Всех уж нет, а я осталась

№ 2010 / 15, 23.02.2015

Как не­труд­но до­га­дать­ся, речь пой­дёт о скан­даль­ном филь­ме «Все ум­рут, а я ос­та­нусь». В нём ис­то­рия трёх ед­ва опе­рив­ших­ся де­во­чек-под­ро­ст­ков, всту­пив­ших в по­вы­шен­ную зо­ну ри­с­ка – по­ло­вую зре­лость – со все­ми вы­те­ка­ю­щи­ми от­сю­да по­след­ст­ви­я­ми.

Как нетрудно догадаться, речь пойдёт о скандальном фильме «Все умрут, а я останусь». В нём история трёх едва оперившихся девочек-подростков, вступивших в повышенную зону риска – половую зрелость – со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Тема благодатная. Просто диву даёшься, до чего оскудело воображение наших доблестных критиканов от кино: здесь вам и распущенность нравов, и провалы воспитания в семье, и нежелание чиновников от образования видеть правду-матку, и набившая оскомину конфронтация отцов и детей… Сплошной винегрет из растерянности, недовольства и старческого брюзжания.

Им бы вспомнить: художник – не компьютерный хакер и не инженер, проектирующий бетономешалки. Он всего лишь благодатный чернозём, сквозь который должен пробиться росток какой-то новой правды, зачастую неясной ему самому и даже противоречащей его первоначальным замыслам. Специалисты наверняка слышали про так называемый «бальзаковский парадокс». Завистливый, неудачливый лже-барон Бальзак всю жизнь пытался выставить на щит милых его сердцу аристократов и надавать пинков под зад нахрапистым буржуа, но в реальности доказал в своих романах обратное – мир маркизов и виконтов прогнил до основания и будущего у него нет. Творчество опровергло разум, помешало ему опомниться и сказать неправду.

Иначе говоря, чем меньше рассудительности и расчёта, тем лучше результат. Можете успокоиться: с хаосом в нашем случае всё в порядке. Конкретный «жесткач» начинается с первых же кадров, когда девчонка пытается вскрыть себе вены в ванной. Но их оказалось не так-то легко нащупать, поэтому мозги успевают включиться и остановить самоказнь. Тут и горе-родители подоспели, и прощение и слёзы раскаяния наготове: ах ты, наша лапушка-бедолажечка, ах вы, мои родненькие, как же я вас, сердобольных, огорчила…

Так и подмывает тряхнуть малолетку за шиворот: ты чё, савраска, белены объелась? Тебе бы жить да радоваться, а ты уже сводишь с жизнью счёты. Что в тебе так рано треснуло-то? Ну, в сорок-пятьдесят – понятно, но в пятнадцать? Многие начнут торжествующе потирать руки: вот видите, где собака зарыта! Раньше ничего похожего не было. И на комсомольских стройках вкалывали, засучив рукава, и спиртное им до восемнадцати лет не продавали. И куда только катится нынешняя молодёжь!

А задаться вопросом «почему» слабо? Как Кювье, по одной косточке суметь распознать строение целого организма? Если моя возлюбленная есть сокращённое подобие всей Вселенной, то и Вселенная – не более, чем бесконечно расширенное подобие моей возлюбленной, – говаривал немецкий поэт Новалис. Идея не нова: микрокосм и макрокосм всегда, в каком-то смысле, повторяют друг друга. Стало быть, вглядываясь в отдельного маленького человечка, можно попытаться предугадать судьбу чего-то гораздо большего, частью которого он является.

Какой возраст наиболее прозрачен и даёт самый ценный материал для анализа?

Правильно, когда в ребёнке пробуждается пол. Это же настоящий нерв эпохи! Недаром именно там черпал свои озарения Достоевский, стараясь нащупать будущие ходы истории. Потому интерес к нему не вянет до сих пор. «Пусть будет дискотека, а у меня будет парень», – проникновенно шепчет одна из взрослеющих героинь. Звучит как заклинание, почти как молитва. Многие скорчат недоумённую мину: и чего ради раздувать мировой пожар из-за ерунды? Подумаешь, дискотека! Ну, потусуешься, не потусуешься…

Но давайте на минутку влезем в её шкуру. Эта пресловутая вечеринка и та настойчивость, с которой девчонка мечтает на ней очутиться вопреки усилиям отца с матерью, есть символ чистого хотения. Я во что бы то ни стало должна попасть туда. На пути моего сокровенного желания стоит преграда. Те, кто воздвигают преграду, мои враги.

Нет, вообще-то они хорошие! Они предвидят подстерегающие меня опасности и пекутся о моём будущем. Вот только будущего у меня может и не быть. Мне нужно реализоваться здесь и сейчас, под неоновые вспышки прожекторов, грохот динамиков и липкие объятия парней. Да, это полный «отстой», но я там родилась и в другом пространстве-времени мне осуществиться не дано.

