Событие катастрофического масштаба

Памяти поэта Игоря Меламеда

№ 2024 / 27, 18.07.2024, автор: Екатерина ИВАНОВА (ФЕДОРЧУК) (г. Саратов)

В этом – 2024 году – десять лет со дня смерти поэта Игоря Меламеда. Поэта катастрофического сознания и катастрофической судьбы. Настоящего.

Он умер в Страстную Среду. В 2014 году она пришлась на 16 апреля. Не знаю, как в Москве, а в Саратове это был тёплый, благостный, можно сказать, благодатный день. Кажется, первый по-настоящему тёплый день, когда можно было расслабиться и не тратить силы на борьбу с мировым холодом. Я возвращалась с работы домой в предвкушении близких пасхальных торжеств, мне казалось, что дни Страстной недели пролетят быстро. Помню, открыла на компьютере ленту «Живого журнала» и начала читать длинный пост о поэзии Игоря, написанный священником Константином Кравцовым. И только в середине этого текста увидела три слова: «Игорь умер сегодня».

И только на следующий день мне позвонил поэт Павел Шаров и сообщил о его смерти. Вообще, в Саратове поэзию Игоря Меламеда знали и любили, хотя сам он никак не был связан с нашим городом, ни биографически, ни творчески.

С его стихами нас, начинающих поэтов, филологов и всех, кто так или иначе интересовался поэзией, познакомила ещё в начале 2000-х годов Светлана Кекова. Светлана Васильевна не ограничивалась тем, что освещала наш скромный провинциальный город светом своего поэтического слова, но старалась знакомить читающую публику с лучшими представителями современной поэзии. Так мне попала в руки книга «В чёрном раю». Я открыла первую страницу, вторую и как будто улетела в другую реальность.

Такую ночь, как враг, себе назначь.

Как враг, назначь, прими, как ангел падший,

где снег летит, опережая плач,

летит, как звук, от музыки отставший.

И тьма вокруг. И снег летит на вздох,

ни слухом не опознанный, ни взглядом.

В такую ночь бессилен даже Бог,

как путник, ослеплённый снегопадом.

Окружающий мир не то чтобы перестал существовать, но начал существовать иначе, в ином ритме, в иной энергетике, как бы освящённым пламенем от душевной катастрофы.

Очень небольшая, в общем-то, книга, я прочитала её за два дня, а потом перечитывала бесконечно, как сейчас помню, стоя в переполненном трамвае.

Не только я была поражена чистотой и уникальностью его поэтического голоса. Его книги передавали их рук в руки, стихи переписывали, читали друг другу по телефону. Они очень быстро и как будто сами собой выучивались наизусть.

А на самом деле стихов было совсем немного. Что осталось после его ухода? Три не очень толстые книги стихов, изданные при жизни – «В чёрном Раю», «Воздаяние», и совсем тоненькая дебютная «Бессонница». Несколько публикаций в литературных журналах, вот собственно и всё.

А между тем каждое стихотворение Игоря Меламеда – это событие встречи между поэтом и читателем, между человеком и человеком. И событие это, даже самое простое, обыденное часто (всегда) имело катастрофический масштаб, то есть подлинно человеческий, единственно достойный человека. В этих стихах простая историю о человеке, который влюблён, который одинок, ему холодно и зябко в чужом доме, куда он попал неведомо каким образом. Он стоит у окна или лежит в кровати и мается от бессонницы и сопереживает боли ближнего.

Вот беру первое попавшееся из раннего:

Прижимаясь к стеклу, говорю,

приникая щекой к январю,

– Бог с тобою! – тебе говорю.

Если хочешь, ещё повторю.

Бог с тобою! Не смей горевать!

Позабудь, помолчи, не шепчи,

что с тобою – лишь стул и кровать,

сигареты и спички в ночи.

Там за стёклами – княжит зима.

Там зловещая светит звезда,

обгоняя в ночи поезда

и сводя пассажиров с ума.

Здесь с ума не сойти так легко,

прижимаясь щекой к январю.

А за стёклами там, далеко,

где-то женщина спит, говорю.

Она дышит во сне глубоко.

Ты ничем ей не можешь помочь.

Помолись, чтобы стало легко

ей не помнить тебя в эту ночь.

Казалось бы, ну что тут особенного? Ну рифмы, ну ритм, ну метафоры…

А забыть невозможно. И цитату прервать невозможно, и невозможно – повторить.

Таких стихов не может быть много.

И, конечно, его стихи о встрече Бога и человека. О том, что жизнь наша, бедная, простая и некрасивая, потому имеет смысл, что освещена она Его присутствием.

Особую глубину религиозная составляющая его творчества обрела после двух ключевых событий его судьбы, стоящих рядом: тяжёлая травма позвоночника и принятие святого крещения.

