УДАЧА И ДОЛЯ

№ 2008 / 6, 23.02.2015

Моя литературная доля сложилась очень удачно. Не судьба в литературе (это звучало бы слишком громко), а именно доля в смысле стечения обстоятельств и личных устремлений. С восьмого класса я постоянно писал стихи и мечтал учиться в Литинституте. Когда это сбылось, и мой практичный тесть спросил, кем же я стану? – я растерялся и ответил: ну, буду отделом поэзии заведовать или редакцией поэзии. Внутренне подумал: да сколько их, таких должностей… Но ведь и это получилось! А вообще пределом своей карьеры ставил должность главного редактора крупнейшего в мире издательства новинок – «Советского писателя», чтобы оказаться в гуще литературного процесса, влиять на него. Так оно и вышло со временем, только новинок выходило уже не 500 в год, а около 200 книг, и должность стала моя называться не главный редактор, а заместитель генерального директора. Но главную роль во всей этой внешне сбывшейся судьбе сыграла, безусловно, «Литературная Россия».
Внутренне я был настроен стать выдающимся русским поэтом. Писал с младых ногтей, поступил в Литинститут до армии, был самым молодым его студентом. В семинаре Льва Ошанина шалил, шутил, пел песни, а он, как поэт-песенник это, конечно, приветствовал. В 1972 году выступил на вечере Литинститута в ЦДЛ, спел на бис две песни. Оказывается, в зале сидел товарищ из отдела культуры ЦК. Я ему очень понравился русскостью и внятностью (царил Окуджава, входил в моду Высоцкий). Он сказал подвернувшемуся директору Бюро пропаганды литературы Д.Е. Ляшкевичу: «Взять этого парня на Дни советской литературы!». Дмитрий Ефимович, который работал ещё с Максимом Горьким, позвонил мне, пригласил прийти за билетом на самолёт в Краснодар. Я явился во флигель Союза писателей СССР на Воровского, получил авиабилет, расписался. Ляшкевич спросил:
– Как имя-отчество?
– Александр Александрович.
– О, как у Фадеева, – вдруг оживился грузный Ляшкевич, любивший русскую поэзию.
– Как у Блока.
– Посмотрим, – сверкнул очками Ляшкевич.
Одного из моих наставников и искренних доброжелателей – уже давно нет в живых. Но я его помню, почитаю: он из тех, кто подарил мне примерное, тёплое отношение к вечно уязвимым поэтам и огромную державу. Например, мы прилетели на остров Итуруп на Курилах тогда, когда ещё вице-премьер Иванов в школу ходил. Потом он с ужасом рассказывал, что там японские камикадзе строили полосу взлёта – только туда. Глупость, конечно. Сели при ветре на военный аэродром «Буревестник», прочитали стенды о таранах в мирное недавнее время, выпили с лётчиками. Услышали с Олегом Дмитриевым хорошее слово: плашкоут. Сочинили на двоих частушку:Я с плашкоута упала –
Странная фамилия…
Знает этого нахала
Целая флотилия.
Шутили беспрерывно и удачно…
Ещё мы прилетали с Ляшкевичем, носившим тюбетейку, в какое-то отдалённое селение в горах Узбекистана, где люди не знали ни слова по-русски. Мне старик Ляшкевич говорит: «Только ты тут можешь – с гитарой». Я подыграл, вошёл в образ, взял гитару, как дутар, прислонил к щеке, спел под общий смех. Меня узбекские колхозники на руках вынесли. В той же поездке я узнал, что отец Риммы Казаковой был здесь комиссаром в годы борьбы с басмачеством. Потом она почему-то больше упирала в стихах на мать – еврейку из Севастополя, а тогда гордилась комиссаром Фёдором Казаковым.
К чему я всё это быстро пересказываю? К тому, что уже с молодых лет я знал пути славы, признания, успеха, аплодисментов. Очень многие меня любили… Правда. И вот в 1973 году я заканчиваю Литературный институт. Звоню тогдашнему председателю Литфонда Алиму Кешокову.
