СНЕГ

Рубрика в газете: Рассказ, № 2018 / 36, 05.10.2018, автор: Артур ЖУРАВЛЁВ (Санкт-Петербург)

 

Посвящается солнечной Анике!

 

 

«…Так ты вот и рассердился теперь на Бога-то своего, взбунтовался:

чином, дескать обошли, к празднику ордена не дали! Эх вы! <…>

– Я против Бога своего не бунтуюсь, я только «мира

его не принимаю», – криво усмехнулся вдруг Алеша.

– Как это мира не принимаешь?..».

(Роман Ф.М. Достоевского «Братья Карамазовы»)

 

* * *

Между березами, рядом с высоченной ёлкой стоял советский деревянный дом. Бревна таёжные, толстенные, похоже, вовсе не гниющие. Крыша всё течёт, течёт, да никак никуда не утечёт… Поэтому дом не аварийный и половина города тоже. Туалет вынесен на самый край этажа – окошечко-бойница, да дырка в полу. Крутая скрипучая лестница, отсчитывающая шаги и высокие толстые перила «на века» ведут на второй этаж. В подъезде жила темнота, а в доме тишина, прерываемая иногда приходом жильцов со второго и вылазками из «берлоги» наркоманов с первого. Они клей нюхали, а что? Все нюхают, если не пьют. Частенько приезжали пожарные, когда они случайно поджигали квартиру.

Зато Комарову – мальчику десяти лет – в этом доме нравилось всё. И загадочный мрачный чердак (там давно был сбит замок, висел на ушке). На чердаке кто-то жил, оставлял бутылки и консервы (правда Комаров пока не нашел, кто), прятались рожать кошки, а на ночлег залетали голуби и, несомненно сюда забирались крысы… Поэтому без палки с гвоздями сюда лучше не ходить. Зато с чердака можно было наблюдать за двором, кидаться камнями и яйцами в прохожих, сбрасывать кошек на «парашютах», пробовать курить и вообще ещё много чего хорошего делать.

Комаров уже с утра был на ногах.

– Снег! Опять снег! – бегал по просторным комнатам квартиры. Мама ушла на работу, наказала сидеть дома, а если все же захочет гулять – позвонить ей и одеться тепло.

– Шапку и шарф! – крикнула из коридора мама. – Слышишь?

– Слышу, мам! 

Проскрежетал замок. Комаров отставил тарелку с кашей, съел несколько конфет и стал собираться. Нужно было бежать на наблюдательный пост – может оттуда видно будет – сегодня будет большая драка старшиков города с пацаньем из посёлков. Человек сто, наверное, соберется! Как только Комаров вышел из квартиры, в нос ударил запах сдохших крыс. Он закрылся рукавом, торопливо стал закрывать замок. Вдруг в полутьме рядом с ним выросла размазанная фигура в красном свитере. Она посмотрела на него, покачнулась вперед, блеснул нож:

– Я убью тебя.

Сердце взлетело к горлу. Комаров бросился к выходу. Он пролетел ступеньку, всем телом ударился в дверь. Она шевельнулась, но чертов код. Комаров дернул рычаг кода раз, два и… Комаров пулей выскочил из просевшего крыльца на снег. Дверь раскрылась и хлопнула об мясистое тело красного свитера:

– Гнида… Стой…

Комаров бросился налево в дворовый заросший кустами палисадник. Запрыгнул, загрохотал по железу фундамента под окнами. Свитер неверным шагом бежал за ним, то и дело хватаясь то за деревья, то за железо. Комаров добежал до своего окна и распахнул ставню форточки. Краем глаза видел тянущиеся за несколько шагов до него руки и нож… Комаров рывком подтянулся, влез и свалился прямо на кровать, развернулся и одним движением грохнул ставней, шпингалет ушёл до упора вниз… Под окном раздался стон:

– Убью суку!

Комаров плюхнулся на подушку, уставился в серый потолок. По телу пробежала мелкая дрожь, сердце медленно спустилось на своё место. Мысли, как капельки масла в супе, никак не хотели собраться…

 

***

Рядом с домом проходила железка, гремели поезда. Длинные товарники тянулись долго, сурово, говоря, что где-то там бьётся пульс жизни. Вокзал маленький, пустой, чистый. В воздухе пахнет горелым маслом. Тишина. Вокруг никого. За вокзальной башенкой с часами находился город.

