МОЛЧАНИЕ СНЕГОВ

№ 2007 / 10, 23.02.2015

Мой друг Вячеслав Огрызко попросил меня написать статью о чукотской литературе. На возражения, что я не являюсь знатоком этой литературы, он ответил, что поскольку я в юные годы проживал в городе Ленинграде и, так сказать, вращался в литературных кругах (мой отец – питерский писатель Вильям Козлов), то я просто не могу не знать Юрия Рытхэу – самого известного и заслуженного представителя чукотской литературы. Затем Вячеслав Вячеславович, досконально знающий биографии всех российских литераторов, припомнил мне службу в советской армии на Чукотке в городе Анадыре, точнее, на противоположном берегу лимана – в посёлке Угольные Копи, именуемом иногда менее зловеще – «Анадырь-2». Однако же и годичная работа в дивизионной газете войск ПВО «На боевом посту» не давала мне повода считать себя знатоком чукотской литературы. Собственно, знакомство моё с ней в те незапамятные времена ограничивалось стихами Антонины Кымытваль в газете «Советская Чукотка» к славным советским праздникам. Остальные же известные мне на Чукотке литераторы были сплошь русскими: главный редактор газеты «На боевом посту» майор Владимир Суслов, ответственный секретарь газеты «Советская Чукотка» Владимир Христофоров, в гостях у которого я однажды побывал вместе с майором, Евгений Рожков и Александр Черевченко, с ними, впрочем, я познакомился позже. Работая в середине семидесятых в отделе публицистики знаменитого тогда журнала «Юность», я был откомандирован в Анадырь к бросившему там «якорь» некоему «юнге с Малой земли». Этот «юнга», кажется по фамилии Соловьёв, будто бы помогал вытащить из воды на борт полковника Л.И. Брежнева, когда катер, на котором плыл будущий генеральный секретарь ЦК КПСС, подорвался на мине и пошёл ко дну. Очерк был опубликован в журнале, но вскоре выяснилось, что людей, тащивших из воды Брежнева, гораздо больше. Их оказалось примерно столько же, сколько помогало в своё время нести Ленину бревно на коммунистическом субботнике. Они присылали в редакцию разоблачающие «самозванца-юнгу», а заодно и меня, автора очерка, письма. Главный редактор «Юности» Борис Николаевич Полевой относился к многостраничным посланиям спасителей генсека философски, собирая их в отдельную папку, якобы для передачи в Институт военной истории, хотя авторы, естественно, требовали иного. Александру Черевченко, помнится, я должен был немедленно по прибытии в Анадырь, где меня поджидал «юнга», передать чью-то рукопись, что и сделал, с немалым трудом добудившись его в номере гостиницы «Чукотка». Кажется, там разместились участники совещания молодых писателей. Черевченко был очень недоволен, что я нарушил его покой, хотя время было уже часов одиннадцать, но тем не менее проявил дружелюбие и даже предложил, швырнув доставленную из Москвы рукопись на тумбочку, хватануть (он, впрочем, изъяснился иначе) шампанского. С Евгением Рожковым я пару раз встречался в издательстве «Молодая гвардия». Он показался мне очень серьёзным молодым писателем, знающим о жизни что-то такое, чего я, проживший большую часть жизни в Ленинграде и Москве, не мог знать по определению. В те годы была установка открывать и поддерживать молодых писателей из глубинки и национальных окраин. Московская же и питерская братия считалась изначально испорченной, не понимающей глубин народной жизни. Но окончательно я осознал, что придётся писать статью, только после того, как поведал Огрызко о поездке в Санкт-Петербург. Помимо служебных дел, я встретился там с Дмитрием Каралисом – прекрасным писателем и руководителем Центра современной литературы. Каралис предложил мне для «Роман-газеты» рукописи и книги питерских писателей. Среди них оказались два романа Юрия Рытхэу – «Чукотский анекдот» и «Скитания Анны Одинцовой» – изданные в 2003 и 2004 годах издательством журнала «Звезда» на деньги, как явствовало из аннотации, администрации Чукотского автономного округа, коей автор выражал «глубокую благодарность». И хотя эти произведения не пригодились для «Роман-газеты», они заставили меня задуматься о, казалось бы, навсегда перевёрнутой странице жизни, связанной с Чукоткой. В шестидесятых годах прошлого века мне действительно иногда доводилось видеть Юрия Рытхэу в доме творчества писателей в Комарово, где в те времена жили и творили многие ленинградские литераторы. Дом творчества напоминал тихий семейный пансионат. В холле мерно тикали большие напольные часы. В тамбуре стояли лыжи. В установленные часы обитатели двигались по заснеженным дорожкам в столовую, находящуюся в отдельном корпусе. Почему я вспоминаю зиму? Советская власть в лице Литфонда заботилась о писателях, предоставляя им право раз в год жить в течение месяца совершенно бесплатно в любом из многочисленных домов творчества. Ленинградские писатели, естественно, предпочитали Комарово, и,

