ПОСТ СДАН
Реплика к юбилею И.С. Тургенева
Рубрика в газете: НОВЫЕ ПУТИ К ИСТОКАМ, № 2018 / 41, 09.11.2018, автор: Сергей КУЧИН (РАМОНЬ)
Почему так называю статью? Потому, что живут, мне кажется, с нами не герои Тургенева – такими, какими он их изобразил, – а трактовка образов этих героев талантливыми критиками, знающими, какими должны мы тех героев представлять. Читатель видит в них одно, а толкователи уверенно убеждают нас в другом.
Получается, по-моему, что Иван Сергеевич не по своей воле уступил место, пост своим толкователям.
Несколько лет назад после передачи «Игра в бисер» на телеканале «Культура», посвящённой роману «Отцы и дети», в статье, опубликованной в «ЛР», я усомнился в совпадении образа Базарова, насаждавшегося и школьными учебниками, и литературоведами агитпроповского окраса, с выведенным в произведении далеко несимпатичным приживальщиком-говоруном. Мне показалось, что авторский портрет героя вытесняется фантазийной его интерпретацией, закрывается плакатом. Ладно бы лепка героя, похожего на Е.В. Базарова, совершалась в угоду идеологии, чтобы подать его борцом с рутиной ради светлого будущего, но время дешёвой агитации вроде бы прошло, однако… Однако и критик Г.Г. Муриков в отклике на ту мою статью торжественно провозгласил: «В образе Базарова себя узнают многие наши современники. Это один из архетипов русского национального самосознания». Если это те современники, в которые пророс прообраз развязного приживальщика, изрекающего ходульные истины и культивирующего обыкновенную подростковую революционность, критиканство и немотивированные поступки, то да, узнаю их и на улице, и на телеэкране. Гордиться-то нечем! Слава Богу, не все отмечены печатью этого архетипа. В известных мне людях, не погружённых в теософию, а занятых делом, я базаровщины не замечал.
К нынешнему юбилею писателя, казалось бы, следовало подлинные созданные им образы очистить от всяческих наносов, однако повторяются старые характеристики и борца за истину Базарова, и «Тургеневских женщин», и… добавляются новые.
Только что «ЛР» опубликовала эмоциональный всплеск (не знаю, к какому жанру отнести этот текст) Александра Балтина, назвавшего «Живые мощи» «одним из лучших в обширном пантеоне русского рассказа». «Кротость и всеприемство, умение за болезнью, разъедающей, уничтожающей плоть – увидеть радость – выводят героиню (Лукерью. – С.К.) крохотного рассказа в роскошный духовный дворец, где собраны лучшие женские персонажи русской литературы». Да полноте! Этот рассказ, оценённый Г.В. Адамовичем в «Комментариях» «смешным, сусально благостным, слащаво-лубочным и декоративно нарочитым», постесняются упоминать даже во дворце религиозной литературы. Хотя к святочным чтениям он, наверное, подходит.
Но Лукерью я вспомнил мимоходом, она вряд ли относится к той группе, которую называют «Тургеневскими барышнями». Меня просто удивило её толкование Балтиным. А хочу поговорить о барышнях, о тех, имена которых сделались нарицательными.
На взгляд Н.Гумилёва они «надменны, нежны и чисты». Вспомним некоторых. Начнём с Аси из одноимённой повести. Д.П. Святополк-Мирский называл Асю «венцом не только русской, но и всей художественной литературы» по её «нравственной силе и смелости», по её «жертвенности ради страсти». Имя Аси мелькает и сейчас в сообщениях о театре и в статьях о литературе.
Чернышевский в обширном труде «Русский человек на рандеву», разбирая тургеневское произведение, выразил поддержку искренности поведения героини и осудил недостойное её душевным порывам поведение героя. Что же там произошло?
Семнадцатилетняя девушка Ася, путешествуя со своим братом по заграницам, встретила молодого человека, обозначенного в тексте буквами Н.Н., и влюбилась в него. И герой проявил к ней симпатию. Этим симпатиям окрепнуть бы, но решительная Ася назначает сама (!) свидание и, склонив голову на грудь Н.Н., шепчет: «Ваша…» Асин порыв его и радует, и смущает. «Ваша», произнесённое ею, это не «ваша» обещающей любовные утехи жены уехавшего по делам службы коммивояжера; Асино «ваша» намекает на близкое венчание, а к такому акту следует относиться с величайшей осторожностью. «Жениться на семнадцатилетней девочке, с её нравом (выделено мною. – С.К.), как это можно!»
