Тайны и разгадки Израиля
Рубрика в газете: Картина мира, № 2021 / 24, 23.06.2021, автор: Александр АНДРЮШКИН (г. САНКТ-ПЕТЕРБУРГ)
В февральских номерах литературных журналов были напечатаны сразу две большие повести известного израильского прозаика Марка Зайчика: «Семьдесят третий год» («Звезда», № 2, 2021) и «Герой нашего места» («Крещатик», № 2, 2021). Это – повод поговорить обо всём творчестве Зайчика, имя которого в сознании автора статьи неразрывно связано с именем другого израильского литератора (уже покойного), поэта и прозаика Михаила Генделева (1950–2008).
Генделев и Зайчик оба – ленинградцы, уехавшие в Израиль в 1970-е годы; с Генделевым автор этих строк познакомился в 1989 году, с Зайчиком (через Генделева) – на год позже. Генделева называют «одним из создателей современной русскоязычной литературы Израиля», а, поскольку Зайчик играет явно не последнюю роль в этой литературе, то логично в разговоре о нём не просто упомянуть Генделева, но и сопоставить некоторые мотивы их творчества.
Однако сначала – о двух новых повестях Зайчика. Повесть «Семьдесят третий год» рассказывает о начале жизни в Израиле некоего двадцатипятилетнего Толика из Ленинграда. Персонаж этот автобиографичен хотя бы потому, что Зайчику тоже было двадцать пять во время репатриации. И всё же вопрос, который сразу возникает у читателя и не оставляет его на протяжении всей повести: насколько совпадают автор и герой? И может ли быть автору свойственна та же степень наивности и непонимания окружающего мира, которая явно присуща герою?
В указаниях на то, что герой его видит мир как неразрешимую загадку, Зайчик весьма щедр: «Толик, надо сказать, вообще мало что соображал. Не ориентировался, не понимал. Вообще ничего. Жил по наитию. Но хотя бы мог отличить хорошее от плохого, правильное от неправильного. Насчёт «верно» и «не верно» он уже не понимал».
С этого начинается повесть, и сходные мотивы звучат в её финале:
«Началась война, которая далась Израилю очень тяжело… Толик познавал жизнь во всей её сложной, непостижимой и невероятной красоте. Он никак не понимал эту жизнь и её простых и необратимых перипетий. Не понял её лабиринтов он и потом, если говорить начистоту. Хотя со временем кое о чём важном смог догадаться. По наитию, наверное».
Что такое это непонимание героем жизни (или якобы непонимание), мы поговорим позже, а сейчас вкратце суммируем содержание второй повести, «Герой нашего места». Она также рассказывает о персонаже по имени «Толя», но это совсем другой человек другого поколения, приехал он в Израиль из Америки, и имя его – уменьшительное не от «Анатолия», а от «Нафтали».
Действие происходит тоже около 1973 года, однако Нафтали уже давно живёт в Израиле и служит в секретных войсках, которые выполняют операции, в том числе, и за рубежами Израиля. Можно сказать, что Нафтали это «улучшенный» или «идеальный вариант» героя первой повести. Он приехал в Израиль из города, имеющего, как считали в Израиле, более высокий статус, чем Ленинград (из Нью-Йорка), и он не просто занимается любительским боксом, как герой «Семьдесят третьего года», но и – боевыми единоборствами, причём в боевых условиях. Повесть «Семьдесят третий год» рисует Марка Зайчика, каким он был, а повесть «Герой нашего места» – Зайчика, каким он хотел бы быть, или, точнее, повесть показывает эталон, который увидел тогда ещё начинающий писатель, приехав в Израиль. «Вот так надо стремиться жить и действовать».
Теперь об этом самом «непонимании жизни», свойственном персонажам Зайчика. Герой второй повести и не должен слишком задумываться, ведь имя ему: «меткий выстрел» и «сильный кулак», его дело – выполнять или отдавать приказы, а не осмыслять их. Но как быть с «непониманием» человека, чья профессия – понимать, то есть с писателем? Зайчик не только о молодых своих годах не стеснялся признавать, что он «ничего не соображает», но делал это и уже будучи пожилым человеком и известным писателем. Приведу пример из его статьи, посвящённой книге Солженицына «Двести лет вместе»: «Должен сказать, что, прожив в Израиле почти 30 лет, я перестал понимать много про еврейскую тему. Эта тема, если не перестала для меня существовать, то определённо побледнела и смягчилась. Появились другие важнейшие темы, скажем, тема красноватого твёрдого иерусалимского камня и мягкого туфового бежевого цвета камня из тех же мест».
Не так уж сложно (замечу я без иронии) «перестать понимать» то, в чём ты изначально мало разбирался… Но кто из «светочей мысли» прошлого и нынешнего века вообще адекватно осмыслил поворотность воссоздания израильского государства? Почти две тысячи лет Израиль как государство не существовал, и вдруг (ни с того, ни с сего?) он восстанавливается!