естественно, «пик» их пребывания там приходился на зимние месяцы, потому что летом можно было жить и творить в домах творчества в Коктебеле или в Ялте. Именно там, в Комарово, на берегу Финского залива, мне доводилось видеть погружённого в свои мысли Юрия Сергеевича Рытхэу. От большинства обитателей Дома творчества он отличался ухоженным внешним видом – модной курткой, красивыми очками, загорелым лицом и очевидным стремлением к одиночеству. Он как подчёркивал свою непринадлежность к пьяноватой, хамоватой и расхристанной русской писательской братии, хотя, по слухам, как любой представитель северных народов, сам иногда попадал в плен к зелёному змию. Произведения Юрия Рытхэу, написанные в советское время, вряд ли сильно отличались в лучшую сторону от произведений других прозаиков, представлявших национальные литературы. Как писатель Рытхэу вполне комфортно существовал в издательской «квоте», выделяемой на «национальных» писателей, в отношении которых допускались послабления по части сюжета и качества текста. Если у какого-нибудь сверхмалочисленного народа не было своих прозаиков и поэтов, их создавали с помощью переводов. Иначе картина «многонациональной» советской литературы была бы неполной. Но Юрий Рытхэу в советские годы был вполне самодостаточным литератором, как и большинство коллег по профессии, уверенно творившим в полном согласии с идеологическими установками партии и правительства. Тем интересней для меня было прочитать новые романы Юрия Рытхэу, в которых (в этом я не сомневался) более не воспевалась братская дружба народов и наверняка отсутствовало радостное изумление по поводу технического и социального прогресса, утвердившегося в тундре за годы освоения Севера. «Поганая твоя власть!» – дружно заявили вослед Григорию Мелехову старшему русскому брату младшие северные народы-братья. В последние годы в сочинениях писателей «коренных народов Севера», будь то Еремей Айпин или Юван Шесталов, звучит иная правда – не правда «лампочки Ильича» и приехавшего в тундру вездехода, а правда «униженных и оскорблённых», обворованных и изгнанных с мест традиционного обитания племён охотников и оленеводов. И это, в общем-то, объяснимо. Маятник национальной словесности, излишне сильно заведённый в советское время в сторону уважения к старшему брату, должен точно по такой же амплитуде качнуться в другую сторону – отрицания этого самого самозваного брата, навязавшего младшему свой образ жизни и социальный строй. Так уж получилось, что образ Чукотки соединился в моём сознании со службой в советской армии. Более того, неземная красота тех мест, воздушные пейзажи и океанская перспектива примиряли меня с повседневным убожеством армейской жизни. В армии, как известно, разделение на старослужащих и молодых происходит по времени призыва. Проходит время, и недавние молодые, отмучившись, сами становятся «дедушками». Но случаются и исключения, когда некоторые солдаты на весь срок службы остаются «молодыми». То же самое, в принципе, происходит и с народами. Северные народы в семье советских народов определённо оказались в числе вечно «молодых», коих силой приобщали к ценностям цивилизации через дежурства на кухне и чистку сортира. Но армия – это аналог государства. Поэтому и за парту их тоже сажали, и знания вгоняли, и с голоду умереть не давали, и если болели – лечили. Но неестественные для северных народов социальные нормы и «огненная вода» снижали градус просветительского эффекта, превращая жителей тундры в средоточие пороков сразу двух цивилизаций – навязанной и собственной. Я помню их, представителей коренной национальности, нетрезво отдыхающих в аэропорту Анадыря на деревянных скамейках, а то и на посыпанном опилками полу, где шныряли огромные крысы. И ещё помню вдребадан пьяного чукчу из рыболовецкой бригады. Мы – солдатики-рыбаки – ловили по соседству идущую на нерест кету и горбушу и однажды вечером наведались к нему в сарай. Он угостил нас чаем, поинтересовался, есть ли у нас водка, а потом разразился странной речью, обрушив на нас невообразимую смесь жалости к нам, откомандированным на рыбную ловлю солдатикам, и невероятной злобы по отношению к пришлым людям, то есть к русским, а ещё конкретнее – к советской власти. Он пытался уйти от конкретных обвинений, и получалось, что он злобствует на весь белый свет. Сейчас, по слухам, при губернаторе Романе Абрамовиче всё на Чукотке изменилось. Журналисты пишут, что чукотские рыбаки и оленеводы получают зарплату на пластиковые карточки. На Чукотке больше не пьют, а в Анадыре строят супермаркеты и боулинги. Всё это замечательно, но в бодрых репортажах ТВ всё равно проступает привычный образ Чукотки – вечного «молодого» воина, которого теперь ведут не к социализму, а к капитализму. Вот, собственно, об этом новые романы Юрия Рытхэу. Написанные один за другим, они наглядно демонстрируют, как, по мнению писателя, менялось самосознания народов Севера «Чукотский анекдот» – роман сугубо «перестроечный». В нём рассказывается о том, как в начале девяностых Чукотка открылась миру. Местные жители начали посещать