Открылась дверь вагона, лязгнула вниз лестница.

– Ахренеть! Андрюха, да у них тут июнь!

– Вот это жесть…

Шёл снег, поддувал ветер, в ноздрях покалывал морозец. Виктор Андреев спрыгнул на платформу, лениво осмотрелся и пошел к вокзалу. Здесь, кроме него, никто не сошел. Только пара вахтовиков в трениках и майках выскочила следом за ним покурить, а кто-то в кепке нервно оглядывался в поисках ларька или старушек. Ни тех, ни других видно не было, следов на свежей белизне тоже и кепка устремилась к поезду ни с чем.

Лишь только Виктор открыл дверь «В город» – мимо него пронеслась стая бродячих собак. Когда отстающая, отчаянно хромающая на задние лапы рыжая дворняга скрылась за гаражами, Виктор зашёл в ближайшее «Кафе». Там было три столика, четвёртый в углу у двери «Ту…ет», стойка, выставленная на полках алкашка, пятна, пустые бутылки, гора грязных тарелок и тишина после бурной ночи. Стены были зелёные, но отделанные лакированной сосной, лениво перемигивалась гирлянда на окне, внутри было зябко, но вроде бы стояли удобные кресла.

Хозяин – сухонький, низенький старичок с головой-биллиардный шар на звонок фэн-шуя с синим глазом выскочил к стойке. Широкие очки строго уставились на Виктора:

– Доброе утро. Вы что-нибудь хотите?

Его взгляд, казалось, прошёлся по каждой клеточке гостя. Виктор усмехнулся: «Тоже мне психологи».

– Да. Доброе утро. Вот пожевать хочу чего-нибудь.

Огляделся в поиске меню:

– Что у вас есть?

– Ничего нет. – сразу ответил хозяин. – Надо готовить.

Виктор уныло кивнул. Хозяин, всем телом бывший с грудой посуды, стал шевелить мозгами:

– Быстро – могу кашу. Не хотите каши? Блины? Можно картошки с сосисками? Котлеты и борщ сварим к обеду. А прямо сейчас можно чай, кофе, пиво, коньяк, водку налить, закуски порезать.

– Ну давайте чай, картошки с сосисками.

Выпивать Виктору полгода уже не хотелось.

Хозяин рванул на кухню:

– Сделаем! 

 

***

Всё белое. Всё слепило. Всё было против него: чёрные штрихи кустов, та же рябина, пара старых берёз под окном, и эта ёлка, хмуро возвышающаяся над ним, тоже уходила в серое небо. А небо плывёт, плывёт, плывёт всё…  Мимо него плывёт. Всё куда-то движется вокруг него, а он сам стоит и никуда двинуться не может. Нож холодил руку, но обещал что-то горячее, что-то живое, что-то такое, что вело его и направляла. Это был его путь. Нож всю ночь лежал и притягивал Сеньку к себе. И вот они теперь вместе. Они поняли друг друга и вышли во враждебный белый пустой мир. Сеньке – лет сорок, а может больше, может меньше… Не поймешь. Он всегда был хмурый, облезлый как бродячий кот, в майке-матроске и толстом красном свитере с горлом… Пить, вроде не пил, но весь искололся. Сенька погладил лезвие пальцем: «Он – это тоже я, а я – тоже орудие, я – тоже он».

– Мы… – Сенька ощутил привкус металла. Затем скривил рот и надрезал меньшой палец. Набухла капля крови. Сенька с удовольствием её всосал и облизал губы. Капля снова набухла… Его глаза улыбнулись, а дух успокоился, под ложечкой сладко засосала в ожидании чего-то хорошего, живительного, похожего на секс.

Сенька вдохнул из пакетика перед выходом. Его окутало всё, а внутри забилось и зашевелилось. Он ощутил пространство, материю, каждую молекулу. Он учуял живое и почувствовал мертвое во всей свое истинной мертвенности. И вообще Сенька решил, что всё вокруг устроено пиксельно, следовательно, разрушаемо, так как не едино. Всё вокруг – это только части целого… А целого – нет! Это невозможно, потому, что если бы было целое… Ещё вдох, подержал, мозг расслабился, выдох… Сейчас сознание расширится, а тоска уйдёт… Тоска была, как пропасть, и сам Сенька на дне этой пропасти сидел. Но теперь – он сам стал легче, он сорвал с шеи петлю и пошёл… Шаг, шаг, ещё шаг! Дверь – хлопок. Скрежет замка. В нос ударил запах дохлых крыс.

