Василий БЕЛОВ. НА ТРАКТЕ
№ 1985/8, 28.05.2015
Погода – хуже некуда. Промозглый октябрь со стороны «северо-запада гонит и гонит свои бессчётные ветры, косо несёт низкие, изжелта-серые облака, начинённые то мокрым снегом, то холодным дождём. Идут они сплошь. «И откуда столько всего?» – думает хворый Лещев. И впрямь – откуда? Столько упрямства, столько ветру, столько шуму и сырости? Кажется, вот-вот всё успокоится, уже начнут затихать берёзы и телефонные провода, обсыхают ворота, перестают качаться пустые скворечники. Так нет же! Как плюнет ветер новым сгустком холодной мокрети, как сыпанёт снежной водой! И опять провода заноют будто от зубной боли, снова тоскливо застучит неприколоченная доска у соседского дома. Приколотить бы, да как? Возьми любого и каждого. Дом-то давно продан какому-то горожанину. Сунешься, а тебе же потом и скажут: не стригут – так не блей...
Так думал хворый Лещев, собирая вилами картофельную ботву. А больше в огороде в такое время и делать нечего. Сидеть бы дома да лежать на печи. Но Лещеву каждый день надо хоть что-нибудь поработать. Иначе совсем совесть заест...
– Шёл бы домой-то! – ворчит лещевская старуха Енфалья. – И так еле во ставу стоишь...
Ока вываливает из ведра на грядку печной пепел и уходит в тепло, а Лещев, разогнувшись и опершись подбородком на черенок, ждёт, когда пройдёт боль в пояснице. И зорко глядит на тракт. Дивное дело! До войны да и после неё в деревне было сорок домов и все жилые, а дорогу не строили. Теперь, когда осталось всего с полдюжины, да и то чуть ли не все брошенные, вдруг начали строить дорогу. И построили! Нынче до районного города по прямой всего ничего. Полчаса на мотоциклете, глядишь – и прямо к поезду. Поезжай куда хочешь. На лошади, бывало, едешь да едешь...
Лещев сложил ботву в кучу, а кучу вилами перекидал за изгородь в крапивный пустырь. Весной, когда высохнет, надо сжечь, а пока... Не зайти ли к новожене-Кочу? Смех смехом, а Коч привёз-таки в деревню сугревушку. Шестидесяти годов. Привёз и живут. Лещевская старуха сперва плевалась, теперь привыкла и даже ходит к этой сугреве занимать дрожжей. Коч без дрожжей не живёт, ему присылают из Ленинграда...
Лещев уже поставил было вилы к воротам и хотел завернуть в проулок новожени-Коча. Но вдруг из-за палисада вышел человек, одетый в модную пластмассовую куртку. Куртка была синяя-синяя, две какие-то полосы, одна жёлтая, другая красная, шли от ворота к рукавам.
– Дед, а дед, ты чего, из этого дома? – не здороваясь, спросил незнакомец.
– Доброго здоровья, – сказал Лещев.
– Привет. Ты не поможешь мне на дорогу выехать?
На ногах у мужика были резиновые, все в глине, сапоги, на голове шлем танкиста. «Видать, служил в армии, – подумал Лещев. – Надо пособить человеку».
– Подзанесло малость, а тут у вас глина, – оправдывался мотоциклист.
– Пособить-то я пособлю, – сказал Лещев, – да, вишь, толку-то от меня... маловато. Ежели вон Зюзю ещё гаркнуть.
– Ну! А кто такой Зюзя?
– Да Валентен, тракторист.
– Ну! – обрадовался приезжий. – Выручите, мужики.
– Да ведь... с кем не бывает? – согласился Лещев. – Ты иди, а я его скричу. Вон он дрова колет. Лопату-то надо брать?
– Не надо лопату. Только на насыпь выкатить.
Мужик ушёл, обнадёженный. Лещев направился к Вальке, который колол дрова. У него опять отобрали права и лишили трактора, поэтому третий месяц в деревне жили спокойно. Он и сам говорил про себя, что, мол, такая уж у него натура: к технике его допускать нельзя, стоит его разлучить с техникой, всё у него сразу приходит в норму.
– Товарищу Лещеву, наше с кисточкой. – Валька издалека увидел соседа и отбросил топор. – Ты с кем это там? Откуда уполномоченный?
– Да вот, человек на дороге застрял. Пособить просит. В глину заехал.
– Как заехал, так пусть и выезжает, – сказал Валька. – Ежели мы всех будем из глины вытаскивать, что от нас останется?
– Да так-то оно так, – согласился Лещев. – Только уж больно просит. Надо бы человека выручить.
– Он чево, с мотоциклом? – начал сдаваться Валька. – В такую погоду только и ездить на мотоциклах...
Оба пошли по тропе между двух прясел к новой дороге. Насыпь её громоздилась вровень с банными крышами. Вдоль неё с обеих сторон всё было ободрано, густая глина цеплялась за ноги и отпускала с большой неохотой. Для того чтобы сделать очередной шаг, ногу приходилось дёргать не по одному разу. Накренившийся «Урал» мок около насыпи, люлька неловко торчала сбоку. Мужик в синей пластмассовой куртке обрадовался помощникам:
– Давай, один сзади, другой пусть люльку, а я передок!
– Вот тебе и передок! – Валька неодобрительно оглядел мотоцикл. – Чего, дорога-то узка оказалась, что ли?
– Да вот... подзанесло, – смутился мужик.
