Забайкальские чудеса и чудачества
№ 2023 / 10, 18.03.2023, автор: Юрий МОГУТИН
Сегодня замечательный поэт Юрий Могутин, чьё 85-летие мы отметили в конце прошлого года, вспоминает для интернет-портала “ЛР” о своём пребывании в 60-е годы в Читинской области, о школе-интернате таёжного посёлка Иван-озеро, загадочных Беклемишевских озёрах, работе в редакции «Комсомольца Забайкалья» и дружбе с известным забайкальским поэтом Михаилом Вишняковым.
В середине 60-х я закончил историко-филологический факультет Волгоградского пединститута. К тому времени я уже вовсю публиковал подборки стихов и очерковые зарисовки в областных газетах и альманахе, издал три книжки стихов для детей. Вузовский диплом открывал для меня возможность устроиться в штат одного из этих изданий. Лом и кирка, так же, как и матросская швабра, остались в прошлом.
Однако перспектива до конца дней осесть в Волгограде меня не радовала. Слишком уж мрачны были воспоминания детства, связанные с послевоенным городом-Героем. И я засобирался в дальние края, благо, распределение выпускников тогда было всесоюзным, учителя русского языка и литературы требовались везде – от чеченских аулов, калмыцких улусов до глухих эвенкийских посёлков. Медвежьих углов на мою долю хватало, и я выбрал самую дальнюю на тот момент точку распределения – Забайкалье, школу-интернат в таёжном посёлке Иван-озеро Читинской области. В интернате этом жили и учились дети из четырёх близлежащих приозёрных посёлков, которые обступала первозданная тайга, в основном буряты и эвенки.
Я ехал в эту глухомань с желанием забиться и забыться, убежать от нужды, унижений, подозрительности, от самого себя. Прожил я в этом обиталище охотников, геологов и беглых зэков два года, совмещая учительство с поэзией и журналистикой. У меня установились доверительные отношения с обеими областными газетами, мне часто звонили из редакции «Забайкальского рабочего», и я диктовал им очередную очерковую зарисовку или информацию. Материал тут же ставили в номер. Их интерес к моим материалам объяснялся просто: редакции обеих областных газет не были и наполовину укомплектованы сотрудниками. Я же к тому времени уже был членом Союза журналистов СССР и обладал довольно бойким пером.
Кстати, Беклемишевские озёра – Асей, Тарей, Арахлей и Иван-озеро, – с берегов которых собирались дети в школу-интернат, где я преподавал, заслуживают того, чтобы сказать о них несколько слов отдельно. Эти озёра, расположенные за тысячу с лишним вёрст от Байкала, непостижимым образом связаны с этим «славным морем». Они, как сообщающиеся сосуды, явно живут одной жизнью. Поднимался, допустим, уровень воды в Байкале – и ровно настолько же поднимался урез воды в Беклемишевских озёрах. В Байкале выдавался урожайный год на омуля – и в тот же период увеличивалось количество этой рыбы в озёрах. Нет сомнения: озёра соединялись тысячевёрстным подземным тоннелем с Байкалом, что вызывало неослабевающий интерес у гидрологов, ихтиологов и просто знатоков забайкальской природы. Многие из моих знакомых были фанатами чудес Забайкалья. Не столько рыбалка, сколько желание лишний раз посетить эти волшебные места привлекали их на берега этих озёр.
Поэтому я не очень удивился, когда однажды ко мне в Иван-озеро под предлогом рыбалки заявились ответственный секретарь Читинского отделения Союза писателей СССР Георгий Рудольфович Граубин, поэт Ростислав Филиппов, работавший в то время в газете «Забайкальский рабочий», и главный редактор молодёжки «Комсомолец Забайкалья» Владимир Серебряков. Серебряков с порога заявил, что хочет принять меня в штат редакции и намерен сейчас же увезти меня в Читу. Время было каникулярное, и я подумал: а почему бы мне не воспользоваться этой оказией и не поехать на несколько дней развеяться в город? Директор школы, заподозрив неладное, коршуном налетел на редактора. Но я успокоил его, пообещав, что через несколько дней вернусь.
Редакция «Комсомольца Забайкалья» занимала первый этаж массивного здания с колоннами Забайкальской железной дороги, и мне без труда нашли в нём каморку с диваном, столиком и стулом, снабдили чайником и электроплиткой. Я намеревался перекантоваться там два-три дня, а прожил в этой каморке полтора месяца, пока не нашёл квартиру. В Иван-озеро я уже не вернулся. Вскоре ко мне в моей каморке присоединился парень со смуглым до черноты лицом, тоже бесквартирный. Познакомились. Это был Михаил Вишняков, который устроился в редакцию газеты почти одновременно со мной. (Через некоторое время он нашёл квартиру и перевёз туда жену с ребёнком, а чуть позже квартиру снял и я в микрорайоне «Сосновый бор» у безногого алкоголика.) Мы с Мишей подружились, и дружба эта продолжалась до самой его кончины. Он потом не единожды приезжал ко мне в Кузбасс (куда я через несколько лет перебрался из Забайкалья), а затем и в Москву.
