Изумляемся вместе с Ольгой Рычковой

№ 2006 / 35, 23.02.2015

Как вышивать гладью

Есть такой вид рукоделия – с помощью вышивки делать копии известных картин. Работа кропотливая, тщательная, зато бывает так похоже на оригинал, что издали и не отличишь. Правда, если приглядеться, видно, что всё-таки не живопись: не мазки, а стежки.
Такую «вышивку» напоминает «маленький роман о большой любви» «Дева Наталья» Фаины Пиголицыной (издатель: индивидуальный предприниматель Пиголицына Ф.В.), посвящённый «спутнице Пушкина, удивительной женщине Наталье Николаевне Гончаровой». На обложке – самый известный портрет Гончаровой, который является не только иллюстрацией к роману, но и, собственно, его содержанием. Аннотация сообщает, что героине «было восемнадцать, когда она вышла замуж за Пушкина, и двадцать четыре года, когда осталась вдовой с четырьмя детьми на руках и без средств к существованию. Потоки клеветы терзали эту нежную женщину при жизни, чернили и после смерти. А Пушкин называл её «чистейшей прелести чистейший образец» и душу её любил больше её прекрасного лица». Новизной это, скажем так, не блещет. Хотя, возможно, для подростков, знакомых со школьным курсом литературы по сборнику «500 готовых сочинений к экзамену», жизнь спутницы «солнца русской поэзии» – тайна за семью печатями. У Пиголицыной описана не вся жизнь «девы Натальи» («дева» в данном случае – не просто устаревший поэтический синоним слова «девушка» – «гордой девы идеал», но и знак зодиака Натальи Николаевны): автор ограничивается детством, отрочеством и кусочком юности героини – включая замужество.
Поскольку не ведомыми пушкинистике сведениями Пиголицына не располагает, исторических или литературоведческих открытий в «Деве Наталье» нет. Фаина Васильевна добросовестно пересказывает известные факты из жизни «Наташи, Таши, Натали Гончаровой, московской девочки, прилежной ученицы, шестнадцатилетней чаровницы» – скромной, молчаливой, прелестной, влюблённой в Пушкина… Чего ж вам боле? «Исторический фон» повествования тоже «вышит гладью» – ровненько и скучненько: «Танцы были важной частью тогдашней светской жизни. Балы являлись форумами новостей, демонстрацией добытых успехов в карьере, образовании, воспитании. Они помогали строить карьеру, но могли и разрушить её. На балу мужчины выбирали невест, а женщины ловили женихов». Напоминает «толковый, но монотонный» пересказ «сыном лейтенанта Шмидта» Шурой Балагановым брошюры «Восстание на крейсере «Очаков».
В том же духе выдержаны слова и мысли героев – как будто не живых людей, а манекенов. Вот юная подруга Таши-Наташи сообщает ей о влюблённости Пушкина и наставляет: «Наша женская доля – быть достойной спутницей мужчины. И как хочется, чтобы мужчина был достойным, чтобы не напрасно мы отдали ему свою честь, заботу, ласку». Даже если автор предназначает свою книгу исключительно несовершеннолетним, но половозрелым барышням, обдумывающим житьё, то прописные истины всё-таки надо подавать не «языком плаката», а как-то поизящней. Пожалуй, лучшее, что есть в «Деве Наталье», – многочисленные цитаты из стихотворений Пушкина, рассыпанные по страницам книги. По крайней мере, современные тинейджеры хоть чуть-чуть да приобщатся к великой поэзии, если попадётся им «маленький роман о большой любви». И хорошо, что маленький.

