Пока мы держимся вместе
(Новая фронтовая проза)
№ 2025 / 40, 09.10.2025, автор: Артём ДАНЧЕНКО
Кольцо, которое не замкнулось
Мы находились в маленьком посёлке – километр на километр. Когда смотришь на карту, кажется, что это точка, которую можно обойти за час. Но для нас это было всё: позиции, укрытия, надежда и последняя граница, за которую нельзя было отступать. Наша бригада глубоко вклинилась в оборону противника. Мы прошли несколько километров вперёд и теперь стояли почти в полуокружении. Коридор к своим был узким – всего пара километров.
И вот однажды пришла информация: противник собирается замкнуть кольцо и выбить нас в чистое поле. Мы знали, что они способны это сделать. И знали ещё кое-что: если они закроют этот коридор, выбраться смогут не все. Но на войне есть одно простое правило: «Предупреждён – значит вооружён». Мы начали готовиться.
Вместе с артиллеристами я корректировал пристрелку орудий на вероятных маршрутах наступления. Смотрели карту, отмечали каждый перелесок, каждую дорогу, где враг мог ударить. Каждый метр был как узел на верёвке: или выдержит – или оборвётся.
Мы понимали: отступать некуда. За этот посёлок уже заплачено слишком дорого. Там, где на карте просто серый квадрат, для нас лежали имена. И мы не могли позволить противнику стереть их.
Дни тянулись в ожидании. Мы дежурили посменно, проверяли боеприпасы, укрепляли позиции. Временами кто-то отпускал шутки, потому что без этого нельзя. Смех был не от веселья – он был как способ не сойти с ума.
Иногда казалось, что сама тишина издевается над нами. Мы знали, что враг рядом. Но атаки всё не было.
И вдруг пришёл приказ сверху: «Не ждать. Действовать»
После нескольких неудачных попыток других подразделений, эту задачу поручили нашей бригаде. Командование решило: использовать это странное затишье и ударить первыми.
Мы начали артподготовку. Орудия били по намеченным точкам, и каждый их залп был как удар сердца. Деревья и земля перемешивались в единую кашу, воздух дрожал от раскатов взрывов. Мы передавали координаты почти без остановки, корректировали огонь, и артиллеристы били всё точнее.
Разведка выявила, что противник готовит подкрепление. И не дали им завершить подготовку. Артиллерия обрушила по ним такой огонь, что их колонна буквально рассыпалась, не успев сформироваться.
Противник дрогнул. Мы это почувствовали почти физически. Как будто невидимая пружина, сдерживающая нас, наконец лопнула.
Орудия работали без остановки. Минометы, танки, «Грады» – всё слилось в один гул, под который даже мысли становились чётче. У бойцов у орудий руки дрожали от усталости, но как только они услышали, что враг отходит, у всех словно открылось второе дыхание.
В ту ночь не спал никто. Разведка следила за каждым движением противника, мы корректировали огонь, пехота сидела в укрытиях, готовая к рывку.
И вот – тишина. Сначала робкая, как будто мир затаил дыхание. Мы больше не видели целей. Команда: «Пехота вперёд». Они шли почти без сопротивления. Два километра – и враг откатывался, не успевая закрепиться. Мы держали орудия наготове, мы следили за каждым метром, чтоб вовремя предупредить пехоту и открыть огонь.
Пехота шла вперёд осторожно, но быстро. И нам было трудно поверить, что это происходит. Ещё вчера каждую посадку приходилось выбивать неделями. Враг цеплялся до последнего патрона, заводил подкрепления под огнём. Но этой ночью всё было иначе.
К концу операции наша пехота продвинулись на два километра вглубь фронта. На карте это выглядело ничтожно. Но для нас эти два километра были как целый мир. Они дали возможность подтянуть резервы, открыли путь для других подразделений и, главное, сняли угрозу окружения.
Мы не дали врагу замкнуть кольцо. Мы стояли. И мы не сдались.
Тишина перед бурей
Иногда война шумит так, что звенит в ушах. А иногда она становится тихой. Слишком тихой, так что даже дыхание кажется громким.
Мы сидели в полуразрушенном доме на окраине посёлка. Вчера здесь были взрывы, крики и артиллерийские залпы. Сегодня – только холодный ветер, стучащий о выбитые окна, и пыль, которая не осела даже после долгих часов тишины.
Эта тишина не была покоем. Она была как зверь, затаившийся в траве перед прыжком. Я чувствовал её в груди – давящее ожидание, как перед тем, как сжимаешь спусковой крючок, но ещё не стреляешь.
Мы проверяли оборудование уже не потому, что это было нужно, а потому, что не могли сидеть без дела. Кто-то чистил автомат в третий раз за вечер, кто-то снова переставлял патроны в подсумках. Один из ребят уткнулся в телефон, хотя там не ловила сеть – просто нужно было занять руки, чтобы не думать.
– Зря тихо, – пробормотал кто-то.