В редакции мне было предложено несколько вакансий на выбор, включая должности замреда и завотделами. Я выбрал отдел культуры из-за возможности публикаций воскресных разворотов стихов чужих и собственных. Работа меня увлекла, я был в гуще литературной жизни Забайкалья и Восточной Сибири. На дворе стояла середина 60-х годов, и литературная жизнь в Чите, как и в европейских городах Союза, била ключом. С размахом проходил ежегодный праздник поэзии «Забайкальская осень», на который приглашались именитые писатели из Москвы и городов-миллионников. Разделившись на группы, писатели разъезжались с выступлениями по приискам, пограничным заставам и шахтам. Всё это я освещал в газетных отчётах в сопровождении стихотворных подборок участников. К слову, этой моей деятельности не мешали ни ответственный секретарь газеты Юрий Курц, ни главный редактор Владимир Серебряков (не знаю, жив ли ещё Володя?). Знакомства, завязавшиеся в тот период, переросли в дружбу и продолжались десятилетия. К великой скорби, практически никого из них уже не осталось в живых. Да и мне, самому младшему из них, теперь уже пошёл 86-й год…
Конечно, первым номером среди моих тогдашних забайкальских друзей был поэт Миша Вишняков. Странный, на первый взгляд, это был тип. С угловатыми, медвежьими ухватками, с внезапными «выбросами» темперамента. Как говорится, «вещь в себе». Коренные забайкальцы называют себя гуранами. Часто называл себя гураном и Михаил Вишняков. И впрямь, в его характере была схожесть с обитателями продутых ветром заснеженных скал. Та же рискованность поступков и действия, не поддающиеся нормальной человеческой логике. Чего стоит одна только его женитьба. Он взял в жёны пациентку психоневрологического диспансера, периодически госпитализируемую в психушку. Ни стирать, ни варить молодая не умела, и не испытывала никакого желания тому научиться. Михаил взвалил на себя весь хаос и непотребство семейной жизни, ибо по-настоящему любил её, чего не скажешь о ней. Потом пошли дети. И всё это стало уделом, опять же, Миши Вишнякова. Пелёнки, распашонки, детские болезни… Диву даёшься, откуда он на всё это брал время! Ведь он работал в газете, а газета пожирает большую часть дня. Совсем уж вызывает недоумение, откуда он брал время и силы ещё и на стихи…
В 1967 году он как-то мне сказал: «Старик! Как ты думаешь, примут меня в Литинститут?». Я со смехом ему ответил: «Ну как же тебя, такого талантливого, могут не принять! А ты что, собрался поступать? Не поздно ли?». Он говорит: «Да вот, отослал стихи на конкурс…». Об этом разговоре я быстро забыл, решив что всё это несерьёзно… Однако через какое-то время Михаил сообщил, что он прошёл творческий конкурс и ему прислали вызов на экзамены. Чем несказанно меня удивил. Ведь я был уверен, что он точно не поступит: этот медведь, этот таёжник – и вдруг решил поступать в столичный вуз! Однако Михаил поступил на заочное отделение Литинститута, с успехом его закончил, ещё раз доказав – всё, за что он ни брался, он доводил до победного конца.
Это был настоящий трудоголик (имею в виду писанину). Он мог просидеть весь день за материалом для газеты, выдать за день сто с лишним строк, а после этого у него ещё хватало энергии на собственные стихи. Конечно, грамотёнки ему не хватало, и культуры тоже. Откуда всему этому взяться в таёжной глухомани, где он до переезда в Читу жил с самого рожденья? Иногда я с удивлением понимал, что он не знает элементарных вещей. Однажды он написал стихотворение о золотодобытчиках. Золото добывали в Вершино-Дарасунском, откуда Миша был родом. Стихотворение называлось «Золотари». Я невольно улыбнулся: «Миша, ты это о чём? Об ассенизаторах, что ли?». Тот бросил на меня сквозь очки гневный взгляд: «Какие ассенизаторы?! Золотодобытчики!». «Но ведь слово «золотарь» – означает «ассенизатор», «говночист»!» Вот такие казусы случались…
Теперь, когда его нет, мне неудобно за тот разговор и за другие насмешки, которые мы иногда отпускали в его адрес. Особенно «преуспевал» в этом Рюрик Карасевич, который прилепил к Мише кличку «лумумба» из-за его смуглого цвета лица. Но Михаил редко обижался.
Миша был не то чтобы взбалмошный, но со взрывным характером, и зачастую как снег на голову сваливался на меня. Так, почти перед каждым Новым годом он заявлялся, весь в инее, и кричал: «Старик! Чего мы ждём! До Нового года остаются считанные часы!» «Что же ты предлагаешь?» «Как что! Надо срочно идти в тайгу и праздновать!». К слову, тайга начиналась почти у порога квартиры, которую я снимал. И он тащил нас с женой в заросли – по сугробам, колдобинам. Мы с огромным трудом там расчищали снег, разбрасывали ветки, разводили костёр и у этого костра, как дикари, топтались. Принимали новогодние сто грамм, поздравляли друг друга. Потом Мишка хватал снег – сыпал нам на голову, за шиворот и хохотал. В общем, всё в его духе.
