ЗДРАВСТВУЙ, ПЛЕМЯ МЛАДОЕ, НЕЗНАКОМОЕ

Рубрика в газете: В ожидании ломки, № 2020 / 15, 23.04.2020, автор: Дмитрий ИВАНОВ

Тридцатилетний пермяк Павел Селуков стал писать. Теперь, спустя четыре года, у него вышла вторая книга – «Добыть Тарковского». Второе её название – «Неинтеллигентные рассказы». Таковы, действительно, они и есть. Многих слов, какими они написаны, я не знал, не слыхал даже. Например, человек «откинулся». А у Селукова люди чуть ли не каждый второй такой, – после «ходки».
Но в ещё большем, неимоверном, совершенно непотребном количестве в книге присутствуют слова, знакомые всем и каждому, – матерные, непристойные, скотские. Те, что всегда воспринимались именно как сквернословие и, безусловно, развращают литературу, несут порчу нормальному нравственному чувству.
Эти слова все мы слышим (и произносим) каждый день и час, если не минуту. Как сказано раньше другим пермским жителем, известным писателем Алексеем Ивановым: «Это уже не мат – это речь. Люди не матерятся – этим матом говорят про что угодно».
Понятно, и, увы, это не местная особенность. На таком языке сегодня говорят везде и, считай, все: от мальцов и соплюшек до респектабельных дам из высшего нашего делового и культурного сообщества.