– Все сдохнем, как крысы… – пробормотал Сенька. – А если мы сами – крысы, то крысы…

Вдруг рядом заскрежетал замок. Сенька глянул и увидел ребёнка. Молодое тело. А всё молодое, оно живое настолько, насколько бывает всё остальное только за секунды до смерти… Это как бьющейся в руке воробей, или как кошка, которую душишь или как забившийся в угол кролик… А дитя, оно же даже не думает: жить ему или не жить. Дитя – это сам пульс жизни! И Сенька весь собрался, как пружина. Выжигала мозг одна команда – «Пустить кровь!». Сеньке надо почувствовать, разогнать и одним движением прервать этот пульс… О, если прямо сейчас не пустить кровь, то Сенька сам умрёт – его сожрёт бездна… А бездна уже раскрывала свою пасть за его спиной, касалась его позвоночника могильным холодом и легонько подталкивала его – давай вперёд, вперёд, одним движением – раз!.. Сенька покачнулся…

 

***

В «Кафе» стоял запах кислятины. Виктору расстегивать лёгкое пальто не хотелось. Было ощущение, словно испачкаешься. Чай дымился. Его пар, казалось, гнул нити в усмешки, которые таяли, возникали, снова таяли…

–Чёрт, сейчас сядет… – Виктор нервно стал искать взглядом розетку. В поезде сеть совсем не тянула, попались старые вагоны. У самого пола в углу он нашёл розетку и пересел туда с чаем. Набросал СМС матери: «Приехал. На следующем отправлюсь». Мельком глянул на часы – было девять и холодная дата «1 июня». Виктор смотрел и словно хотел задать экрану очень важный вопрос: Siri, а Siri!.. Ну, о’кей же, Google! Знак вопроса нависал над ним, касался его волос, целился остриём прямо в темя… Виктор сухо отложил мобильник, воткнул провод. Настроение ужасное, ещё этот снег!.. Нет, Виктор любил снег и зиму. Именно в дни настоящей морозной зимы душа его наполнялась радостью, а тело – энергией – полная Луна над зимним лесом, звёзды, хруст под ногами… Снег же на улице был противный, словно, он не падал, а им обрызгала проехавшая машина и в рапиде эти брызги всё летят, летят на него… 

– А вот сосиски, пож-ста! – появился из кухни старичок с дымящейся тарелкой, ловко схватив на ходу корзинку с хлебом.

– Спасибо. – Виктор был голоден.

– Так и борщец подойдёт, – сразу решил подцепить Виктора хозяин, – Вы же не торопитесь?

– Нет.

– Ну вот. Вы только что прибыли в город?

Виктор кивнул. Сразу же мелькнула отчаянная мысль: «И скоро уеду!».

– По делам, видимо? – всё присматривался хозяин.

Виктор переломил ломтик хлеба:

– Можно сказать и так.

– Надолго к нам?

– Нет, – прозвенела резкая, крайняя нота. Виктор жевал в упор глядя на сосиску. Хозяин нахмурился, отвернулся, устало пошёл и бросил ему у косяка кухни:

– Я сам тоже когда-то приехал… ненадолго. Вот уже лет двадцать пять назад.

Он хотел ещё добавить: «Я в Ленинграде был художник! А работал в Эрмитаже», но смолчал и исчез на кухне.

«Ну и дурак, что приехал» – Виктор стал нарезать сосиски. 

Вдруг брякнул фэн-шуй и на пороге возникла яркая, свежая, с раскрытыми летними солнечными глазами девушка. Под пальто было платье в яркий цветочек. Она вбежала легким вдохом:

– Папа, я здесь! 

С кухни сразу же донеслось:

– Катя, с добрым утром!

Всё замерло. Она посмотрела на Виктора. Тот едва смог прожевать кусочек сосиски:

– Очень вкусно. Благодарю.