– Что мы делаем!.. – восклицает он в ответ на душевный порыв девушки. И после нескольких фраз они расстаются.
К такой развязке отношений подходят герои повести Тургенева потому, что невероятна любовь между Н.Н. и Асей. Такая тягомотная неубедительность их общения только так и могла закончиться. Любви в повести мы не чувствуем, нас только пытаются убедить, что она возникла у героев. (Привожу оценку самого автора, высказанную Л.Н. Толстому в письме 8 апреля 1858 года: «Если б мне сказали, что «Ася» вышла отличная вещь – я бы удивился – зная, в каком душевном расстройстве я находился, когда я писал её, но я бы поверил; а теперь я верю и даже как будто вижу, что она неудачна и плоха»).
Расстаются с болью, но в бытовом плане разрешилась их взаимная симпатия вполне благополучно. Ася получила урок не горячиться в проявлении чувств. Н.Н., хоть и тосковал о миленькой девушке, вероятно, убедился, что пока лучше обходиться кокетничающей со всеми молодой вдовой. Вполне обычный случай в цепи отношений между мужчиной и женщиной. А вот революционный демократ Чернышевский ставит сокрушительный диагноз русскому мужчине на основе нескольких (не берусь судить, насколько их образы удались писателю и насколько реалистично их поведение) характеров тургеневских героев. Ромео (так называет Чернышевский героя «Аси») не привык понимать ничего великого и живого.
При чём здесь мужчины, спросит меня читатель, если взялся обсуждать барышень, то и говори о них! Так ведь как без контраста? И критик НГЧ о том же…
Господи, да что же в Асе высокого и великого? Обыкновенная взбалмошная девица, и никакой другой реакции на её решительный намёк в их с Ромео ещё сыроватых отношениях не могло произойти.
Сударыни! К вашему опыту обращаюсь! Я, конечно, понимаю, что в каждой из вас – по времени начиная ещё с «Бытия», наверное, – бесёнок сидит, но большинство мудростью своей подавляют бесенят, могущих привести к сумасшедшим поступкам. Умудрённые опытом женщины правильно оценят эту шутоломную (хохочет без всякого повода, внезапно убегает-прибегает, ни одно мгновение не сидит смирно … казалось, она смеялась не тому, что слышала, а разным мыслям, приходившим ей в голову) девицу Асю. Скажите, сударыни, положа руку на сердце, захотите вы такую особу в невесты своему сыну?
А Н.Н., да и других мужчин, вряд ли можно в такой осторожности, которую Ромео проявил с Асей, обвинять и переносить их нерешительное поведение на все случаи жизни. Такие истории, как расставание Аси с Н.Н., так и должны заканчиваться потому, что в этих случаях у мужчин обостряется предчувствие опасности, доставшееся нам от наших далёких, далёких предков: а вдруг эта хитрая паучиха (богомолиха, да и мало ли их) голову пауку откусит. И, во-вторых, уже без углубления в древность встаёт важный вопрос: а та ли это женщина, с которой всю свою жизнь должно связать? (А тогда на всю жизнь связывались!) Не пожалеть бы потом о предпринятой «решительности» сейчас! Ведь «жена не сапог, с ноги не скинешь!» поэтому в недавнюю ещё пору в народе был принят институт сватовства, осмеянный, окарикатуренный юмористами. В поговорке на этот счёт глубинный опыт общественно-бытовых связей заложен: выбирай корову по рогам, а девку по родам. Все согласятся, что в знании «родов» никто женщин – мать и сваху – не превзойдёт, вот тут-то им и карты в руки.
Но велика сила убеждения искусством, и Асино поведение представляется толкователями литературных произведений благородным образцом раскрепощающейся девицы, а русские мужики – никуда не годными мямлями.