Таков лейтмотив неукротимой девичьей воли. Семья и школа со своим «назидаловом» здесь могут смело отдыхать. Недаром в фильме родители показаны, что называется, nicht Fisсh nicht Fleisсh (ни рыба ни мясо): сидят, вылупив зенки в телевизор, гнобят дочь, лупят почём зря, а после, очухавшись, начинают ползать перед ней на карачках и клясться в вечной любви. Непонятно, правда, о какой любви идёт речь, если от неё тянет выть волком или биться белокурой головкой об стену, обклеенную дешёвыми обоями.

Нет, абстрактная любовь с нашими девочками не прокатит. Они ею сыты по горло и ничего, кроме приступов гнева и отвращения, к ней не испытывают. Да отвяньте вы от меня с вашей заботой! Я хочу подёргаться на танцах, а вы зудите над ухом: «не ходи-и… не пущу-у…» Хочу треснуть пивка, а вы запираете на ключ, как шкодливую собачонку: сиди паинькой, тычь в книжку пальчик. Да не буду я тыкать! Назло вам при первой же возможности налакаюсь, даже подавлюсь собственной блевотиной. Так, кстати, одна из героинь и делает. Едва успели откачать.

Со стороны посмотреть – мерзость да и только. Зрелище для некрофилов. Но ведь что-то же удерживает у экрана, заставляя жадно следить за этими выкрутасами. Одних понятный родительский страх: неужели и моим детям предстоит барахтаться в той же самой помойке? Нет, ни в коем случае! А других, менее заинтересованных? Только ли болезненное любопытство? Или нереализованный протест, смутное неприятие действительности, в которой мы все живём, но в силу взрослости подавленное? Вот скинуть бы годков тридцать с плеч – я бы вам показал! А так возраст и положение обязывают…

Двадцатый век с его массовыми помрачениями и безумствами нас многому должен бы научить. Однако, похоже, не научил и из блаженного неведения так и не вывел. Вот и продолжаем по старинке пустопорожний трёп об отсутствии нравственных ориентиров и запрете на продажу алкоголя. Мысль, точно глупая птица, кружится вокруг безнадёжно отживших нравоучений, к которым давно глухи те, кому они предназначены.

Здесь уместно процитировать Николая Рериха: «Часто советы не достигают своего назначения, потому что даются для себя… Вред от таких советов: в сознание, как клин, вонзается чуждое мышление. Эти трещины трудно залечимы, ибо такие советы бывают очень житейски применимы, но для выполнения требуют совершенно другую ауру».

Аурой здесь как раз и является стихия разбушевавшегося сексуального инстинкта. Всё, что ему противоречит, будет безжалостно изгоняться. С одной стороны, я могла бы подстроиться под чаяния родителей – не пить, не курить, не спать раньше времени с парнями. Но какой ценой мне придётся заплатить за право оставаться кисейной барышней? Выдержу ли я ту обструкцию, которой меня подвергнут? Справлюсь ли с насмешками и изоляцией, если сама не синий чулок, а мечтаю властвовать и царить? И что я буду иметь взамен? Порцию мороженого от родителей за то, что не нарушаю их покой, ибо моей жизни ничто не угрожает? Так ей ничего и не грозит, потому что в ней ни черта не происходит! А чуть только начинает происходить – сразу жди беды. Иначе никак. В такой мир вы меня, родимые, закинули.

Вот чего в упор не видят взрослые. Тут либо ты «ботаник», изгой, с которым ни одна уважающая себя особь противоположного пола не будет знаться, либо несёшься на всех парах по скользкой тропинке неведомых наслаждений. Через телесные удовольствия над тобой приобретают власть, делают тебя «своей». Окрики и нотации здесь бессильны, ибо перед нами сексуальный терроризм в чистейшем виде. Сдержать напор разбушевавшейся половой стихии можно только перенаправив её в более безопасное русло. Энергия пола должна сублимироваться в творчество, в яростное соревнование умов за право быть выбранным.

Сейчас сексуальный поток не имеет выхода. Всё бурлит, натыкается на препятствия, оборачивается вспять, создавая болезненные водовороты и противотечения. Интеллект и знания в полном загоне и почитаются, скорее, за недостаток, чем достоинство. Инь и янь стали не просто до хрипоты враждебны друг другу, но и почти неразличимы. Не потому ли сегодняшние девочки охотно используют привычное оружие мужчин – кулаки? Создаётся впечатление, что на наших глазах растёт племя новых амазонок со своим беспощадным кодексом силы и первобытным фанатизмом. Над этим стоит задуматься, но мало кто удосуживается.