– Алим Пшемахович, ездили мы с вами по разным областям и республикам, а теперь пришло время определяться. Помогите с работой.
– Помогу.
И Кешоков позвонил в «Литературную Россию» Константину Поздняеву.
Вот спасибо! Это была удача. Решающий шаг в судьбе.
Константин Иванович был культурнейшим главным редактором, который метался, как я теперь понимаю, между диктатом (весьма слабым) отдела культуры ЦК КПСС да Союза писателей и… Вторую субстанцию и определить не могу. Но она – присутствовала. Он её спиной чувствовал, говорил: «Вот есть такое настроение…». На планёрках слушал Дору Самойловну Дычко, зав. отделом критики и ещё Бог весть кого… Проработал я с ним очень мало, но помню этот период с благодарностью.
Потом пришёл из «Советской России» Юрий Грибов. Это был медленный взлёт «ЛР», а по нынешним меркам – триумф. Во-первых, мы достигли тиража более 300 тысяч экземпляров, во-вторых, нас стали уважать во всех инстанциях. Как уже опытный журналист, помню, звоню в сложный Союз писателей Эстонии, говорю: мы тут хотим эстонскую литературу представить. «Извините, вы знаете, у нас на полгода вперёд гостиницы заказаны». Ладно. Звоню в ЦК Эстонии, и важный чиновник по фамилии Рюйтель мне говорит с почтением: «Нет вопросов для «Лит.России» – отдельный номер в гостинице ЦК за вами». А за что стали уважать-то? За то, что мы открыли невиданный материк – провинциальную литературную Россию. Даже Наум Борисович Лейкин заразился любовью к поэтам из глубинки, кричал: «Жуков из Иванова? Любовиков из Кирова? Ставим вне очереди в номер!».
Главным автором был Василий Макарович Шукшин. Он почему полюбил нашу «Лит.Россию». Рассказ у него появлялся – выходил тут же в свет через одну-две недели. Он ведь был начинающий автор, нетерпеливый, как дилетант. Напишет в командировке рассказ – охота, чтоб сразу вышел. Ну и выходил. Писал в дневнике: «Я не люблю мечтать. Я отмечтался». Смешно и грустно читать – был мечтателем, идеалистом, парнем по натуре. Редактировать в его рассказах ничего не приходилось, только если цензурная правка, а так они были цельные, отлитые.
Осенью 1974-го, как сейчас помню, вышел на работу к вечеру «свежей головой», вычитывать верстающийся номер. С утра поехал в лес по Куровской ветке набрать последних грибов. Сыроежка, что встретилась первой, не резалась – ножка застекленела. Не очень хорошо бродилось и собиралось. А лес был прекрасен. Вернулся в Москву трезвый как стёклышко (кстати, очень умеренно пили, все рассказы о повальном пьянстве в то время – преувеличение), пришёл на 6-й этаж, и тут же звонок из Ростова. Клянусь, не помню кто, но – надёжный человек, коль сразу поверил страшной вести: Шукшин на дебаркадере умер. На съёмках, на Дону. Сижу – вычитывать не могу, позвонил другу: «Олег, вот такое горе». – «Я приеду сейчас». А реагировать-то надо. Подхожу к заместителю ответсекретаря Володе Соломатину, который в Североморске служил вместе с Рубцовым: – «Володя, как мы завтра выйдем без такого сообщения?» – «Бобров, ты с ума сошёл – нужен официальный некролог. Мало ли кто позвонит вечером и скажет?». «Володя, ради памяти Коли Рубцова и нашей дружбы – доверься». И в 21 час мы набрали в углу скромную заметку: «Как нам стало известно…». Справедливость восторжествовала: из всех СМИ первой сообщила о смерти любимого актёра и писателя «Литературная Россия». Ну а мы с приехавшим Олегом взяли портвейн (здоровье – позволяло) и помянули Шукшина на лавочке напротив ресторана «Узбекистан».
