Сцилла политграмоты и Харибда стилистики

№ 2011 / 52, 23.02.2015

Че­кист, ре­шив­ший по­свя­тить свою жизнь борь­бе за де­ло ре­во­лю­ции, дол­жен иметь го­ря­чее серд­це, хо­лод­ную го­ло­ву и чи­с­тые ру­ки. Пи­са­тель, воз­же­лав­ший от­дать своё твор­че­ст­во де­лу свер­же­ния ка­пи­та­лиз­ма, дол­жен иметь бой­кое пе­ро

Чекист, решивший посвятить свою жизнь борьбе за дело революции, должен иметь горячее сердце, холодную голову и чистые руки. Писатель, возжелавший отдать своё творчество делу свержения капитализма, должен иметь бойкое перо, широкие литературные познания и безупречный стилистический вкус.

У Олега Лукошина, автора недавно вышедшей книги повестей и рассказов «Капитализм» (М.: АСТ: Астрель: Полиграфиздат, 2011), перо настолько бойкое, что вполне может использоваться в качестве холодного оружия. Однако с историко-литературной осведомлённостью и с чувством языка всё обстоит у него, к сожалению, гораздо хуже.

Например, в повести-комиксе «Капитализм» есть эпизод, где главный герой, Максим, принимает участие в конкурсе чтецов. За выразительное исполнение фрагмента из фундаментального труда Карла Маркса Максиму неожиданно для него самого присуждают третье место. «Второе досталось инвалиду в тюбетейке за чтение сур Корана, а первое – пятилетней девочке, блистательно, с чем Максим полностью согласился, исполнившей стихотворение Вознесенского «Хотят ли русские войны?». Максим, видимо, не подозревал, что жюри было очаровано не декламационными способностями очаровательной малышки, а той обезоруживающей наглостью, с которой она выдала хрестоматийное стихотворение Евгения Евтушенко за творение создателя «Треугольной груши». «Далеко пойдёт!» – кивали умилённые судьи-библиотекарши на бойкую пигалицу в неимоверно пёстрой рубашке и легкомысленном богемном шарфике.

Из достоверных источников известно, что победительница упомянутого в «Капитализме» конкурса, выучившись читать и писать, оставила небольшие воспоминания о том, как всё происходило на самом деле в полюбившейся Максиму библиотеке. Вот её сочинение, хранящееся в настоящее время в секретном архиве Ставропольского РОНО: «Вознесенского я видела только однажды в жизни, но никогда того не забуду. Это было в 20… году, на конкурсе чтецов в Центральной библиотеке города Ставрополя. Как узнали мы, участники конкурса, что Вознесенский будет к нам, все мы взволновались. Инвалид в тюбетейке выкатился в своей коляске на лестницу, чтоб дождаться его и поцеловать ему руку, руку, написавшую «Миллион алых роз». Вознесенский приехал. Он вошёл в вестибюль, и инвалид в тюбетейке услышал, как он спросил у охранника: «Где, братец, здесь нужник?» Этот прозаический вопрос разочаровал инвалида в тюбетейке, который отменил своё намерение и возвратился в актовый зал повторять свои суры. Вознесенский был очень стар. Он был в клетчатом пиджаке и в таком же красненьком шарфике, как у меня. Конкурс наш очень его утомил. Он сидел, подперши голову рукою. Лицо его было бессмысленно, глаза мутны, губы отвислы. Он дремал до тех пор, пока здоровенный парень по имени Максимка не стал выкрикивать какие-то странные слова про прибавочную стоимость, овеществлённый труд и средства производства. Тут Вознесенский оживился, глаза его заблистали; он преобразился весь, достал из нагрудного кармана альманах «Метрополь» и стал грозить им Максимке. Но тот не испугался и показал ему средний палец. Наконец вызвали меня. Я так разволновалась, что вместо стихотворения Вознесенского «Гойя», которое много дней репетировала с директором библиотеки, стала читать стихотворение Евтушенко «Хотят ли русские войны», с которым недавно выступала на празднике 9 мая у себя в школе. Я прочла «Хотят ли русские войны», стоя в двух шагах от Вознесенского. Я не в силах описать состояния души моей: голос мой отроческий звенел, а сердце билось с упоительным восторгом… «Чьё это стихотворение, дитя моё?» – спросил Вознесенский, который был совершенно растроган. «Ваше, дяденька!» – не растерявшись, ответила я, чем привела старика в полное восхищение. Даже потом, на банкете в кабинете у директора, Вознесенский всё время меня требовал, хотел меня обнять, посадить к себе на колени. Ему говорили, что меня ищут, но не могут найти. До конца вечера он не мог успокоиться».