 

***

Виктор вышел на крыльцо. Ему хотелось курить. Здесь такой свежий воздух, не как в пыльном Питере или укутанной в смог Москве. Воздух при каждом вдохе дурманил разум, Виктору нужно было его перебить. Терпеть было нельзя. Рука сама открыла пачку, сама зажгла сигарету, затяжка случилась сама… И вот потихоньку вернулась иллюзия ясности, он спокойно дышал, снег медленно падал, мысли выстраивались в схемы, мимо проехала девятка, сердце нашло удобный ритм… И вот, как во сне, перед ним снова возник образ его дома из брёвен, такого непохожего на другие дома, с заросшим палисадником, с лестницей, сделанной «на века», просторными комнатами, с резным балконом над подъездом… Когда-то маленький Витёк с ребятами гонял из дома в дом через проём окна…

Виктор расстегнул пальто. Улица была пустая. Утренняя тишина висела над городом. Сколько раз он бывал на этой улице? Да кучу раз был. А если по ней проехать ещё километра три, то налево – можно уехать из города, а направо – тоже уехать… Там ещё холм очень большой, прозванный – «Земляничная гора», участок на нём его дед захватил, все же в те года захватывали, есть хотелось…  А потом оформил, да продал участок кому-то… Виктор стряхнул на снег пепел: «Почему же всё кажется таким чужим, не родным?». Вдруг за его спиной хлопнула дверь и на крыльце появилась Катя. Внутри Виктора всё замерло, он отбросил сигарету и повернулся к ней. Ему хотелось снова заглянуть к ней в глаза. Когда она только вошла, её глаза его так поразили, что он даже подумал, что… Но только подумал. А потом сидел, готовый вскочить и побежать куда-нибудь, чтобы выбежать из себя всё это разом, но не смог, не решился, да просто не захотел… Но теперь ему снова очень хотелось, чтобы они его ещё раз поразили так же разом, так же сильно… И неважно, смотрел ли в эти глаза ещё кто-то кроме него, сейчас в них смотрит он:

– Извините…

Виктор хотел сказать: «Катя», но понял, что сейчас это совсем неуместно. И ляпнул:

– Я вам «доброе утро» не пожелал… Там, когда сидел один… Как-то неудобно вышло.

Она сошла с крыльца и улыбнулась ему:

– Доброе утро!

Нет, так ему ещё никто никогда не улыбался! Напрячь мышцы лица, скривить губы, показать зубы, помахать ручкой «приветики» – этот весь «няшный» гламур, бросить формальные слова на ходу, пожать друг другу так слабо руки, что пальцы вылетают – это вокруг все успешно делали… Нет, лучше уж и пройти мимо – вежливее будет. И Виктор перестал здороваться с ненужными и неинтересными людьми. А здесь… Только увидел! Ему казалось, что улыбается само солнце, если бы только этот газовый шар мог это делать. Это невозможно. Виктор такое в ней видел, чего не было в сотнях биологических белков. Просто было и всё. «Посмотри ещё, пожалуйста, посмотри ещё!» – он готов был умолять эту девушку: «Ещё раз только произнеси: «Доброе утро!»» … Внутри него всё замерзло и очень хотело согреться, прижаться к чему-то, а её глаза были, как подорожник к свежей ране. Один незнакомый ему мужик как-то сказал, что у него есть примеры существования Бога, но он никому никогда их не расскажет. А Виктор в Боге сомневался, всё ещё думал и креста не носил… Но сию секунду на него смотрела душа. Это было несомненно. И это было прекрасно! И курить больше не хотелось.

– Доброе утро. Я – Виктор. Приезжий здесь.

Она, кажется, собиралась пройти мимо:

– Очень приятно, Екатерина. А я живу здесь.

Вроде уходит, а вроде нет. Но правда, зачем ей приезжий? Виктор робко оглядел улицу, но вниманием весь был в ней. Запомнить её мягкий шаг, эти волосы с красными концами, как живые лучики, а если коснуться её руки, то, наверное, будешь счастлив. Но это конечно иллюзия, но приятная иллюзия. Фамилия, а какая у неё фамилия?

– Я приехал сегодня утром… А я уеду вечером.

Она удивилась, неловко замерла и не стала уходить:

– Так быстро?

– Да, – выдавил. – так надо.

Её глаза сейчас очень хотели спросить что-то важное и он очень хотел спросить её о чём-то ещё более важном. Но этого делать было нельзя, потому, что никто так не делает.

– Может быть, чашку чая выпьем всё-таки?..