Но это – лирика, печальная и светлая. Хочу сказать о главном, что сделала для меня «Литературная Россия». Как упомянул уже в начале, я загадывал стать выдающимся поэтом, так и строил свою жизнь, эдак и дороги с впечатлениями выстраивал. Но Юрий Тарасович Грибов, старый и вечно свежий газетчик, вызвал меня и приказал: «Поедешь в Белгородскую область. Там живёт поэт и пастух Владимир Михалёв, возьми у него подборку и напиши о нём хорошее вступительное слово. На обратном пути заедешь к Евгению Носову в Курск. Там рядом. Пусть не забывает, присылает чего-нибудь для нас». Как солдат, привыкший свято относиться к приказам, я выполнил все задания. Приехал в село Терехово к Михалёву, еле нашёл его с овцами на выпасе. Он засмеялся открытым смехом и сразу сказал: «Ступай к Нинке в сельмаг. Поздно уже, мне не отпустит, а ты – в галстуке». Долго и душевно посидели мы с Володей, я привёз очерк. Наум Лейкин, прочитав его перед засылом в набор, сказал: «Я знал, что вы, Саша, талантливый человек, но это…». Потом маленький очерк повесили на доску лучших материалов, потом пошли письма читателей, потом Грибов снова вызвал меня и сказал: «Ну, ты, Саня, молодец. Открываем новую рубрику «На просторах России». Куда захочешь ехать – приходи. Тут же командировка». И я рванул на просторы России. Вкупе с моими лирическими дорогами эти поездки дали мне всё – понимание людей, России, самого себя. Потом я совершил задуманное ещё в казарме путешествие с армейским другом Вадимом «По Руси». Очерки вышли в «Литературной России», а потом – в лучшем тогда издательстве «Современник» появилась книга путевой прозы «Белая дорога» – о пути на север по московской 37-й долготе: Дмитров, Талдом, Белый городок, Кашин, Красный Холм, Весьегонск, Череповец, Белозерск. Через 30 лет снова повторил этот маршрут – зрелым мастером с выношенными мыслями и красивыми фотоснимками – никому не нужно. Я удивляюсь, что стало с издательствами, с дорожной прозой!
Но я снова возвращаюсь к «Литературной России». Именно она помогла мне остаться активным литератором. Теперь, когда начался рынок и поэзия никому не нужна, я пользуюсь накопленным опытом и очеркистскими навыками, пишу и постоянно издаю просветительские и путевые книги: «Московия в 2-х томах», «Москва-река от истока до устья», «Лечебные грязи и целительные источники России», «По рекам Московии», «Московская частушка», «Серебряный век Подмосковья». Это даже, в отличие от поэзии и других высокоумных жанров, приносит какие-то деньги. Но всё-таки я вспоминаю лучшие годы молодости и знаю, что они были – самыми счастливыми. Юрий Тарасов зачем-то ушёл сначала в газету «Неделя», а потом в Союз писателей СССР (там, конечно, был почёт и ничегонеделание), главным редактором стал Михаил Макарович Колосов, фронтовик, мягкий человек, который назначил меня в редакции, если можно так выразиться, всем. Я стал членом редколлегии по всем художественным жанрам и рубрикам, включая ненавистный мне юмор. Потом часто встречались с редактором «Ревизора» Володей Владиным в ЦДЛ, и он мне всегда клялся в дружбе и признательности: «Ты – лучший русский на моём пути!» – «А почему?» – «Ты был честен и говорил правду, вот понимаю, что рассказ – говно (а ведь у нас, юмористов, не принято говорить честно), грожу: покажу Боброву – и действовало…»
Но главное: при Колосове я стал секретарём парторганизации. Теперь многие думают, что в этом заключался лишь карьерный мотив, а я хочу объяснить, что мне это совершенно не было нужно. Я один раз от предложения райкома отказался, вызвав недоумение, секретарём стал Александр Егорунин. Но через несколько лет народ – настоял и избрал. За прямоту и убеждённость, наверное. А это – и ответственность, и реальная власть. Я мог не только на собрании, но и в кабинете Колосова переломить любое решение, навязать мнение и отношение, пусть наедине. Мог начать демагогически: «Парторганизация думает, что…». Действовало безотказно. В те года русскую идею надо было пробивать, продавливать. Это сегодня она никому не нужна. А тогда мы боролись и часто – побеждали.