Ещё одну барышню вспомним. В романе «Дым» Тургенев преподнёс читателям литературный портрет красивой женщины Ирины Павловны Осининой (по мужу генералу – Ратмировой). Она из рода «настоящих, не татаро-грузинских, а исторических Рюриковичей», правда, несколько бедноватых. Гордая и скрытная девушка Ирина долго не обращала внимания на Георгия Литвинова, когда он заходил в дом её родителей на правах знакомого семьи. А в какой-то момент возникает между Георгием и Ириной будто бы «взаимность», и уже не скрывается жениховство. Начали всерьёз поговаривать о свадьбе. На беду или на счастье Литвинова в тот исторический момент в Москву прибыл Двор, и Осинины собрались на царский бал. Ирина вначале не хотела ехать туда, но отец её настаивал и через Георгия уговорил дочь собраться на бал людей посмотреть и себя показать. Сочувствующий невесте жених поддерживал такой выход (по своему происхождению – сын отставного служаки из купеческого рода и дворянки, – он не мог стать участником великосветского торжества). Однако, для него совершенно неожиданно, на следующий день после бала Ирина, сказавшись больной, жениха уже не принимала и вскоре переехала в Петербург к богатому дядюшке. Там её выдали замуж за военного. Проходит несколько лет. Она приезжает в Баден, и узнаёт, что там Георгий ожидает приезда своей невесты Татьяны. Ирине скучно среди генералов и графинь, хочется освежить впечатления, и она напоминает о себе Литвинову, – пишет ему записку: «Приходите, я буду рада вас видеть». Он приходит в номер гостиницы, занятый молодой красавицей генеральшей. Она ему:
– Встретив вас так неожиданно, я сказала себе, что мы непременно должны сделаться друзьями, непременно…
Штамп женской речи, произнесённый подходящим к месту действия тоном с соответствующей мимикой и игрой глазками, вносит лёгкое напряжение в мысли мужчины. Приманка заброшена, и вскоре Ирина рассчитывается с Георгием по долгам – за нанесённую ему перед их предполагаемой свадьбой обиду. На другой день она резюмирует предыдущую встречу:
– Вчера я только долг свой заплатила, я загладила прошедшую вину… Ах! Я не могла отдать тебе мою молодость, как бы я хотела, но никаких обязанностей я не наложила на тебя, ни от каких обещаний я не разрешила тебя (намёк на невесту Литвинова Татьяну), мой милый! Делай, что хочешь, ты свободен как воздух, ты ничем не связан, знай это, знай!
Матовая белизна плеч, вкрадчивый голос, торжество красоты и затаённая, почти насмешливая радость блудливой кошечки, – куда же от этого деться! Благородная женщина не забывает о своих долгах! Но Георгий-то что учудил: вместо того, чтобы получить с неё по счетам, он вновь влюбляется в великосветскую обольстительницу и отказывает по настоящему предназначенной для семейного счастья своей невесте Татьяне. «Блесну», заброшенную обольстительницей, он схватил, нужно было умело подсечь, что Ирина выполнила безупречно, слегка отпуская леску и тут же подтягивая к себе бедного «щучёнка».
И страсть любовников доходит до того, что они собираются бежать, да вовремя одумывается трезвеющая Ирина: что она с ним делать будет?! Георгий ей в будущем действительно не нужен. А кому она сама-то нужна? Правильно, никому, кроме её мужа. И другого ей замужества не требуется, да и кроме суеты света вряд ли что ей нужно! А нужно к имеющемуся стабильному состоянию иногда клубнички.
Вы, читатель, что-то хотите сказать про измену мужу? Измена – это когда затмение нашло, бес попутал, грех случился; а когда это не из ряда вон выходящее явление, то тогда оно называется не измена, а образ жизни.
Литвинову же остаётся недоумевать, «каким образом он мог опять полюбить это испорченное (ему же красавица разнообразила жизнь и – испорченная!) светское существо, которому «стало уж слишком невыносимо, нестерпимо душно в этом свете». (Уж если так невыносимо в свете, поехала бы летом в какую-нибудь знакомую помещичью экономию свёклу полоть или за поросятами ухаживать).
Между тем в высшем свете об Ирине говорят, что у неё озлобленный ум. «Никто не умеет так верно и тонко подметить смешную или мелкую сторону характера, никому не дано так безжалостно заклеймить её незабываемым словом». Да что ж особенного то? «Высший свет» все ругают, и притом стремятся влезть в него всеми правдами и неправдами. (Мы и сейчас этот процесс наблюдаем).