Никто не ответил. Слова были лишними. Все думали об одном и том же: это затишье не продлится.
Я вышел наружу. Воздух был тяжёлый, пропитанный гарью и сыростью. Вдалеке слышался глухой гул – сначала я подумал, что это раскат грома, но нет… это двигалась техника. Мы знали: скоро наши снова ринутся в бой.
Война учит чувствовать время иначе. Часы теряют значение. Минуты тянутся, как проволока, которая вот-вот лопнет.
Я поднялся на второй этаж, сел у окна, где когда-то стояла рама, и смотрел на серое небо. В такие моменты больше всего думаешь о доме. Я вспомнил мать. Вспомнил её слова:
– Тише воды, ниже травы – это только в сказках. В жизни перед самым трудным всегда слишком тихо.
Она была права. Эта тишина была не про мир. Она была про бурю, которая идёт к тебе, и ты не можешь её остановить.
Когда я вернулся вниз, ребята сидели, прижавшись к стенам. Один достал из кармана засохшую корочку хлеба и делил её на троих.
– Ешь сам, – сказал я.
– Потом отыграюсь, – усмехнулся он.
Смех в таких местах звучит странно. Будто чужой. Но именно он держал нас на ногах.
Вдруг короткий сигнал по рации.
– Всем быть в готовности, – голос командира был ровный, без эмоций.
Мы переглянулись. Сердце сжалось – не от страха, а от готовности. Я проверил рации – громкость на максимум.
Артиллерия уже была пристреляна. Беспилотники в небе.
Я держал руку на тангенте. Но приказа на открытие огня не было. Ещё не время.
Эти минуты перед боем самые жестокие. Ты сидишь, как сжатая пружина. Ты не думаешь о смерти. Не думаешь о боли. Ты просто ждёшь, когда всё начнётся. Ожидание хуже, чем сама война.
Я посмотрел на ребят. У каждого в глазах был тот же вопрос. Но никто не говорил вслух.
И вот по рации:
– По пристрелянным точкам – огонь.
Я прижал кнопку:
– Принял. Цель наблюдаю.
Повернулся к своим и усмехнулся:
– Ну что, мужики. Пора разогнать тишину.
И в ту же секунду, где-то на горизонте, ударила первая батарея. Земля дрогнула. Воздух прорезал свист. Небо, до этого серое и неподвижное, вспыхнуло огнём.
Мы выскочили к своим позициям. Я держал тангенту и передавал поправки артиллеристам. Снаряды ложились всё ближе к намеченным точкам, один за другим.
Противник не ожидал удара – и это было видно даже отсюда, по хаотичным вспышкам их ответного огня.
Страх отступил. Его смыло этой артиллерийской канонадой. Осталась только работа: четкая, холодная, без лишних слов. Я помню, как посмотрел на своих и впервые за долгое время увидел в глазах не тревогу, а решимость. Мы больше не слушали тишину. Теперь говорил только бой.
Спасти не подумав
Война не даёт времени на раздумья. Иногда всё происходит за секунды – и либо ты двигаешься, либо кто-то умирает.
Я был в увале. Меня отпустили помыться, постираться, купить еды. Ночь прошла спокойно, и я собирался вернуться на позицию к вечеру. Было часа четыре утра, когда Шаман – напарник, которого я должен был сменить – написал в общий чат: «По нам обстрел. Интернет может пропасть»
Обычное дело. Мы все переживали это десятки раз. Но в этот раз внутри что-то кольнуло. Шаман был не новичок, не тот парень, который паникует от первых разрывов. И всё же… что-то не давало покоя.
Я не стал ждать вечера. Запрыгнул на квадроцикл и рванул.
Перед тем как ехать к Шаману, заехал к Балхашу – другому нашему напарнику. Мы давно не виделись, и мне нужно было понять, понять обстановку на тот час.
Шаман периодически выходил на связь по рации. Говорил коротко: «Интернет перебило. Но мы живы». Это немного успокаивало, но не убирало тревоги.
Мы с Балхашом сидели на его позиции, болтали о жизни – обычная фронтовая пауза, где слова нужны не ради смысла, а ради того, чтобы не слышать тишину. Я ждал момента, чтобы сорваться к Шаману. И тут по рации:
– Шаман триста. Камикадзе отработал.
Я замер. И в тот же миг уже бежал к квадроциклу.
– Стой! – Балхаш подбежал ко мне. – Там сейчас обстрел. Ты не проедешь.
Я сжал зубы. Он был прав. Лезть под артиллерию – самоубийство.
Мы ждали. Двадцать минут тянулись как вечность.
Связались с соседней позицией – они слышали обстановку ближе к Шаману.
– Пока шумно, – сказали они. – Ждите.
Ждать было хуже, чем ехать под снаряды. Но я ждал.
Когда затихло, я сразу связался с командиром разведчиков:
– Готовьте Шамана к эвакуации. Я выезжаю.