Что ещё вспомнить? Я познакомился и подружился с выдающимися поэтами. Например, с любимым мной Виктором Боковым (дал рекомендацию в Союз писателей), с незабвенным Николаем Старшиновым (издавал мою первую книгу), с обожаемым лириком Владимиром Соколовым (давал мне для публикации все последние свои стихи), с яркими поэтом из Петрозаводска Валентином Устиновым или с неповторимыми вологжанами Виктором Коротаевым и Александром Романовым. Это такой подарок… Двое последних, как все вологжане, были мужиками практичными, хваткими – вот, член редколлегии благоволит, но потом мы сошлись по-доброму. Как мы ездили в деревню к поэту и пастуху (дались мне эти пастухи!) Олегу Кванину, как сидели на берегу реки Двиницы, недалеко от деревни Петряево Александра Романова! О, не передать… Потом моих друзей на посту руководителя писательской организации сменил прозаик Алексей Шириков. Уже не то, конечно. Хотя парень старался, и книги хорошие издавал, царствие ему небесное… Остановили, помню, машину на берегу вологодской реки, достали водку, Шириков увидел бревно, подхватил, бросил его в воду с размаху и крикнул: «Чтобы как у Рубцова: «И брёвна неслись по реке»…
Все они (не брёвна, а люди) остались со мной. Спасибо им. Хороши и замечательны были многие сотрудники редакции, которых я любил и уважал от зам. главного редактора Николая Васильевича Банникова (комплексующий, слабый человек, блестящий стилист и переводчик) до строгой Жени Кацман из бюро проверки. Как сверкнёт очками: «Да это ведь не писательница – хабалка!». Все они даровали мне важнейший профессиональный опыт. Я ведь всегда, как лирик, хотел отделаться порывом, наитием, броской деталью. Помню, поехал в Тверь, написать о золотой свадьбе старейшего поэта Попова. Приехал, сфотографировал, поговорил о том, о сём. Потом в редакции Банников сидит над моим очерком и говорит: «Что-то у тебя герой получился, как таракан запечный. Прожил со своей бабой 50 лет и что?». Вот, правильно! Поднял архивы, документы, узнал, что первую книгу Попов издал в Осташкове на Селигере. Даже читать странно было – ведь вся Калининская область тогда не имела издательства, «Московский рабочий» тверяков печатал. И сразу понял, что нельзя халтурить, отделываться поверхностными впечатлениями – надо пахать, собирать материал, беседовать с разными людьми, читать умные книги. Как раз тогда прочитал строчки Бориса Слуцкого: «Надо думать, а не улыбаться, надо книжки умные читать». Кстати, лучшие стихи позднего, больного уже Слуцкого печатались у нас полосами.
Два раза в отделе культуры ЦК КПСС мне предлагали поступить в аспирантуру Академии общественных наук. Второй раз на объявленной волне перестройки – уговорили. Думали подготовить для какой-то крупной руководящей работы, наверное. Я ушёл из редакции, отучился три года, написал диссертацию о современной лирике (Евгений Осетров начал отзыв на диссертацию с фразы: «Безумству храбрых поём мы песню!»), защитился и сменил Егора Александровича Исаева на должности заведующего редакцией русской поэзии в издательстве «Советский писатель» в 1989 году. Перестройка и развал страны набирали силу. Но это уже другой отрезок жизни и иной рассказ.
Подготовил к полувековому юбилею газеты эти малость хвастливые заметки (но уверенности мне в жизни и профессии придала как раз 13-летняя работа в уважаемой писательской газете) и задумался, чем их закончить? Наверное, надо сказать спасибо не только тем, кто работал со мной, был наставником или подчинённым-единомышленником, но и всем тем, кто потом, в трудные годы, спасал газету, то закрываемую по политическим соображениям, то раздираемую противоречиями в писательском сообществе, то трудно выживающую в диком рынке СМИ. Но ведь коль скоро я пишу для неё – она живёт и остаётся как лучшее напоминание о литературной молодости и писательской зрелости.Александр БОБРОВ