Мальвина в стране большевиков

Единственная в СССР женщина-министр (14 лет возглавляла Министерство культуры), секретарь ЦК КПСС, член Президиума ЦК, первый секретарь Московского горкома партии… И это всё о ней – Екатерине Алексеевне Фурцевой. Во время оно нельзя было и вообразить, что биография человека такого ранга предстанет как love story, мистика и политический роман в одном флаконе, а на обложку будет вынесено прозвище героини – Мальвина.
Правда, в предисловии к книге Татьяны Мирской «Мальвина в поисках свободы: Хроника частной жизни Екатерины Фурцевой» (издательство «Октопус») дочь Екатерины Алексеевны Светлана Фурцева подчёркивает, что «данное произведение относится не к строго документальному, а к абсолютно художественному изложению». Почему именно Мальвина – кукольная девочка с голубыми волосами из сказки про золотой ключик? Фурцеву, как объясняет автор, называли так не только за оттенок волос: «Окружающие её мужчины, со свойственной им проницательностью, когда дело касалось заинтересовавшей их женщины, угадывали в ней и светлое отношение к людям, и постоянную готовность броситься им на помощь». Честно говоря, не помню, была ли «настоящая», сказочная Мальвина готова постоянно бросаться людям на помощь. Помню только, что она пыталась научить Буратино считать, а потом, рассердившись за его шалости, засадила деревянного человечка под замок. А ещё у неё были пудель Артемон и воздыхатель Пьеро, сочинявший такие вирши: «Мальвина сбежала в чужие края! Мальвина пропала – невеста моя!..»
Мальвина-Фурцева в чужие края не сбежала, хотя самой большой её любовью стал директор знаменитого итальянского оперного театра «Ла Скала» Антонио Грациани. Грациани появляется на страницах книги не только «в живую», но и как «призрак оперы»: Екатерина Алексеевна вызывает его силой воображения и ведёт мысленный диалог. Их тайный, красивый, поначалу платонический роман начался в Италии и продолжался то там, то в Москве. Татьяна Мирская тщательно украшает повествование гастрономическими виньетками, со смаком описывая, что ели и пили герои во время встреч: «…это нежнейший окорок из медвежатины… Кроме специфического запаха дичины, который, конечно, хорошо вам знаком, лёгкий привкус каких-то трав. И ничего больше. Нам повезло, это ягодный медведь, он не ел рыбы. А часто после большой рыбалки, которую устраивают себе медведи, когда по рекам поднимается до нереста лосось, мясо их оказывается подпорчено рыбным запахом». Подробно рассказано и о туалетах: «Чёрно-фиолетовый английский костюм выгодно подчёркивал её гибкую фигуру. Бледно-лиловая крепдешиновая блузка удачно гармонировала с цветом костюма, а её воротник, заканчивающийся пышным бантом, мягко лежавшим на груди, придавал строгости костюма особую пикантность и женственность. Юбка в полколена не скрывала её стройные ноги…» Ну и так далее.
От полной и окончательной гламурности эту love story пытается спасти только «политика». В условиях тоталитарного режима Карабасов-Барабасов свидания советской Мальвины и итальянского Пьеро были редки и кратки, а чувства приходилось тщательно прятать. Автор изменила фамилии некоторых «официальных» персонажей, но прототипы узнаваемы: например, «Хозяин» страны Николай Степанович Храпов – Никита Сергеевич Хрущёв, Мавлосян – Микоян и т.д. Фурцева вроде бы одна из них, но совсем иная: хранит в сейфе книжку Солженицына, даёт читать дочери и её однокурсниками и не понимает, «почему Солженицын оказался в положении врага народа». К «диссидентству» героиня пришла постепенно, но тоже через любовь. Например, ещё задолго до знакомства с Грациани у неё был любовник-партаппаратчик, который читал ей полузапретных Ахматову и Пастернака, заронивших в Мальвинину партийную душу смятение и ощущение собственной несвободы. «Все в ЦК больше заняты проблемами собственного благополучия, чем мыслями о судьбе народа. Она давно отбилась от их клана, и её самодостаточность была причиной их постоянного раздражения. Давление на неё становилось всё более ощутимым. Искали повод в надежде избавиться от её раздражающего присутствия и следили за каждым шагом».
Карабасов много, Мальвина – одна, Пьеро – за тридевять земель… Сначала стремительно, как по злому волшебству, рушится былая дружба с Храповым, потом Фурцева не находит свою фамилию в списке членов Политбюро, потом в её кабинете прямо во время совещания снимают правительственный телефон, потом… Потом Мальвина в одиночестве выпивает «напиток, терпко пахнущий горьким миндалём», и бездыханно откидывается в кресле. Главное отличие «партийной сказки» от обычной – несчастливый конец. Главное и, в данном случае, почти единственное.