 

***

Когда страх прошёл, Комаров поднялся с кровати. Он осторожно посмотрел в окно. Было тихо, наркомана не было. Он схватил мамин старый «Нокиа» (за него над ним в классе все смеялись) и набрал маму:

– Алло, мама, слушай! Иди домой осторожно! Прям очень осторожно. Вокруг дома мужик с ножом ходит, я его в окно видел. А я могу встретить тебя, давай? Ну давай, мам! Угу. Ну хорошо. Ну я прям осторожно, я тебя встречу! Ну почему? Почему? Да что будет! Понял. Ну хорошо. Хорошо! Ты смотри мужика в красном свитере! В полицию? Мам, ты? Хорошо.

Комаров снова собрался выходить. На этот раз он сам взял раскладной нож, отпер дверь, прислушался, вышел, оглядел темный подъезд… Он помнил, как мамина дальняя родственница-алкоголик, приехав фиг знает откуда, сидела по целым дням за углом дома, вне обзора окон, поджидала его мать выпросить у неё денег, чтобы «жизнь начать». «Начать», она её не начала, но продолжила здесь в том же духе… А этот мужик не спрятался ли подобным образом? Комаров обошёл дом кругом, но никого не нашёл, а потому отправился к парку, где должна была начаться большая драка. Идти надо было через гаражи. Там обычно жила стая собак. А на гаражи залезали пацаны, пили там, сидели с девками. А если уж совсем нужна была особенная «романтика», уединение, то тут без заброшенного Городского механического завода не обойтись. Обходя по краю гаражи Комаров заметил на крыше сидевшую «на картанах» сгорбленную фигуру в расстегнутой чёрной куртке с накинутым капюшоном поверх паленного «адика». Фигура слегка покачивалась, пялилась на свои кеды. Комаров уже было прошёл мимо, но его спину прошил окрик:

– Э-э, малый, и-идь сюда!..

Комаров настороженно оглянулся:

– Чё надо?

Старший встал и ломающимся голосом кричал, указывая ему рукой:

– Ты чё, не вдупляешь что ль? Идь, сюда, кому говорят, а!

Комаров пожал плечами, смело подошёл:

– Ну? И чё?..

И старшой вдруг размахнулся и кинул в него кусок шифера. Комаров едва смог увернуться:

– Ты чё?! 

Комаров отбежал в сторону. Вдогонку об асфальт бились камни, летели осколки шифера.

–…через плечо!

И с гаражей донесся накуренный дребезжащий смех:

– Слышь, иди сюда!..

Когда Комаров подошёл к парку, драки уже никакой не было. В девятки и семёрки запрыгивал народ, прятали биты и ломы, все разъезжались. Слышался мат, недовольство, окрики. Разбегались «девули» с кастетами. Никого так и не ударили ни разу, кругом в воздухе дрожало, что едут менты. Обе стороны выясняли на ходу, кто настучал и кого надо будет замочить.

– Крыса – у вас! К нам менты никогда не суются.

– За базар ответишь?

– А ты поясни сначала, почему крыса у нас, а не у вас!

Двое выясняли:

– Завтра здесь же. В это время.

Второй важно отвечал:

– Нет, я завтра не могу. Дело есть.

– Тогда послезавтра! – кипятился первый.

– Послезавтра – давай, – ухмыльнулся другой.

– Всё!

Взревели моторы, за ними музло. И Комаров решил, что зайдёт сначала в магазин, а потом к Ваньку поиграть в комп.

 

***

Дом Виктора стоял, как в анабиозе. Тот самый, из бревен… То ли его ждал и уснул, то ли ждал сноса, то ли уже ничего не ждал. Палисадник, правда, разросся больше и ёлка вытянулась, раскинула могучие лапы. А через снег пробивались первые жёлтые цветы, успевшие вырасти ещё в мае, до мороза… А теперь они склонили большие головки, в бессилии тянулись листьями вверх, вон от снега… Как им, должно быть, странно и страшно. Но раз растут, значит, кто-то ещё сажает, кому-то они ещё нужны. Кто-то за них в ответе. Но пришла зима.

Потом Виктор трясся в «Пазике» в сторону кладбища. «Пазик» ревел, гремел, но бежал резво. Шёл пустой, время уже – за полдень. Только две запоздалые дачницы-старушки, укутанные в тряпье, с какими-то баулами, сидели впереди:

– Нет, ты меня послушай! Такое было уже…

– Да когда была-то?