Не дав оценку этому событию, можно ли делать вид, что существуют в мире какие-то «общепринятые» правила и ценности?
Однако же именно на дебаты вокруг смысла существования страны Израиль наложен запрет (уж не потому ли, что Израиль чем-то похож на добровольно восстановленное средневековое гетто?). Это с одной стороны. С другой: наиболее мудрым в жизни бывает порой – не замечать то, что не заметить невозможно, но что почему-то не вписывается в твою картину мира.
…Значит, и нам не надо досадовать, что герои Зайчика не хотят или не могут многое осмыслить. Давайте поблагодарим еврейского писателя хотя бы за то, что его герои ярко осознают жизнь в Израиле на уровне ощущений, в эмоциональной плоскости: «ночами из пустыни несутся, стелясь по земле, холодный ветер и ледяной густой туман невероятной силы и свежести»… «холодный воздух в городе затмевал Толин рассудок. Дело было не в особом душистом запахе, а в ледяном горном настое его, одурманивающем и обновляющем сознание»…
«Одурманенное» и одновременно «обновлённое» сознание… Всё это тиражируется, заметим, отчасти «на деньги нашего налогоплательщика» (как модно сейчас говорить), то есть на наши с вами. Спонсируемый российским государством журнал «Звезда» с первой повестью Зайчика я взял в государственной библиотеке в Петербурге; другую повесть в журнале «Крещатик» я прочёл на спонсируемом государством же ресурсе «Журнальный зал. Горький медиа». В списке постоянно представленных в «ЖЗ» изданий есть и израильские, например, «Иерусалимский журнал», возможно, ещё какие-то…
«Проведём оплату по такой-то графе, а если это нельзя – проведём по другой»… Ничего криминального в таких делах автор этих строк не видит, хотя и понимает, что иного критерия криминала кроме «нарушения разграфлённости» не существует в принципе.
* * *
Вернуться от осмысления границ криминала к вопросам искусства всегда помогало автору этих строк знакомство с Михаилом Генделевым. До эмиграции в Израиль он работал в Ленинграде врачом на «скорой», в войне 1973 года участвовал в качестве врача Армии обороны Израиля… Этот человек несомненно входил в блистательную плеяду писателей-врачей, и некая врачебная целительность, по-моему, чувствуется во всех его текстах.
…Однако, бесспорно, в прозе и поэзии Генделева мы видим и такое же раздвоение сознания, что у Зайчика (который, в общем-то, всё понимает, но вынужден заявлять, что «ничего не понимает»). У Генделева это двоящееся сознание проявилось даже резче, ярче… Иногда он следовал русскоцентричному канону русской литературы, но тут же, как бы опомнившись, поправлял себя. Так первоначальное название его лучшего романа «Великое русское путешествие» было впоследствии заменено на «Великое [не] русское путешествие».
Одному из своих талантливых стихотворений «Ночные манёвры под Бейт Джубрин», где Генделев называет Израиль своей «младшей родиной», он предпослал (тоже, насколько я знаю, не сразу, а «задним числом») некий набранный курсивом поэтический же эпиграф, в котором политический акцент сходным образом поправлен:
На русском языке последнем мне
я думаю
что
по себе есть сами
любовь война и смерть
как не
предлог для простодушных описаний
в повествовании о тьме и тишине.
Обращу внимание на это определение русского языка как «последнего мне»: «я» здесь, конечно, не индивидуальный субъект (для которого русский язык был первым, то есть родным), но родовое понятие израильтянина, еврея. Для такового русский язык действительно – всего лишь «последний» в длинной цепочке тех, которыми массово владели евреи на протяжении своей истории: египетский, вавилонский и арамейский, греческий и латынь, испанский и арабский, английский и немецкий…
* * *
Я уже сказал в этой статье и ещё раз повторю, что считаю воссоздание государства Израиль в 1947 году величайшей загадкой человеческой истории. О ней надо помнить, её осмыслять. Плохо только, что всё заглушают голоса утверждающих, что загадка сама по себе уже и есть разгадка.
Не надо разъединять великие народы, столько злобы было в их истории, иногда лучше промолчать, чем объяснить позицию, в душе конечно писатели не хотят вредить, ни себе, ни властям, ни народу, каждый выберет спокойную жизнь, без острых углов, а правду все равно люди узнают, но не сегодня.
Несколько заунывно, хотя по сути достаточно верно. Среднестатистический олим таки не мыслит себя без книги скитаний в Израиле. В пустыне скитаться не хочется никому )
Вместо комментария.
Всё непросто с евреями было, есть и будет. Но меня беспокоит российское еврейство, а также американское еврейство, украинское еврейство и прочее русофобское еврейство. Откуда это в них? Ведь они взращивают фашизм, от которого пострадали! Они не привлекли к ответственности хотя бы моральной сионофашиста Сороса – врага человечества, воплощение дьявольщины,
по вине которого уродуются судьбы людей, возникают кровавые конфликты в неугодный США странах. И Израиль в этой же колее! Доиграетесь до очередного исхода.