Нашим воспитателям невдомёк, что проблема не в том, что на перемене из ларька тащат банки с пивом. Беда, что поколению их детей и внуков приходится распивать эти банки на борту откровенно тонущего «Титаника». Вот подоспеет нашим красоткам время рожать, но родится десяток, а останется жить сколько? Один, два? Остальные либо появятся на свет больными, либо сядут на наркоту, подцепят СПИД, либо сгинут в горячих точках…

Риски неумолимо возрастают, и те, кто обитает в мегаполисах, в этих гигантских домах сумасшествия, не могут не улавливать хрупкость и уязвимость окружающего. Шансов на выживание с каждым годом всё меньше. Мир вступил в эпоху всеобщего катастрофизма, где угроза подстерегает тебя повсюду – под лестницей подъезда, на задворках школьного двора, под пулей бандита, в тисках очередного кризиса или смертоносной инфекции. Организм это считывает откуда-то и начинает действовать так, словно живёт в последние времена. Всё дозволено, ибо я нутром чую, что всего вокруг может не стать в любой момент.

Перед нами новый, неведомый прежде нигилизм. Это отрицание самих начал, а не социальных форм существования. Подсознательное недоверие ко всей предшествующей эволюции человека, порой доходящее до утробной ненависти. Оттого нынешний нигилизм так отдаёт патологией: ну не могут же нормальные дети пускать друг другу кровь из-за чепухи! Налицо растущее пренебрежение процессом жизни как таковым. Отсюда и наплевательство на своё здоровье. А-а, какая разница, сколько мы протянем! Всё равно скоро провалимся в тартарары вместе со всей нашей разбитной компанией!

Девчонка, рвавшаяся на дискотеку, проиграла битву за парня. Более наглая соперница отметелила её при всём классе ногами. Другая, добрая, бежит за только что избитой, пытается её утешить, сказать, что у неё есть подруга, на которую можно положиться. А та в ответ: да иди ты, мне от твоих сострадательных соплей тошно. Твоё добро – это продукт того самого мира, который меня уничтожает. Поэтому пошла ты к чёрту! Вы всё равно не дадите мне развернуться. Всё равно будете обстругивать и кромсать душу и ум. Лишь когда обстругаете, как полено, тогда я стану вам всем угодна.

Конечно, с годами максимализм выветрится, как пары гашиша, и вчерашние бунтарки благополучно облачатся в соболиные шубы, пересядут на крутые авто и превратятся в махровых обывательниц. Но это ничего не отменяет. Разве умудрённость дряхлой старухи обесценивает её прежние девичьи порывы и безумства? Нет, она лишь приходит им на смену. Ссохшийся дуб или вросший в землю пенёк ничем не продуктивней для анализа, чем зеленеющий молодыми побегами ствол. Скорее, даже наоборот.

К чему я веду? Похоже, жизнь устала от тотального лицемерия, от непосильных психических нагрузок техногенной эпохи и возвращается к зверино-биологическим истокам. Раз окружающий мир так страшен, то и не смейте требовать от нас почтения к жизни. «Человек станет действительно человечным лишь в атмосфере, в которой он может надеяться, что он сам и его дети выживут в следующем году и будут жить многие годы спустя», – пишет философ Э.Фромм. Достаточно оглядеться вокруг, чтобы понять смехотворность таких надежд. Оттого-то все правила и нормы и воспринимаются как глумливое издевательство.

«Вы лучше ребёнка нового заведите!» – бросает в сердцах раздосадованная дочь своим ошалелым предкам. Чем помыкать мной, соорудите себе другую куклу. Вам же главное – самоутвердиться за мой счёт. Возвыситься в собственных глазах, доказать, что ваши гены самые превосходные в мире и остальные члены общества просто обязаны любоваться на ваше творение. Вот скрытый мотив ваших хлопот и стараний, и незачем вешать мне лапшу на уши.

Всё логично и закономерно. Распространиться по земному шару, оккупировать собой максимальное пространство, утонуть в бездумной роскоши, любыми способами возвыситься за счёт окружающих тебя форм жизни… Цивилизация, задавшаяся такой целью, не придёт к иному результату, чем тот, который мы имеем. И напрасно это ставится ей в вину.

То, что Солнце обречено погаснуть, не может служить для него приговором. Всё рано или поздно уходит, и не только люди, но и целые галактики. Избежать всеобщей участи не удастся никому. Живёшь в исчезающем мире – значит, сам того не ведая, каждый день и час исчезаешь вместе с ним. Гробишь себя, портишь невесть зачем кровь, лишаешь себя будущего, а всё потому же: человек бессознательно повторяет путь цивилизации, его породившей.

Остаётся либо, приняв правила игры, нестись на сверкающем лайнере навстречу айсбергу, либо добровольно выброситься за борт. Не участвовать в навязанном тебе наркотическо-дебильном спектакле и поскорей сойти со сцены. Но если ты молод, то уходить пока не хочется. И тошно от всего происходящего, а всё равно тянет врубить вилку в розетку и закружиться упругим телом в яростном, ненасытном вихре. Хотя бы наперекор всякой логике. Топтать паркет острыми, как сталь, каблучками, назло окружающим демонстративно целоваться взасос, раскатывать губу в предвкушении очередного кайфа, завлекать в свои сети… Хотя бы вокруг уже в предсмертных судорогах гаснут цепочкой огни, и палубу вот-вот накроет ледяной волной.

Поэтому «все умрут, а я останусь».

Виталий ПЕТУШКОВ