Кроме конкурса чтецов, Максим засветился ещё и в «Турнире поэтов», проводившемся екатеринбургским литературным кафе «У Осипа Эмильевича». Здесь его попытка перевоспитать «местных бездарей» кратким изложением основ марксизма-ленинизма обернулась катастрофой: «В Максима полетели тухлые яйца. В правилах поэтических турниров кафе «У Осипа Эмильевича» всегда было прописано, что не понравившийся публике поэт может быть закидан яйцами, но на практике этот пункт применялся впервые. Поэты торопились выбросить все яйца, что накопились за время воздержания. Яйца попадали в лицо, в грудь, жёлто-белые ошмётки свисали с одежды Максима». С точки зрения Олега Лукошина, обострённая реакция представителей екатеринбургской поэтической элиты на левацкое выступление Максима была связана с их опасениями потерять насиженное место. «Провокатор! – кричали они. – Хозяин кафе, предприниматель и депутат городской думы Осип Эмильевич Цибербюллер, выгонит нас на улицу, если мы позволим экстремистам читать здесь свои проповеди. Вон отсюда!» Но дело, судя по всему, заключалось не в страхе перед сильными мира сего, а в особенностях физиологии екатеринбургских поэтов. Когда кто-нибудь из них, «прыщавых и толстых девушек, очкастых и дистрофичных юношей», «детей одиночества и нервных заболеваний, не вписавшихся в парадигму большинства», проводит целый день в состоянии воздержания, он отмечает это скорбное событие откладыванием яйца. Один день воздержания – одно яйцо, два дня воздержания – два яйца, три дня воздержания – три яйца и т.д. В отличие от других литературных сообществ, место в екатеринбургской поэтической иерархии напрямую зависит от количества отложенных яиц: чем это количество меньше, тем выше положение поэта и наоборот. Турниры в кафе «У Осипа Эмильевича» как раз и устраиваются для того, чтобы питомцы уральских муз могли ликвидировать накопившийся избыток яичной продукции в психотерапевтических целях. На вопрос, почему к этому способу спасительной сублимации завсегдатаи «Осипа Эмильевича» впервые обратились лишь в момент выступления Максима, ответить довольно легко: круг екатеринбургских поэтов настолько узок и так бесконечно далёк от народа, что метание яйцами возможно в нём только друг в друга. А это уже, как ни крути, оскорбление потенциального партнёра. Вот и ждали птенцы гнезда Цибербюллера появления чужака, на которого было бы не жалко сбросить накопившийся груз монашески прожитых дней. Похоже, кстати, что все свои отложенные яйца екатеринбургские поэты держат в холодильниках, где они практически не подвергаются порче. Ведь будь эти яйца действительно тухлыми, как ошибочно считает Лукошин, цвет у них внутри был бы не «жёлто-белый», а скорее серо-зелёный или коричневый.

Невнимательное отношение Лукошина к бытовым деталям и грамматическим нюансам, которое адептами буржуазного искусства может быть истолковано как врождённый дефект искусства пролетарского, проявляется и в других его произведениях, в частности, в повести «Дороги, которые нас выбирают». Возьмём, к примеру, описание строительной площадки, приготовленной провинциальным «новорусским буржуином» для своих наёмных рабочих: «Поддоны с кирпичом, а также штабеля с досками были укрыты под брезентом, а мешки с цементом стояли под наскоро построенным деревянным навесом. Навес во избежание протекания воды тоже был брезентом подёрнут». Увы, необходимо признать, что даже самый жадный капиталист, с детства привыкший обсчитывать, обманывать и обмерять, не сумел бы «подёрнуть» навес брезентом. Больше того, ему наверняка не удались бы и менее масштабные операции, такие, например, как попытка «подёрнуть» стол скатертью или кухонной клеёнкой.

Осип Максимович Брик подметил когда-то, что «самые выдержанные политические люди, переходя на «художественное творчество», часто начинают делать вещи или никуда не годные, или идеологически не выдержанные. Замечено, что один и тот же человек, блестяще образованный по политграмоте, в художественной своей продукции оказывается безграмотней любого беспартийного».

Чтобы ликвидировать эту безграмотность, делающую возможной проникновение в литературные тексты отрывков сантехнических инструкций («Во избежание протекания воды…»), Олегу Лукошину предстоит «обогатить свою память знанием всех тех богатств, которые выработало человечество». Но поскольку он, к нашему искреннему восхищению, осилил «Капитал», то и с этой задачей, сформулированной Владимиром Ильичом Лениным, безусловно, справится.

Алексей КОРОВАШКО,
г. НИЖНИЙ НОВГОРОД