– Да было-то. То ли в 87-м, то ли в 85-м. В июне лежал! Да ты хоть 90-е вспомни, в ноябре мороз минус сорок.

– Так, то – лежал. А здесь – идёт. Вон, снегопадище!

– Да может и шёл. Я помню, что ль? Мне сын сегодня печку привезет. Ты тоже поставь печь в теплицу… Нет, ты поставь! Я ему скажу – привезёт печь такую же…  И давай сажай… Надо – поделюсь с тобой рассадой… Ну, когда ты печь поставишь. Нет, ты выслушай: в Интернете пишут, что распогодится… Ну, не завтра, но послезавтра – нуль обещают. Синоптики обещают.

– Нуль, нуль! Да погибло у меня уже всё. И капуста, и помидоры, и огурцы… Зачем я туда тащусь? Вот скажи, оно мне надо? У меня колени болят, стреляет вот здеся… Сидела бы дома, а…

– Тьфу, ты! Глянь, раскисла совсем!

– Тут раскинешь… Тут медведи по участкам пошли! Так и рыщут.

– Скажи! Им-то, конечно, не лучше будет.

– Мой сосед охотник говорил, что три медведя возле дач проснулись. Собаки на окраине лают.

Старушки вышли. Кондуктор подошла к Виктору и с надеждой спросила:

– Вы до куда?

– До кладбища.

– М-м… А… Раньше не сойдете?

– Нет.

– Тут пешком всего-то…

– Нет.

Она нахмурилась, пошла вперёд на своё место, что-то резкое сказала водителю, его голова недовольно покачалась в зеркале. «Пазик» рыкнул, тронулся, внутри что-то затрещало… Виктор тупо уставился на бегущие размазанные ёлки и слякоть: «Забрали б на обратном. А то тут медведи ходят…».

 

***

Катя спешила к «Кафе». Там должен ждать Виктор. Сама Катя не совсем понимала, почему она спешит к нему. Только интуиция. «Выпьем чаю… Он – уедет…». А она отсюда уедет? Хотела уехать, и почти уехала, но в итоге здесь. Вся жизнь – там, а она здесь. Катя решила, что она просто идёт пить чай. Подумаешь, чай. А всё-таки… Её что-то беспокоило. Вот жила, жила, да – думала, да – то-сё, и вот на тебе – снова! «Да что мне Виктор? Причем тут он?» – Катя даже удивилась. Но в груди приятный шарик теплоты сжался, зажил, затрепетал, весь запульсировал в ожидании чего-то непременно прекрасного… И сразу же, сейчас!

Катя свернула к «Кафе». Перед ней вырос мужик в красном свитере. Он отшатнулся от неё, в растерянности сунул руку в карман брюк, но колени под ним подогнулись, и он облокотился на стену дома. Катю передернуло. Он посмотрел на неё больным взглядом. Что-то хотел ей сказать, но сглотнул. Она съежилась, похолодела, хотела быстро пройти мимо, но вдруг спросила:

– С вами всё в порядке?

Мужик нервно кивнул. Его рука, напряженно шарившая в кармане, расслабилась.

– Хорошо. – она устремилась к кафе. Каждый шаг всё решал за неё: «Нет-нет – всё, хватит. Надо уезжать!».

 

 

***

Снег перестал идти. Наступил вечер. Низкое пасмурное небо всё плыло, плыло и немилостиво давило. Солнце темно-желтой чертой заходило за край леса. Виктор стоял на той же платформе. Рядом ждала тот же поезд семья: мать средних лет в голубой куртке и шапке с большим белым помпоном и братик с сестрёнкой, каждый со своим рюкзачком. Они оживленно бегали по платформе, а мама то и дело одергивала их, как только они забегали за еле видимую бледно-жёлтую черту.

Сестра пряталась за маму:

– А по Москве мы походим?

– Походим, но не долго. У нас вечером поезд на юг.

– А куда мы в Москве пойдем? – брат лепил для сестры снежок. – Мам, на аттракционы!

Сестра выкрикнула из-под локтя мамы:

– И в торговый центр!

Снежок улетел на рельсы.

– Не попал, не попал! – запрыгала сестренка – Ы-ы-ы!