Уроки французского – и не только…

«Я считал своим долгом восстановить нравственный облик русских монархов, и эта обязанность требовала всей моей честности и справедливости», – пишет Пьер Жильяр во вступлении к своей книге «При дворе Николая II. Воспоминания наставника цесаревича Алексея» (издательство «Центрполиграф», серия «Свидетели эпохи»). Француз Жильяр был швейцарским подданным, в Россию приехал в 1904 году. Сначала он давал уроки французского принцу Сергею Лейхтенбергскому, а потом стал учителем дочерей Николая II – великих княжон – и цесаревича Алексея.
Живя бок о бок с императорской семьёй, Пьер Жильяр стал свидетелем «непарадной» стороны царского бытия, омрачённой, в первую очередь, смертельно опасной болезнью маленького Алексея – гемофилией. Мальчик постоянно находился на краю гибели: любой ушиб или царапина, пустяковая и даже обычная для всякого ребёнка, грозила кровотечением, и оно могло стать последним… О «двойной жизни», которую приходилось вести царю и особенно царице, ярко свидетельствует такой эпизод. Как-то великие княжны Мария и Анастасия устроили для родителей, придворных и гостей небольшое театральное представление. Государыня аплодировала и улыбалась вместе со всеми, но вот из комнаты цесаревича послышался стон, и она бросилась туда. «Я отшатнулся, давая ей пройти, но она, кажется, даже не заметила моего присутствия. У неё был отсутствующий вид – она явно была охвачена паникой. Я вернулся в столовую. Там все были оживлены и веселы… Через несколько минут вернулась царица. Она вновь надела на себя маску счастливой и беззаботной матери и заставила себя улыбаться собравшимся. Но я заметил, что император, по-прежнему участвовавший в общей беседе, занял позицию, с которой можно было наблюдать за дверью. И ещё я увидел, какой отчаянный взгляд бросила ему царица, войдя в комнату. Час спустя я вернулся к себе, глубоко опечаленный всем виденным, – я вдруг понял всю трагедию этой двойной жизни».
Конечно, болезнь наложила отпечаток и на самого Алексея: его постоянно контролировали и опекали, и «тем больше раздражения это вызывало и тем более унизительным ему казалось». Однако он не превратился в капризного тирана, в чём немалая заслуга Пьера Жильяра. Вот ещё один показательный пример: крестьяне одной из центральных губерний привезли подарки и «по команде Деревенко (матроса, приставленного к цесаревичу – О.Р.)… упали перед Алексеем Николаевичем на колени… Я заметил, что мальчик смутился и покраснел. Когда мы остались с ним наедине, я спросил, нравится ли ему, когда люди стоят перед ним на коленях.
– Конечно, нет. Но Деревенко сказал, что всё должно быть именно так!
– Это ерунда, – ответил я. – Даже государь не любит, когда перед ним становятся на колени. Почему вы не заставите Деревенко перестать настаивать на этом?!
– Я не знаю. Я не смею.
Я поднял этот вопрос в разговоре с Деревенко, и мальчик явно обрадовался, когда его освободили от этой церемонии».
Очевидцем каких событий довелось быть Жильяру, говорят названия глав книги – «Влияние Распутина. Вырубова. Мои заботы наставника (зима 1913 г.)», «Царская семья в первые дни войны. Поездка в Москву (август 1914 г.)», «Николай II – главнокомандующий русской армии. Приезд цесаревича в Ставку. Поездки на фронт (сентябрь – декабрь 1915 г.)», «Революция. Отречение Николая II (март 1917 г.)», «Пятимесячное заточение в Царском Селе (март – август 1917 г.)», «Наше заточение в Тобольске (август – декабрь 1917 г.)»… Наверное, профессиональные историки обнаружат в воспоминаниях какие-то недостатки (неточности, субъективный взгляд и т.д.). Но не будем забывать, что для Жильяра последний русский император и его семья стали не просто «работодателями» и «сильными мира сего», а близкими (без панибратства), несчастными, в чём-то слабыми людьми. Что автор книги добровольно разделил с ними сибирское заточение и лишь случайно избежал общей трагической гибели. Что он кругами ходил вокруг дома Ипатьева в Ектеринбурге – последнего пристанища царской семьи, не теряя надежды присоединиться к пленникам. За такую преданность простятся и неточности, и пафос в конце повествования. Преданность, которая в наши дни может показаться невероятной.
Ольга Рычкова