№ 1963/2, 11.01.1963

Кого не взволнует пробуждение природы? Когда взламываются, трещат глыбы льда, а воды, освободившись от долгой зимней скованности, бегут, дыбятся, рокочут, словно споря, переговариваясь, обгоняя друг друга, человек не может оставаться равнодушным. Он знает, что воды эти родились не заново, что они жили своей жизнью и там, под кромкой льда, но блеснуло солнце, повеяло весенним воздухом, и вырвались они из своего заточения и буйно-радостно понеслись навстречу вечно обновляющейся жизни.

№ 1962/125, 19.10.1962

Даниил Гранин. «Иду на грозу». Роман. «Знамя», №№ 8 – 10. 1962.

№ 1962/68, 10.06.1962

Сегодня она в первый раз ударила Женьку – за разбитую чашку от сервиза. Она понимала – не в чашке дело. Давно копилось в сердце мелкое бабье раздражение и вот прорвалось наружу. Женька стоял в углу, и на щеке его вспухали три красные полоски – следы её пальцев. Как затравленный зверёныш, караулил он каждое её движение, готовый тут же втянуть голову в плечи, вскинуть руки для защиты. Он не думал, что мачеха осмелится когда-нибудь ударить его. Сегодня он боялся её. Женьке было девять лет, и он не знал ещё, что дерутся люди от бессилия. Она стучала по столу ладонью и кричала. Жалобно, как детский всхлип, позвякивал стакан, ударяясь о графин.

№ 1961/148, 17.12.1961

Вид у Чурина был не очень-то серьёзный. Лицо – плутоватое, с улыбочкой, в зрачках – искорки. В гараж приняли его накануне уборочной. Днём над жёлтыми хлебами, над белёсыми отвалами курганов накалённый воздух кипел, плавился. За ночь же земля успевала так остыть, что брезент, которым укрывались шофёры, гремел, как железный. На зорьке у продрогших водителей зуб на зуб не попадал. Даже те, которых и пьяными в круг не вытащишь, в пляс пускались да поглядывали на восход, будто ждали спасения.

№ 1961/118, 04.10.1961

Я приподнялся с пола, где мы спали на охапке сена, и взглянул на печку. Поддувало не светилось. К полуночи ветер вытянул из сторожки всё тепло и зашвырял окно толстым слоем снега. Растопив печку, я с трудом отвалил сенную дверь. Снежный вихрь наотмашь хлестнул по лицу, перехватил дыхание и отпустил лишь тогда, когда я, зачерпнув котелком свежей намети, захлопнул дверь. Кирилл высунулся из-под полушубка. – Метёт? – Опять дверь завалило. – Чёрт возьми! Без лыж отсюда не выберешься. Кирилл откинул ногами полушубок» подсел на чурбан к печке. Хмуро щурясь на огонь, он растирал щёку, на которой мелкой сеткой отпечатались травинки.

№ 1961/41, 05.04.1961

Очевидно, мои мысли многим покажутся спорными, но я вовсе не претендую на их обязательность для кого бы то ни было. Мне лично кажется, что старый «семейный роман», хотя и с некоторыми рецидивами, всё-таки начинает умирать у нас тихой естественной смертью.

№ 1960/119, 07.10.1960

Но кто с этим спорит? В жизни всегда было, есть и будет место сильным и ярким чувствам, большим мечтам, высокой самоотверженности подвига – всему, что мы зовём романтикой. И так ли нуждается в дополнительных декларациях эта простая истина? Оказывается, нуждается.

№ 1960/47, 17.04.1960

На площади Пушкина, возле сквера, под самыми липами остановился автобус: одни сходили, другие садились. Последними в него вошли две женщины в синих служебных халатах поверх пальто. Та, что помоложе, с выбивавшимися из-под берета светлыми кудряшками, поднялась в переднюю дверь, а пожилая, скуластая, в зелёном платке – в заднюю. Двери захлопнулись, и, когда машина тронулась, голос водителя напомнил в микрофон: – Граждане пассажиры, автобус работает без кондуктора. Платите за проезд, не забывайте отрывать билеты.

№ 1959/99, 19.08.1959

О творчестве Юрия Казакова спорят. Одни связывают его имя с будущим расцветом советской литературы, другие с маху относят его к декадентам и заявляют, что под многими его рассказами «можно поставить дату 1908 – 1912 гг.». Кто-то считает Казакова самобытным, оригинальным автором, а кто-то говорит, что он пишет то «под Тургенева», то «под Чехова», то «под Бунина», то «под Гамсуна». Но все сходятся в одном: Юрий Казаков талантлив.

№ 1959/85, 17.07.1959

Краюху хлеба Володя запивал молоком. Потом он аккуратно вытер стол, покрытый клеёнкой, и вышел во двор. Из открытого окна спальни слышался храп отца: после посевной отец никак не мог отоспаться. А мама уже проснулась. Она стояла у окна и расчёсывала волосы.