– Подзанесло... Лещев, ты становись тут. А я тут. Ну? Давай! – скомандовал Валька. – Раз-два – взяли! раз-два... Ишь, тяжёлый, михрюк. Раз-два – ну? Давай, взяли!
Мотоцикл наконец сдвинулся. Втроём его выкатили на насыпь.
– Ну, братцы, спасибо! – обрадовался проезжий. – Не знаю, чем и рассчитываться. Ваша деревня как называется?
Лещев сказал. Валька запалил предложенную сигарету «Опал» и хотел было идти, но мужик снова остановил его:
– Спасибо, ребятушки! Выручили! Не знаю, чем и отблагодарить.
– Рассчитаемся на том свете углями, – засмеялся Валька, хлопая по топливному бачку. – Он хоть заводится у тебя?
– А как же!
Мужик ногой обдавил педаль, и мотоцикл по-медвежьи фыркнул, стрельнул и загудел ровно, очень уверенно.
– Не знаю, чем и отблагодарить! – снова сквозь шум послышался благодарный голос. – А что? У вас есть время-то? Поехали в город, там выставлю. А? Двадцать минут – и на месте! Нет, правда.
Валька вопросительно взглянул на Лещева. Тот ольховым прутом счищал с каблука глину. Мотоцикл просто трясся от нетерпения.
– Лещев, ты чего, оглох, что ли?
– Нет, не оглох.
– Нет, всурьёз!– проезжий подскочил теперь уже к Лещеву. – Двадцать минут – и там. Ну а обратно я вас сам отправлю. Посажу на вечерний автобус, чин чинарём. Да у меня и свояк тоже шофёр. Минутное дело.
– Ну, Лещев, твоё последнее слово, – по-петушиному встрепенулся Валька. – Как скажешь, так и будет...
Лещев неожиданно для себя забыл про все хвори и вспомнил молодость. Он решительно махнул рукой: «А что? Давай...» Не успел он обдумать как следует свою выходку, как уже сидел в люльке, а Валька – сзади мотоциклиста.
Ветер с дождём и снегом ударил было им в спину, но «Урал» так мощно рванул вперёд, что скорость ветра заметно снизилась. И сразу стало теплее.
Лещев ещё ни разу не ездил на мотоцикле. Рядом, почти под носом, стремительной полосой строчила дорога, чуть подальше мелькали гравийные камушки, ещё подальше плыли голые кустики. Знакомые места и деревни казались чужими при такой быстрой езде, да и новая насыпь, прямая, горбатая и мощная, как бы придавила и опоясала собой всю округу. Валька что-то сильно орал мужику, мужик орал что-то Вальке. Шум движка и треск глушителя не позволили Лещеву разобрать эти слова.
И всё же ехали не двадцать минут, а сорок, да пока объезжали какие-то траншеи с большими трубами, прошло ещё минут десять. Только через час да ещё с довеском остановились у одной не знакомой Лещеву столовой. Мужик завёл их в коридор, где стояли пустые пивные бочки.
– Братцы, вы тут сидите и до меня – никуда! Я счас. Домой заскочу, денег возьму да сапоги другие обую. Раз – и в дамки, минутное дело. Ждите! С этого места никуда чтобы!
Утробный «уральский» гул понемногу стих. Лещев огляделся. Валька тем временем уже сбегал наверх, в столовую. В голосе его Лещев уловил что-то новое:
– Денег, говорит, мало с собой, а? Ну ничего, сейчас явится. Придёт!
...Они прождали на бочках около часа. Лещеву стало стыдно, он зодевал рукавицы.
– Погоди! – сказал Валька, хватая, его за рукав. – Сейчас придёт.
Но Лещев сильно отдёрнул руку и покраснел ещё больше. Он вышел из вестибюля столовой и твёрдо пошёл к автобусной остановке. Валька несмело ступал следом.
На автобусной остановке выяснилось, что вечерний автобус давно отменен. Ни слова не говоря, Лещев вышел на большую дорогу, намереваясь идти пешком. Валька забежал вперёд и загородил ему путь:
– Погоди, говорю!
– Пойдём, пойдём, пока совсем не стемнелось, – Лещев обошёл Вальку, как обходят в поле куст или камень, и пошёл дальше. Вальке ничего не оставалось, как пристраиваться к Лещеву...
Ветер с дождём и снегом дул теперь прямиком в лицо. Пешеходы отворачивались от этого промозглого ветра и так и эдак, но всё без толку. Оба молчали. Когда вышли в поле, где начинались дачные огороды, Валька разразился таким многоступенчатым матом, что даже Лещев почувствовал в себе какую-то облегчающую перемену. «Вот! Так и надо нам, дуракам!» – подумал; он и плюнул в сторону. Уши Лещева так и горели на холодном ветру.
Часа два, а может, и все полтора они топали молча. Оба устали.
– Лещев, а Лещев? – Валька остановился. – Давай посидим, хоть на глине. Отдохнём.
Лещев не останавливался. Валька сказал:
– Вот, я-то дурак тридцати годов. А тебе? Семьдесят с хвостиком, а тоже не умнее меня...
Лещев промолчал и на этот раз.
На другой день он до обеда не мог встать, всё лежал и лежал на печи.
– Весь день в лёжку, – подначивала внизу Енфалья. – Вот ведь как напоили в городу-то.
Она стукала о ведро медным ковшиком, пробовала подать этот пустой ковшик на печь Лещеву:
– Старый хрыч, на-ко вот, похмелись!
В ответ Лещев бросался сухими валенками.
Василий БЕЛОВ
г. ВОЛОГДА