Как же критика представила эту обыкновенную – как она ни относись к своему постылому окружению, – светскую женщину?
Николай Николаевич Страхов, аналитик внимательный, с взвешенным мнением, говорит об Ирине как о «далеко выдающейся над общим уровнем… представительнице таинственной природы», и в статье «Дым» отмечает открытость, искренность и простоту в каждом её слове, задушевность, теплоту, живую прелесть. А не актёрство ли это? И здесь опять, теперь уже от Страхова, как ранее от Чернышевского, слышен упрёк мужчинам (ну, заклевали!» – Литвинов, оказывается, «не сочувствует, не сострадает Ирине (да за какие же коврижки он ей должен сострадать? за испытываемые ею муки в высшем свете что ли?) … Его покорила одна её красота». Так, может, он чувствовал за такой красотой фальшивость в характере? А критик почему-то считает, что Ирина «ищет над собою власти и управы». Такой поиск, если бы он действительно проявлялся, достоин поощрения, но судя по её поведению, допустим и другой вывод: она всё время примеряет свою власть на кого-либо, кем можно помыкать.
Высокую оценку даёт Страхов Ирине, относя её к женщинам, «в которых природа воплощает свою таинственную силу, женщинам с таким обилием душевной мощи и прелести, с такой сияющею внутренней и внешней красотою, что перед ними всё покоряется, и высший и низший свет, как будто перед урождёнными царицами».
Какое нам дело до мнений критиков об Асе и Ирине? Тургенев изобразил их так, как подсказывала ему художественная интуиция. А дальше судить читателю – нравятся ему такие героини или нет. Но тут Тургенев, кажется, со своими красками уходит в сторонку, и за дело принимаются толмачи его творчества, старающиеся убедить нас в том, о чём у Тургенева мы не читали. Ну ладно Чернышевский, ему для подтверждения верности стремлениям революционных демократов надо было возвысить взбалмошную девицу; но зачем «почвеннику» Страхову восторгаться Ириной. (На ком бы согласился жениться Николай Николаевич, если бы пришлось, – на расчётливой Ирине или на внимательной, рассудительной Татьяне?) Упоминавшийся уже Святополк-Мирский образ Ирины относит «к самым прекрасным в Тургеневской галерее». За что?!
И вот не без влияния взглядов таких критиков, всякие Аси и Ирины, да ещё модельная Одинцова из «Отцов и детей», боявшаяся сквозняков, затмили образы очень приятных, а главное – нужных женщин: невесты Литвинова Татьяны, жены Аркадия Кирсанова Кати и Фенечки – жены его отца Павла Петровича. (Ах, да! Они же мещанки, ненавидимые всеми буревестниками и буревестницами). А Ася и Ирина, которыми по тексту особенно восторгаться нечем, бурно проросли в наш век; их «родословие» легко проследить до наших современниц.
В заключение моих заметок вспомню женщину, не относящуюся вроде бы к ряду характеров, вызывающих симпатию, – Варвару Павловну Лаврецкую. Её образ, мне кажется, самый естественный и удачный у Тургенева. Она реалистка, пользующаяся в полной мере наделённой ей природой «самковостью», ничего не упустит при обдуривании, как теперь называют, «лохов», и от неудачи отчаиваться не будет, в монастырь не побежит, а найдёт выход из любого положения. Мне противны такие женщины, однако хорош образ, и толмачи его не подпортили!
Становится неловко и даже стыдно за такие публикации.
В самом начале своей “Реплики” ее автор призывает отказаться от трактовок героев Тургенева “толкователями”, “критиками, знающими, какими этих героев мы должны представлять”, ” литературоведами агитпроповского окраса” и т.п. Тем лукавее выглядят его собственные ссылки на мнения Адамовича, Святополка-Мирского и других, подкрепляющие его измышления , вычитанные из “Комментариев” того же Адамовича. Адамович не одобрил рассказ Тургенева “Живые мощи”, а вот Мережковский сопоставил Лукерью с образом Христа. Или Мережковский – толкователь “святочного чтения”, а Адамович – автор истин в последней инстанции? Или Лев Толстой, включивший “Живые мощи” в свой “Круг чтения”, тоже ничего не понимал?