«Крестили меня осенью 1999 года, когда у меня случилась травма позвоночника, – рассказал поэт корреспонденту информационно-аналитического портала Саратовской митрополии. – Прямо в больничной палате – я даже и не думал, что такое возможно. Приехал в больницу мой друг, священник и поэт, отец Константин Кравцов, и предложил креститься. Я говорю: хорошо, Костя, когда вылечусь и выйду из больницы – я не знал ещё тогда, насколько моя травма серьёзна, – непременно пойду креститься. Нет, сказал он, я послезавтра приду, готовься».

В новых стихах и радость спасённого, и страдание болящего, и трепет, и надежда, и отчаяние, и смирение, и дерзновение. Нет в них только одного – сомнения в силе Божественной любви.

Телефон звонит в пустой квартире.

Я уже к нему не подойду.

Я уже в потустороннем мире.

Я уже, наверное, в аду.

Над моей больничною кроватью,

как свидетель смертного конца,

кто-то, наделённый благодатью,

но от горя нет на нём лица.

<…>

Боже мой, Ты дал взглянуть мне в бездну,

я стоял у смерти на краю.

Неужели я ещё воскресну

в этом мире, прежде чем в раю?..

Вера его была лишена даже оттенка интеллигентской раздвоенности и, если так можно сказать, очень практической. Он просил помолиться о нём так, как другие просят денег, с такой же твёрдой уверенностью в том, что молитва неравнодушного человека будет услышана, поможет, спасёт, даст утешение. Отказов не принимал. Что значит «некрещёная»? Что значит «не умею молиться»? Некрещёная – крестись, не умеешь – учись!

Поэтому-то в его стихах не просто разговор с неким абстрактным метафизическим абсолютом, но молитвенное обращение к Богу Авраама, Исаака и Иакова, произносимое человеком церковным. Одно из таких стихотворений – воспоминания о болезненном детстве: вот участковый врач, чтобы посмотреть горло, лезет в него противной ложечкой, ребёнок инстинктивно отталкивает спасающую руку.

Ах, Ева Ароновна, если ты только жива,

склонись надо мной, сиротою, во тьме полуночной.

В больничном аду повтори дорогие слова:

– Ты скоро поправишься с травмой своей позвоночной.

Попей со мной чаю, а если ты тоже в раю,

явись мне, как в детстве, во сне посети меня, словно

ликующий ангел, – где чайную ложку твою

приму, как причастье, восторженно, беспрекословно…

Не так ли и многие из нас отталкивают Божественную помощь, уклоняясь от церковных таинств? Но это уже слишком вольная и слишком уж «благочестивая» интерпретация.

Игорь не любил показного благочестия, не любил праздных разговоров о религии, на вопросы о том, как он пришёл к вере и не мешает ли исповедание христианства творчеству, отвечал сухо и односложно. Только однажды он дал развёрнутый комментарий на эту тему для саратовского корреспондента, материал которого я процитировала выше. На вопрос о том, как сочетаются в его жизни вера и творчество он ответил так:

«Сейчас более-менее органично. Но даже и до крещения у меня не было какой-то вопиющей несочетаемости (может быть, это нескромно звучит). <…>

Но у меня так сошлось, что эта проблематика всегда была важной для меня. Задолго до крещения, в ранних книгах. Поэтому здесь не произошло какого-то насильственного сращивания, это был почти органичный, плавный переход. <> вся поэзия – это разговор с Богом, по большому счёту. Или о Боге. О бессмертии души. Даже если мы возьмём любовную или пейзажную лирику настоящего поэта – и она тоже всегда преломляется через такую призму».

Настоящая поэзия рождается только в правде. Правда бывает страшна. Человека, неготового к правде, поздние стихи Меламеда могут ужаснуть своей безысходностью.

Убей меня, обрушь мой ветхий кров.

Я – прах и пепел, я – ничтожный атом.

И жизнь моя – лишь обмелевший ров

меж несуществованием и адом. –

восклицает он в момент обострения его болезненных состояний. Этим же стихотворением открывается его посмертная подборка в журнале «Дружба народов».

Неужели вот так всё закончилось? Неужели всё было напрасно: и поиск, и мука, и молитва?

Нет – совсем иначе.

Больничный храм, Страстная Суббота, когда «молчит всякая плоть», а Господь спускается в Ад и упраздняет смерть. Отец Константин Кравцов, поэт и священник, который крестил Игоря на больничном одре, совершает чин отпевания и – свидетельствует Павел Крючков – «мы провожали его в жизнь вечную, шепча молитвы и строки его стихов!».

А через несколько часов наступило Воскресение Христово. Я верю, что это и стало итогом его творческого и человеческого пути.