Аляску, где живут такие же чукчи и эскимосы, но не под контролем КГБ, а под добрым присмотром американских дядь и тёть, искренне любящих аборигенов и не жалеющих для них долларов. Роман «Скитания Анны Одинцовой» претендует на философское осмысление роли и места народов Севера в человеческой цивилизации. Это попытка объяснить национальный характер и определить ориентиры для этих народов в новом, вступившем в эру глобализма, мире. Молодая образованная русская девушка Анна Одинцова приезжает в конце сороковых годов прошлого века на Чукотку писать диссертацию о культуре северных народов. Однако, вместо того, чтобы предаться научным изысканиям, она сходится с молодым чукчей, становится полноправным членом племени, и вместе с новой семьёй и оленьим стадом бежит далеко в тундру, спасаясь от проводимой на Чукотке «коллективизации» оленьих стад. Во время кочевья Анна проникается традиционной северной культурой, начинает жить по её законам, открывая для себя глубинный смысл и даже прелесть в таких вещах, как «левират» – многожёнство, совместное воспитание детей и т.д. Более того, она проходит инициацию – через совокупление с отцом своего мужа – как шаманка, постигает мистическую науку, и в конечном итоге приобретает силу, позволяющую ей не только влюбить в себя приехавшего арестовывать чукчу-чекиста, но и благополучно перебраться на Аляску, где её, спустя десятилетия, встречает автор романа. Если в «Чукотском анекдоте» главное зло для автора – насильственно внедряемый на Чукотке образ жизни, ассоциируемый с русскими, то в «Скитаниях Анны Одинцовой» Юрий Рытхэу выходит на более широкие обобщения – о неизбывном одиночестве северных народов в человеческой семье, их трагической судьбе, не «вписывающейся» ни в одну из моделей развития цивилизации. Честно говоря, трудно вообразить себе русскую девушку, испытывающую искреннюю радость из-за того, что она стала второй женой у чукотского парня. Девушку, познавшую ненужность нижнего белья и ежедневного умывания, научившуюся справлять нужду сквозь прорезь в меховой накидке. Но эта героиня нужна Юрию Рытхэу, чтобы донести до читателей образ мира коренных северных народов, показать его самодостаточность и безвариантность для этих народов. Если прежде в литературе народов Севера герои неизменно проделывали традиционный путь из мира традиционных представлений в мир европейской (в советском варианте) цивилизации, то в «Скитаниях Анны Одинцовой» Юрий Рытхэу отправил героиню в «обратное» странствование – из мира, хоть и сталинской, но европейской цивилизации в затерянный в снегах мир «конца земли». Писатель попытался доказать, что свободы во втором мире больше, нежели в первом. Вот только имеет ли хоть какую-то ценность такая разновидность свободы в мире племенных отношений? И сколько людей из «большого» мира согласны «эмигрировать» в «малый» мир с не изменяющимися столетиями представлениями и нормами, раз и навсегда установившимся порядком вещей? Слитное существование с природой – палка о двух концах. Оно не предполагает поиска выходящих за пределы окружающего мира смыслов и тем самым тормозит умственное и социальное развитие наций. В этом-то, собственно, и заключается трагедия современной человеческой цивилизации, развивающейся, что бы кто ни говорил, по законам естественного отбора. В глобальном плане этот отбор становится всё более жёстким, и будущее не сулит нам успокоения и утешения. Если верно предположение, что «народы – это мысли Бога», то, видимо, создавая северные народы, Господь не думал о техническом прогрессе и промышленном освоении природных богатств. Он думал о какой-то иной модели существования – вне денежных и прочих «цивилизованных» отношений, – направленной не на уничтожение посредством «прогресса» планеты Земля, а на подчинённое её законам существование. Но, видимо, это так и осталось нереализованным проектом. Развитие цивилизации идёт по иному сценарию. Судьбу чукчей и эскимосов уже может повторить сама Россия. Подобно тому, как у чукчей в своё время меха и моржовые клыки выменивались за бусы и огненную воду, так и сегодня нефть и газ вымениваются за доллары и призрачную возможность отдельным «новым русским» ощущать себя «своими» в «золотом миллиарде», рамки которого сужаются по мере убывания на планете природных ресурсов. Поэтому не русский народ принёс дискомфорт и страдания народам Севера, но сам ход истории и развития человеческой цивилизации. Мне тоже доводилось бывать на Аляске, и я видел тамошних аборигенов, работающих в аэропортах, в магазинах, на предприятиях народных промыслов. Да, они лучше одеты и более сыты, чем их братья на советской, а нынче российской Чукотке, но и там они находятся на социальном «дне», разве что в большей степени сдобренном политкорректностью и показной заботой о «коренных народах». Роман Юрия Рытхэу «Скитания Анны Одинцовой» в очередной раз ставит вопросы, на которые нет ответов, а если и есть, то про них предпочитают молчать.

Юрий КОЗЛОВ