– Так, так! Совсем у меня разгулялись! Ну-ка идите все сюда…

Брат запульнул второй снежок в одинокого голубя:

– Тогда в поезде за планшет первый – я.

Сестра в отчаянье задергала маму за руку:

– Не-е-ет, так не честно!

Поезд скоро должен был подойти. И может быть, успеет даже до темноты. Но Виктор не следил за временем, его мучили мысли… Зажигались, перемешивались образы то смеха Кати, то движения её рук, то её солнечные (волшебные!) глаза. Такие глаза, в которые посмотришь – и на тебя смотрит вся Катя, а не только её лицо… Её голос звучал, звучал, как музыка… Именно звучал и Виктор не мог вспомнить чётко, о чём они с ней говорили. Всплывали фразы одна за другой: «… После школы уезжала, но потом ушла с филологического» и она поправила чёлку, «…За ним ухаживала, подарки ему делала. Он привык к этому и требовал всё больше внимания, а сам ничего… Я прямо чувствовала, что от него самого ничего не шло» – предложила долить чаю и Виктор в шаг оказался у стойки, только бы снова смотреть на неё. Потом глаза стали грустные: «ругались», «давил». Потом эти же глаза решали какой-то трудный вопрос: «Потом я уехала». Неуклюже бродил вокруг тенью хозяин. Но это было неважно! Кажется, только когда Виктор уходил, хозяин чересчур внимательно проводил его в спину… А Катя осталась там. Удивительно легко встали Виктор с Катей, на общей радости. Он надел пальто, она ему: «Пока! Доброго пути!». Эта картинка в его воображении всё висит, висит, висит и не проходит, не уходит… «Доброго пути, доброго пути, доброго пути…» – повторял он себе под нос, идя то по асфальту, то по тропинке, то вдоль бордюра, то по щебёнке… Трещал ледок, сразу таял от шага снег. Сумрак. Виктор ждёт поезд. Холодные рельсы. Прямо перед ним, за путями, скошенный деревянный столб без проводов. Вдруг ожили мегафоны, прочистили горло и захрипели строгим женским голосом, но как-то жизнеутверждающе, словно много лет молчали: «скорый поезд…», «посадка…», «пути», «с головы состава»…

Хрип стих. Внутри Виктора всё замерло. Он громко спросил себя:

– Вот почему я должен ехать именно сию минуту? Куда так необходимо мне ехать именно сию минуту? А?

Фразы прозвенели в воздухе, повисли и с паром улетели по ветру… Раздался далёкий гул поезда. За поротом обозначился яркий жёлтый огонёк.

– Мам, тепловоз едет!

 

 

***

Тускло горел во дворе один фонарь. Виктор шёл мимо деревянного покосившегося забора палисадника. Достал телефон, экран ярко ударил в глаза, быстро набрал в контактах «Катя» и едва коснулся значка вызова… как перед ним возникла тень, в рассеянном свете мелькнул красный свитер, тёмная шапка и настороженные маленькие глазки. Сенька искал, он устал уже – целый день на ногах, вот полночь близится, а… Кровушки все нет! Сенька уставился прямо на Виктора и ждал. «Его?» – вспыхнул вопрос и сразу же ответ. Виктора передёрнуло, он холодной рукой убрал телефон. Внутри всё поднялось, кровь за циркулировала, встрепенулась задремавшая сила. Виктор выдавил:

– Чего тебе надо? – ноги хотели отступать, но он пересилил себя, стоял.

Сенька шагнул к нему, рука была в кармане.

– Дай позвонить… – протянул он сладко-мягко.

– Телефон садится, берегу, – Виктор отступил на шаг.

– Давай, береги… – Сенька твёрдо сжал в кармане рукоять ножа. В его взгляде этот чудак в пальто весь окрасился красным, весь налился чем-то всасывающим его. Сейчас Сенька ударит его и всё… По горлу полоснуть его, по горлу…

– Стоять, убью! – рявкнул Виктор, сжал кулаки, но увидел перед собой блеск ножа. «Сука…» – он кинулся в сторону. Сенька за ним, его колотило, его переполняла энергия, сердце радостно билось, он ожидал счастье, нет – он был счастлив, он уже предвкушал, как нож пройдёт по горлу – и это не мысли, нет, это только электроны по нервам, мысли-то это так, потом, потом… Виктор нырнул за угол дома, столб, прорвался через кусты, заборчик, чуть не поскользнулся на льду, яма крыльца, новый угол, новый дом, справа гаражи, лай собак, остов трактора, дорога, крутая обочина, мля-я-я-я-я-а…ть! Виктор упал в грязь, прямо лицом о камни, его голову наполнил звон, какая-то рябь по черепу, почувствовал, что из носа льётся кровь… Мелькнула мысль: «Сломан нос?..». А неведомая сила его подняла, ноги уже готовы бежать, но… Мельком скользнувший взгляд увидел распластанное тело:

– А?..

