналистский портфель теперь был до отказа набит «чужими» газетами и корреспонденцией.
– Хорошо в районе новостроек почту разносить – молодёжь газет не выписывает, можно налегке гулять с одними извещениями. А я – нет же, попал в сталинках ящики «опылять» журналом «Здоровье» и сканвордами, – ворчал по-стариковски Фёдор Иваныч, отчего-то всё чаще пользуясь «пчелиной» лексикой.
У него заныло в груди. Вспомнились журналистские годы, командировки, бессонные ночи, когда он как мать вынашивал «дорогое дитя» – очередную статью.
«И на Светку гаркнул, – сетовал он про себя, вспоминая события тридцатилетней давности. – Она ко мне с играми, куклами, а мне материал в номер сдавать утром… Надо сказать, чтобы они там поаккуратнее. Руки детям пусть моет получше…»
Прошёл месяц. Фёдор Иваныч привычно вошёл в отделение. Начальница вдруг замялась и после обычного приветствия выдохнула:
– Фёдор Иваныч, вы идите домой, берегите себя.
Он присел на потёртый стул у двери, стукнувшись о большой синий ящик для писем.
– Вы что ж, увольняете? – изменившимся голосом спросил он. Две женщины в очереди посмотрели на него с сочувствием и любопытством – людям всегда интересно наблюдать, как беды сыплются на чужие, а не на их головы.
– Да ну за что же, Фёдор Иваныч, – заворковала начальница. – Вирус, эпидемия, всех старше шестидесяти пяти лет обязали дома сидеть. Вы не переживайте, по больничному будете денежку получать. И школы закрывают, и детские сады. Главное сейчас здоровье – отдыхайте.
– Да кто ж весной отдыхает. Я же «пчёл», гудеть привык. Мне дома сидеть – от тоски помереть. Ладно бы хоть свой двор был, а то дочь в квартиру меня засадила, только вот почтовыми вылетами и развлекаюсь.
Никакие уговоры не повлияли на начальницу отделения. У неё распоряжение сверху, штрафы, что она может сделать… Забыв на большой полке с подписными каталогами портфель, Фёдор Иваныч вышел.
– Что пенсия, что вирус – все гонят со двора… Ладно, позвоню Светке – пусть хоть детей привозит, раз школы закрывают.
Фёдор Иваныч сидел на кухне в полной тишине, только у соседей то сверху, то снизу изредка что-то постукивало, побрякивало.
– Не соседи, а мыши какие-то, – с досадой сказал Фёдор Иваныч.
Разговор с дочерью вымотал его окончательно. Всегда такая дипломатичная, в покойную мать, Света вдруг превратилась в незыблемую стену.
– Нет, папа, не могу я тобой рисковать. Говорят, дети легко этот вирус переносят, а старики в группе риска. У тебя и бронхит хронический, и сердце – сам знаешь. Привезу их тебе – а вдруг заразят? Им и учиться дистанционно нужно, ну совсем никак, понимаешь? Мы тебе будем каждый день звонить. Всё, что нужно будет – привезём, поставим у двери. Давай потерпим немножко – если все люди осторожными будут, то, говорят, недолго сидеть придётся.
Холодный чайник одиноко стоял на плите. Раньше Фёдор Иваныч по утрам исправно завтракал, считая, что голод портфель не дотащит. Теперь он больше не считал приёмы пищи необходимостью, больше пил воду из складного пластикового стаканчика, который когда-то брал в командировки, изредка шелестел газетой, в которой хранил сушёную рыбу, затем убирал всё на место и снова в задумчивости поджимал губы.
«Не хочешь есть – иди», – ещё мать говорила маленькому Феде.
Фёдор Иваныч в который раз прошёл в спальню, окно которой выходило на восточную сторону. Раньше он радовался, как удачно первые лучи солнца служили ему будильником, и пока он обходил дома с почтовыми «сотами», вместе с ним и солнце «перемещалось» за угол дома – в кухню, позволяя за ужином наслаждаться закатом. Теперь ранний подъём сулил только невыносимо долгий день, один за другим.
В стареньком серванте за стеклом стояло несколько фотографий. Фёдор Иваныч подходил к ним, разглядывал, тосковал, но в ожидании звонка дочери и внуков бодрился, чтобы они излишне не тревожились. Фёдор Иваныч ужасно не любил телефоны – они всегда искажали тембр собеседника, придавая «серебру» в голосе то хрипотцу, то надменность, а голос Светы иногда звучал визгливо. Это надо же – мягкий и ласковый голос превратить в визгливый! Наверное, один смекалистый добряк-радиоинженер нарочно сделал такое искажение – дескать, пусть люди почаще общаются «без трубок».
Если дочь он слышал хотя бы по телефону, то другой женский голос остался для него только в памяти.
– Люсенька, ну что же ты так. Сидели бы сейчас вдвоём, как в медовый месяц. Ни детей, ни внуков, – горько усмехнулся он, обращаясь к ещё одной фотографии за стеклом серванта. – Что говоришь? – он притворился, что прислушивается. – Хватит киснуть? Ты, как всегда, права, Люсенька! Что же это я! Жив, здоров, что ещё!
Он хлопнул сморщенными, с тёмными пятнышками, руками по коленям, звякнул магнитиком, открывая стеклянную дверцу серванта, достал фотографию, с которой ему улыбалась Люсенька – мать Светы.
– А прогуляемся на балкон?
Фёдор Иваныч шагнул в прохладный воздух незастеклённого балкона, бережно неся фотографию на уровне груди. Они вместе смотрели на салатовую, нежную листву, которая выглядывала из кожуры почек. Были и нетерпеливые листочки на тоненьких веточках, которые качались, стараясь коснуться борта балкона.
– Третий этаж, сюда вирусу не допрыгнуть!