Так что Селуков, хотя и удивил, но больше тем, что матерщина у него (в отличие от переимчивых последователей Миллера или Лимонова) не применяется как яркое изобразительное средство для сцен, на и за гранью эротических.
Правда, в книге почти и нет голых сцен. Её героям крайне редко удаётся испытать даже нечистый зов Эроса. Обычно они просто «отвисают». Как настоящие скоты.
У них нет нижней части жизни, она у них вся низкая. И Селуков безоглядно, донельзя откровенно, шокируя, а местами бравирующе выставляет её напоказ. Это не новый реализм. Это голая жуть нашей действительности (куда до неё горьковским классическим «Страсти-мордасти»), не неприглядные, а вовсе, извиняюсь, блядские будни человеческого существования, они же – страшная трагедия неосуществления людей.
«В притончике, – говорит один из них, – весь народ с биографиями, но без будущего. «Люди-раки» я их называю».
Рамки действия рассказов совершенно конкретные – последние двадцать лет, все двухтысячные. Сначала персонажи подростки, потом они или такие же – младые и повзрослее, набравшиеся сил и злобы, нахватавшиеся сроков, «откинувшиеся» и откинутые. «Чёрные от героина и опухшие от водки», переживающие «конские эмоции» от «ящика асептолина», наспех случающиеся с пьяной дрянью, – или закалившиеся, не сдающиеся, нашедшие на какое-то время жену, ребёнка, имеющие работу и вроде как нормальный дом.
«Я три года выходил из дома на завод в 7:30 утра. Выходил и выходил, ничего особенного. Я ненавидел завод. Ненавидел формовку. Хотел блевать от лома и лопаты. У меня постоянно болела спина. Я не пил из последних сил. Часто пересматривал «День сурка». Не видел никаких перспектив. Жалел себя. Потихоньку разжигался ненавистью к этому миру. Каждую ночь думал вернуться в криминал. Балансировал на грани. В моей жизни не происходило ничего. Путинское безвременье, пробравшееся за шиворот. «Облако-рай» без отъезда на Дальний восток. Шизофреническая сонливость».
Что это, кто? Отстой – или самая нынешняя гуща народная…
Но, – это ли не чудо! – одновременно почти все герои Селукова способны, готовы к самым человечным душевным движениям и благим поступкам. Но, – это ли не ужас! – почти половиной для их свершения избираются самые бесчеловечные, зверские средства.
В чём причина такой закавыки, немыслимой загогулины? Писатель умеет не выступать впрямую с этими затёртыми, замусоленными вопросами, щедро расплёскивая боль от их безответности. Но иногда позволяет себе проговариваться. В «Никчёмыше» он дважды повторит: «За окном пермскость. Грязь решетниковская. Путинское бессилие».
Последнее обстоятельство разъяснять в очередной раз никому особо не надо.
Про грязь 99 процентов читателей, думаю, не поймут, что образ растёт из полуторавековой давности повести селуковского земляка Федора Решетникова «Подлиповцы», где её герои, Пила и Сысойко, от безысходности, бросают тянуть родную лямку и подаются на сторону за другой – бурлачить.
А вот «пермскость» – это что за зверь?
(Кстати, знаменитые персонажи чеховских «Трёх сестёр», которые всю пьесу собирались сбежать «В Москву! В Москву!», – они ведь в Перми проживали, сам Антон Павлович именно её почему-то назвал в качестве вероятного места их обитания).
Вот один из вариантов ответа: «В двадцать девять лет мантулить разнорабочим как-то стрёмно. Нет, сама по себе работа нормальная, просто пока руки заняты, всё время думаешь – а что дальше? Ничего, понятное дело. Вроде короткое слово, а такое глубокое, что в нём запросто утонуть можно. Я стараюсь от этого омутка держаться подальше. Если не получается, я начинаю перечислять, чего именно не будет: своей квартиры, больших денег, крепкого здоровья, новой любви, неодиночества, красивой смерти за правое дело, некрасивой жизни за правое дело, автомобиля».
Чтобы понятно стало, что не один мат в книге, частично продолжу: «Обычно я перечисляю этот список монотонно, а слово «автомобиль» выкрикиваю голосом Якубовича. В детстве я смотрел «Поле чудес». Мы всей семьёй смотрели, за чаем и пряниками… А когда вырос, мне эта передача страшно глупой показалась… Не удивлюсь, если наши политики составляют мнение о народе, просматривая «Поле чудес». У них есть соленья, какая нефть, о чём вы?!» (Обязательно прочитайте «Заячью кровь» до конца!)
Так что «пермскость» следует, прежде всего, понимать, как обречённость, покорную готовность бесконечно тянуть доставшуюся лямку.
Недаром селуковский алкаш-работяга, вслед за им выведенной, а мною процитированной триадой, шутовски резюмирует: «Надо делать революцию, но не сегодня, не сегодня. В пятницу, может быть. Или в субботу. Сегодня дел невпроворот».
Есть, разумеется, и ещё варианты. В последнем рассказе герой, не ставший интеллигентом, но выбившийся в интеллектуалы, выдвигает иную причину: «За ХХ век мы потеряли две трети населения. Известно, что нация, потерявшая две трети населения, не выживает. Не умирает сразу, но увядает, вырождается, превращаясь в тень самой себя. Глупцы думают, что дело в Путине или в США. Хотел бы и я очаровываться такими теориями, всё намного проще и неумолимее. Вырождение. Процесс запущен. Точка».
Точка и здесь и там. «Революцию» отложили, а о законных способах менять окружающую действительность героям «неинтеллигентных рассказов» и знать, и думать заказано. Они просто не ходят голосовать.
Они незаконопослушные.
… В книге собрано почти полста историй. И, в общем, все они похожие.
Повторяются сюжеты, иногда буквально. Ещё чаще повторяются эпизоды и детали, поступки и мысли. Персонажи все слишком близкого типа, ходят по одному замкнутому кругу. Яркая самобытная манера, когда мгновенное пересечение низкого и высокого проходит, точно заточка, рядом с сердцем, раз от раза тупится её однообразием.
Писатель, понятно, сознаёт это сам. Недаром к концу книги в ней густо пошли рассказы фантастичного, даже фантасмагорического свойства, правда, не слишком убедительные.
Но всё равно Селуков остаётся в черте пермскости, добровольно заперев себя в границах Пролетарки, Кислотки и, кажется, Закамского.
Между тем, несомненно, и в этом «анклаве» обитает множество людей по-пригляднее, иного, скажем так, общественного положения. Тех, с которыми писатель не может не сталкиваться, не замечать, но, выходит, не хочет (не чувствует креатива? не видит перспектив?) знаться.
Их сегодня принято именовать «нашим большинством». Тем, которое законопослушно ходит голосовать и демократически выбирает себе и всем остальным нашу жизнь.
В последнее время к ним небезосновательно прикипело недостойное прозвание «быдло»…
Странную, скучную, вернее, скверную штуку сыграла с Россией история: в конце века минувшего русские вернулись в самое его начало. Но ничего от Серебряного века сегодняшней России не перепало, достались прежние беды и несправедливость, мерзость и грязь. И так по сю пору длится и длится.
Так что персонажей Селукова можно числить средь горьковских «меньшинств» – босяками либо окуровцами. (Талант писателя просит соотнесений по знаковому счёту.) А нынешнее «большинство» прямо просится в нескончаемый ряд персонажей Чехова: господ и простолюдинов, вечных недоинтеллигентов и полуинтеллектуалов – обыкновенных «хмурых людей», которым снова выпало прозябать «в сумерках». (Совершенно нечаянно почему-то аукается мне тут… пермскость). Но огромная разница в том, что тогда тех и других отделяла чёткая, резкая грань. А в нынешнем нашем равном обществе обещанных возможностей эта граница демократично стёрта.
И все слились, слиплись в единый (точнее, донельзя разобщённый) громадный безликий безобразный ком.
По-моему, как раз таких людей высмотрел недавно в другом уральском городе (на несколько сот км подалее) другой уралец Алексей Сальников: типичных обывателей Петровых вкупе с предприимчивым Игорем Артюховым, его парафилософствующим приятелем Виктором Михайловичем, всякими троллейбусными «дедулями», автобусными кондукторшами и, просто нельзя забыть, «двумя симпатичными тётеньками, судя по разговору, – учителями в школе, филологинями, а разило от них так, будто вечером ранее они пили в невероятных количествах какой-то эпической силы термоядерный деревенский самогон»… Их «екатеринбургскость» мало чем отлична от пермскости. Писатель старался, но не обнаруживает в их повседневности решающего – деятельного начала, настоящего смысла.
Прежде это могло казаться мороком или глумом, но Сальников провидчески изобразил своих героев (и целый город) уже в болезни (в гриппе!), ещё не под карантином, но уже, чудится, в эпидемии.
…И эпидемия, и тем более карантин пройдут. Но может (или должна?) начаться послеболезневая, – слишком крепко подсели на нефть да газ, на авторитарность да коррупцию, – «ломка». С ней, да с разворачивающимся на глазах у всех небывалым кризисом, «нашему большинству» придётся столкнуться очень близко. Чем, как, кому это обернётся, не возьмусь предугадывать.
А что же герои Павла Селукова?
Вдруг да они станут законопослушными и даже захотят голосовать?
Представьте, как до или после, а то и прямо с ящиком асептолина на избирательный участок являются Витька Смерть, Коля Яйцо, Надька Манда, за ними Лёха-Валера, Саня Керосин, Дюша Банзай, ещё, конечно, Сёма Цыган, Миша Стамеска и Коля Рубероид, да ещё безногий Серёга Зёга и на конец Людка Мореста. Во ныне какие «челкаши»!
Ничего, конечно, от этого не изменится.
Но что-то случится.