Однажды у нас был, как это теперь принято называть, редакционный «корпоратив». Мы выехали на двух автобусах в таёжную избу. Помнится, недостатка в винах и закусках не было. Миша от свежего воздуха и горячительного пришёл в необычайную весёлость, выскочил во двор, схватил там снеговика, вбежал в избу и водрузил снеговика на раскалённую плиту. Плита с резким звуком ружейного выстрела раскололась, изба густо наполнилась паром. Все остолбенели…
К слову о праздниках: в магазинах Читы тогда долгое время отсутствовало спиртное, и Серебряков перед пиршеством отправлял нас с Мишей на ликёро-водочный завод «делать репортаж». Пустыми, разумеется, мы оттуда не приходили.
Надо сказать, что забайкальцы большинство грибов считают несъедобными и даже ядовитыми. Мы же, понаехавшие из центральной России, любили шампиньоны. Я лично их очень люблю, и жена тоже любила. Шампиньоны росли прямо около дома, два шага – и сплошные грибы. Полчаса – и полная корзина. Как-то жена нажарила огромную сковороду шампиньонов с картошкой и сливочным маслом. Заявился Миша и принял активное участие в поглощении шампиньонов. Блаженно оглаживая пузо, он приговаривал: «Старик! Что за грибы? Никогда не ел таких вкусных! Это что, белые?» «Да нет, не белые…» Когда вся сковорода была поглощена, он снова спросил: «Что это за грибы такие вкусные?». Я говорю: «Шампиньоны». Он поперхнулся, схватился за живот и побежал в туалет. И там все грибы, которые он только что с жадностью поглотил (пол сковороды), из него вынесло… Забайкальцы ведь, кроме груздей и белых, никаких грибов не признают. Шампиньоны они называют, кажется, «собачиками». Вот такие предрассудки.
Жизнь у Михаила была, конечно, не мёд. Что уж там говорить! Абсолютная неустроенность, дома чудовищная захламлённость, грязь. Все заботы были на нём. Мишу, конечно, жалко. Хотя, наверное, та жизнь была для него естественна…
И всё-таки, видимо, Господь на него призрел, потому что (это было уже после моего переселения в Кузбасс) он каким-то чудом устроился референтом к самому главному начальнику в области. При всех его чудачествах, а, может, именно благодаря им, высокий начальник возлюбил его, они скорешились, много было выпито между ними, много сердечных тайн поведано друг другу. И когда Миша ушёл из жизни, лавры, уже посмертно, настигли его. Его именем названа улица в Чите, в память о нём учреждена литературная премия, издаются сборники его стихов…
Время нашей с Михаилом работы в «Комсомольце Забайкалья» совпало с настоящей советско-китайской войной. Взрывы грохотали на Даманском, гибли люди, китайцы каждый вечер объявляли, что утром они займут Читу. Мать моя забрасывала меня телеграммами: «Что у вас там, как? Жив ли ты вообще?». О получении квартиры в этой обстановке нам с Михаилом и помышлять не приходилось: в Чите было два округа – военный и пограничный, и даже генералы из высшего командования и те стояли на квартирах. Никакое жильё не строилось. Было не до того. А жена у меня тогда была на сносях и мы, вспоминая приглашение моего знакомого поэта из Кузбасса (мол, приезжай – и все вопросы с квартирой решатся), двинулись в пожарном порядке в Кемерово. Пришлось оставить любимую работу, друзей, с которыми уже породнились, и спешно ехать. Едва мы приехали в Кемерово и определились в гостиницу, как жену на «скорой» увезли в роддом…
К слову о квартире. Когда вся эта заваруха на Даманском закончилась, в первом же построенном доме редакции «Комсомольца Забайкалья» выделили квартиру. Квартира эта предназначалась мне, потому что я был первым на очереди (вторым следовал Михаил). Поскольку мы с ним были друзьями, эту квартиру единогласно решили отдать ему. Так Миша получил свою первую квартиру…
С кем ещё я дружил в редакции? Был ещё Николай Братчиков, впоследствии собкор газеты «Правда» (он позже переехал в центральную часть России) и редакционный художник Володя Пинигин. Впрочем, выделять кого-то, наверное, нет смысла. Тогда все мы были как братья. Собственно говоря, делить-то было нечего – все молодые, полуголодные, надеющиеся обрести в журналистике, а то и в литературе, громкое имя. Обо всех я вспоминаю с огромной теплотой.
Со слов Юрия Могутина записал Евгений Богачков
Спасибо! Прекрасный материал. И Михаила Евсеевича Вишнякова вспомнили, друга, товарища, соратника, классика сибирской поэзии…