Он шутил, рассказывал истории, а Люсенька, казалось, кивала в ответ и продолжала улыбаться. На соседний балкон вышел сосед, с которым раньше Фёдор Иваныч почти не беседовал – уставал от общения на работе. Разговорились. Фёдор Иваныч почувствовал, что в нарушенный уклад его жизни снова вернулась стабильность.
На десятое утро самоизоляции в комнате Фёдора Иваныча зазвонил телефон.
– Папа, как дела?
В ответ вместо голоса отца Света услышала заходящийся кашель. Он свистел и хрипел, словно радиоприёмник, который никак не мог настроиться на нужную волну. Между ними Света с трудом уловила «дочка», «плохо»…
– Просила же не выходить, поберечься, – повторяла Света, кусая губы, добираясь на такси к отцу. – А он? «Я только спрошу тут кое-что у народа во дворе, я быстренько!..»
Приехала скорая. Высокая температура, воспаление… «Госпитализироваться будем?» Фёдор Иваныч отмахивался, продолжая кашлять. Света не слушала, мотала головой, собирала вещи.
– Света, там листы на столе… Отправь в газету, я написал…
Фёдор Иваныч лежал в палате третий день, всё тело онемело. При малейшем движении от шеи до пальцев ног неприятно пробегали иголочки. Фёдор Иваныч пробовал поднять голову – но этот тяжёлый предмет неточной формы только катался по подушке из стороны в сторону, не в силах преодолеть гравитацию.
«Мало меня пчёлы на отцовской пасеке уму-разуму научили, когда как-то раз без маски пришёл… И снова на масках «прокололся», – думал Фёдор Иваныч. – Да и на балконе сколько по холоду простоял… А ведь так бронхит и заработал, когда с Люсенькой по весне гуляли, а на ветровке молния разошлась…».
– Здравствуйте, Светлана Фёдоровна. Вашего отца подключили к аппарату искусственной вентиляции лёгких. Нет, в отделение нельзя. Что?.. Надежда всегда есть – гарантий нет.
Фёдор Иваныч видел сон.
Трёхлетняя Света упиралась, не хотела уходить с детской площадки. Люсенька её увещевала, собирала совочки в голубое ведёрко, но Света снова их разбрасывала. Испытывая нежность к дочери даже в этот момент, Фёдор Иваныч схватил Свету под мышками – та от неожиданности затихла. Водрузив дочь себе на шею, Фёдор Иваныч развернулся и пошёл прочь с площадки. Света с криками замолотила пятками по груди отца. Он закашливался от ударов и смеха, но твёрдо шёл вперёд. Рядом шла Люсенька с ведёрком в руке. Совочки одобрительно постукивали о пластмассовые борта.
– Пап, всё будет хорошо, всё будет хорошо, – Света за полночь сидела в комнате спящих детей, держа в руках фотографию отца, мысленно разговаривала с ним, слушала его голос в своей памяти.
Прошло двое суток. Света забрала из почтового отделения портфель отца. Сотрудницы спрашивали, говорили, что прочитали в газете статью Фёдора Иваныча о пенсионерах на самоизоляции… Но Света только бездумно качала головой и сдерживала дрожь в руках. В новостях говорили, что по статистике в России от нового вируса… За каждой цифрой Света видела глаза отца, слышала его голос. Сама она заразиться от него не успела – тест пришёл отрицательный, но у неё и без вируса сдавливало грудь, перехватывало дыхание, лихорадило.
Вечером в пятницу позвонил врач. Света тихо плакала, кивала, снова плакала… Дети жались к ней, разглядывали слёзы, стараясь по ним догадаться, что же могло произойти. Света положила трубку и в голос разрыдалась.
– Я же говорила, папочка… Я же говорила, что всё будет хорошо!
***
Утром следующего понедельника Фёдор Иваныч вышел из дома в затёртой от стирок полосатой маске, которую сшила Света, сел на скамью у дома, оглушённый весенним щебетом птиц.
– Вот мой тёзка – Достоевский – писал: «Тварь ли я дрожащая или право имеющая?». И я думал – не проймёт меня вирус – стал на всё со стороны смотреть на безопасном расстоянии. А настоящий журналист всегда тему через себя пропускает. Да, есть время бояться и есть время сражаться. Так и запишем, – деловым тоном сказал Фёдор Иваныч, убирая в портфель блокнот и предвкушая поездку в редакцию на такси. С ветерком!
Непромокаемая ветровка. Как мало они знают о жизни, как мало умеют, зато везде, везде.
“Сортируя в портфеле разносортную корреспонденцию…” – портфель она тоже не видела. Вот что значит – ходить в школу дистанционно.
Сомневаюсь: а видела ли она почтальонов? Те корреспонденцию еще на почте сортируют, а затем – разносят. Сортировать письма и газеты в портфеле (??) заманаешься. И не с портфелями почтальоны ходят. Но ведь так художественно, так художественно. Писать вам не переписать.
Рассказ берёт прежде всего своим бережным отношением к человеку, маленькому человеку – отношением мягким и осторожным, будто правда автор поймала своего героя, как пчёлку, рассмотрела и описала, а мы теперь читаем и наслаждаемся красотой этого героя.
И пусть есть какие-то неточности. Но сила прозы не в каких-то там документально-реальных подробностях, сила её – в интонации и характерах. А тут они есть, и несмотря на то, что это всё же некое “наивное” искусство, – тем не менее, это искусство.
Спасибо за рассказ, Елена.
Мужик, ты стихи и прозу путаешь. Это для стихов интонации достаточно, а о чем говорится – безразлично. В прозе точность есть самое главное. Детали, знание реальности. А характеры – ерунда это. Нет и не будет новых, классики все давно написали. Лучше не получится.