Правда отменяет праздник

№ 2025 / 10, 13.03.2025, автор: Александр БАЛТИН

Тёртые его тома; словно опыт, пропущенный через жернова народной скорби, жил и в Распутине, определяя дыхание его книг.

Словесная мощь, неспешность повествования, крупная и круглая детализация всего окрестного мира, вернее – той его части, что попала в писательский объектив. Но и буйство жизни, роскошь её космоса. Как делается очерк о сборе ягод – сколько красок! – словно сок жизни течёт в читательское сердце.

«Живи и помни» дышит адом: ад, в который жизнь превращает война, не будет избыт даже любовью: Настёна, скрывая мужа, проблема дезертирства остро режет плоть бытия, понимает, что рано, или поздно… всё взорвётся трагедией. Краски холодны, а хочется… хотя бы тёплых.

Что бы ни совершил человек, ему хочется жить. В Распутине отражается космос Достоевского, сквозь все тёмные лабиринты выводившего к свету, хоть свет этот, может быть, и не очевиден.

 

 

Лесоповал, где работает Настёна; муж, скрывающийся в тайге, в зимовье; всё прояснится – через деталь.

Жизнь… озарённая минутной радостью: муж жив. Жизнь, перекусывающая метафизический хребет: Настёна жертвует собой, топиться, чтобы не вывести на след мужа. А ведь победа уже грянула…

Тайга поёт. Немо звучит всею мощью своей, равнодушной как будто к муравьиной пряже человеческих жизней. Страшно звучит.

Как Матёра – которой не будет.

Будут распутинские старухи: древние, словно из земли уже составленные, упорные в нежелание умирать, и… царственный листвень осеняет, хозяин острова, нечто из сказа.

Матёру затопят. Китеж не всплывёт.

Тугое повествование, фразы, налитые неизбывной тоской, фразы-строки, звучащие поэтично; мистика своеобразия распутинской прозы.

«Уроки французского» придётся выучить, или – бессмысленно вторгаться в жизнь.

Жизнь тощая, нищая, картошка да хлеб; жизнь, выплёскивающаяся за край правильной социальности: пацаны играют в неодобрительную игру; учительница, из жалости включившаяся в оную…

Распутин писал жизнью – и своим собственным опытом, и словно генетическим. Он писал той мерой правды, которая отменяет праздник: слишком не под него сделана жизнь.

Да, в его прозе мало праздничного. Но само то, что эта проза есть в литературе – праздник.