Виктор тяжело дышал, сплюнул, то ли слюну, то ли кровь, опустился к телу: длинные волосы, куртка с мехом, синее лицо… Да это женщина! Немолодая женщина… Он почувствовал над собой тяжелый взгляд. «Он…» – рука машинально нащупало что-то тяжелое и холодное. Над Виктором стоял Сенька и улыбался. Рука крепко схватила и бросила в него что-то. Это оказался шифер. Попал. Сенька упал с разбитым лбом. Нож выпал. Виктор бросился на него и стал бить по лицу:

– На-а!.. На-а!.. На-а!.. На-а!..

Встал, его трясло. Маньяк лежал. Пнул нож, не сразу попал, ещё раз пнул… Взял и забросил его за чёрные силуэты гаражей… «Там тело, тут тело…» – он обошёл маньяка. Его стало тошнить. И Виктор побрёл вон отсюда… Снова лаяли собаки. Но ему было всё равно. Увидел тень насыпи… Вон, рельсы. В его памяти мелькали то красный свитер, то синюшные черты женщины, то свитер, то синие черты… В кармане что-то стало вибрировать.

– Что?

Остановился, сообразил, сунул руку за телефоном. Пульсировало: «Мама».

 

***

Бодро отбивали колеса, мерцали в телефоне шпалы связи. Бренчала в стакане ложка, покачивался тёмный чай. За окном отступала зима, наступало лето. Перед Виктором сидел средних лет контрактник, пил пиво, играл в планшет и с фанатизмом рассказывал о зарплате, куда он её девал, девает и будет девать… Пиликнул телефон.

– «Маки» уже несколько лет хреновые идут, быстро ломаются…

Светилось СМС «Катя»: «Ты звонил?».

Шло утро.

Вдруг над ухом раздался её голос:

– Ты звонил?

В нос ударил аромат цветов. Виктор дёрнулся, подскочил, хотел оглянуться и увидеть невозможное, но ударился затылком о верхнюю полку:

– Что-о?

Голова затрещала, как с похмелья. Виктор осел. Виктор почувствовал, как заболела искривлённая в неудобном кресле спина, а на затылок немилостиво что-то давило, как не разогнуть сию минуту шею, кажется она сейчас отвалиться… Вагон улетучился, как туман, пол и потолок медленно расплывались и расплывались в разные стороны, из ушей исчез стук колёс, но продолжался где-то вдалеке… Нет, это в висках. А перед ним сфокусировалась зелёная стена, потолок, доски из сосны по ней шли «фартуком», столики, барная стойка, гора грязной посуды, пустые бутылки… Да, кресла оказались на деле не такие уж удобные, как смотрелись на первый взгляд! Ноги расслабленные, а мысли из вялых стали превращаться в кристальные, как снег и от них веяло свежим морозом… Нет, это с улицы. И ещё его всё звал, перебивая спирт, звал к себе аромат цветов… Духов… Виктор смутно уловил краем глаза пламенные кончики волос… Он в одно движение встал на ноги. Перед ним была Катя с растрёпанными волосами. Она тяжело дышала и смотрела на него. Та же самая Катя. Из кухни высунулось красное помятое лицо хозяина:

– А-а, доча… С добрым утром! Он мне сказал, что не уехал, потому что… А так он приехал отца навестить, прости Господи… А уж я ему тоже рассказал – всё!.. Что я художник, что двадцать пять лет назад работал в Эрмитаже, а потом уж мы ждали тебя… Напишем картину, а!..

 

***

Мальчик Комаров сидел на кровати у посветлевшего окна и в очередной раз набирал «Мама». Из трубки девушка жизнерадостно повторяла: «Вас приветствует автоответчик, оставьте сообщение после звукового сигнала…».