Дорога до позиции была вся в воронках. Каждая яма – след того, как смерть прошла в полуметре от чьей-то жизни.
Когда подъехал, меня встретили ребята и показали, как проехать вглубь посадки. Там я увидел Шамана. Он лежал, бледный, но живой.
Два ранения: брюшная полость и паховая зона. Вокруг валялись пустые упаковки от ИПП и бинтов. Даже его трусы были разрезаны.
Когда он увидел меня, улыбнулся криво:
– Прости… я не специально.
Я выдохнул, разворачивая квадроцикл.
Мы посадили его на квадроцикл, привязали ремнями ко мне, чтобы не упал. И я тронулся.
Дорога была адом. Каждая кочка била по ранам, и он стонал, но это было даже к лучшему: боль не давала ему потерять сознание.
Когда подъехали к разбитой дамбе у посёлка, артиллерия врага уже била по домам. Но я знал эти интервалы между залпами. Знал, когда нужно рвануть. Мы проскочили.
В рацию кто-то кричал:
– ФПВ в вашем направлении!
Я не услышал – шум мотора, ветер и грохот разрывов перекрыли всё. Но, видимо, судьба в тот день была на нашей стороне.
Когда выехали из особенно опасной зоны, я спросил:
– Быстро или с комфортом?
Шаман скривился:
– С комфортом… если можно.
Я усмехнулся:
– Тогда болтай со мной. Будешь молчать – буду специально ловить ямы.
Он хрипло рассмеялся. На войне даже смех иногда звучит как акт неповиновения смерти.
На блокпосте нас пытались остановить ВАИ. Я крикнул:
– Раненый!
Они только махнули рукой.
В больнице мы передали его врачам. Разведчики, которые были с ним, сделали всё правильно – кровотечения не было, перевязки надёжные. Медики проверили его с головы до ног и тут же повезли в операционную. И – чудо – она была свободна. Такое случается редко. Обычно там очередь, и раненых приходится везти в другой город. Если бы мы ждали до вечера – он бы не дожил. На фронте большинство гибнет не от ран, а от того, что помощь приходит слишком поздно. Но в этот раз нам повезло. Очень повезло.
Когда я вернулся, Балхаш первым делом посмотрел мне в лицо. Увидел мою улыбку и только кивнул. Он понял всё без слов.
– Ну как он?
– Тяжëлый, но живой, – ответил я.
Позже, когда Шамана уже эвакуировали в тыл, я думал о том дне. Мы не всегда успеваем всё обдумать на войне. Иногда решения приходят быстрее, чем страх. Быстрее, чем логика. И, наверное, именно поэтому мы выживаем.
Я понял одну вещь: на фронте не бывает времени для идеальных планов. Есть только шаг вперёд. Один за другим. Иногда – не думая. И именно это «не думая» порой спасает жизни.
Через пару дней Шамана отправили в тыл, потом дальше – на Камчатку, в госпиталь. Мы звонили ему, подшучивали:
– Ну что, привезёшь нам крабов?
– Да отстаньте вы, – бурчал он. – Мне тут больно даже пукать, а вы про крабов!
Он смеялся, но в его голосе была та же благодарность, что и в моём сердце. Мы знали: на этот раз судьба дала нам ещё один шанс. И он его получил.
А я в тот вечер снова сел на свою позицию. Война не останавливалась. Но теперь, когда я смотрел на свои руки, заляпанные грязью и порохом, я понимал: иногда даже одно безумное «не думая» стоит жизни. И оно того стоит.
Мы можем спорить о стратегии, о политике, о смысле войны… Но там, на передке, всё сводится к простому: не бросать своих. И, может быть, именно это и есть всё, что делает нас людьми среди этого ада.
Мы сидели в окопе молча. Только редкие взрывы и треск рации напоминали, что война всё ещё здесь. Я провёл ладонью по стенке, сжимая холодную землю, словно старого друга.
– Держись, – сказал я себе тихо.
И не знал, обращаюсь ли к себе, к ребятам рядом или к самой земле.
Этой ночью я понял простую вещь: вера здесь не в словах и не в молитвах. Она – в том, что ты сидишь в грязи, промокший до костей, и всё равно делишь с другими последнюю сигарету. В том, что рядом кто-то усмехнется даже под обстрелом. В том, что пока мы держимся вместе – земля держит и нас.
А завтра… завтра будет новый день. И в этом холодном, мокром окопе снова будет и боль, и странное человеческое тепло, которое не даёт сломаться.
Не знаешь, что и сказать… Только: держитесь, ребята! На вас вся надежда…
Такого рода миниатюра сейчас сильнее, чем что-то бОльшее по объёму, быстрее передают атмосферу и чувства. Быстрее проникаешься ощущением войны… даже, если эти картинки неполные…
Да, это именно новая фронтовая проза и главное – написано хорошо.
Эти парни делают большую политику, которая зависит не от Трампа, Мерца или Макрона, а только от них.