Прощание и прощение

№ 2013 / 22, 23.02.2015

Умер человек. Ничего не изменишь, так бывает. Прав Михаил Афанасьевич, человек не просто смертен, но внезапно смертен. Режиссёр Алексей Балабанов – человек с бесконечно огромным сердцем

Умер человек. Ничего не изменишь, так бывает. Прав Михаил Афанасьевич, человек не просто смертен, но внезапно смертен. Режиссёр Алексей Балабанов – человек с бесконечно огромным сердцем – скончался 18 мая от острой сердечной недостаточности.

Умер художник, и вместе с ним умерла эпоха. Она уместилась в короткий промежуток, от фильма «Брат» до киноленты «Я тоже хочу».

Отпевание проходило 21 мая в Князь-Владимирском соборе Санкт-Петербурга. По воле режиссёра гражданскую панихиду на «Ленфильме» отменили.

Небольшой по размеру собор с лёгкостью вместил в себя всех пришедших проститься с режиссёром и Человеком. Привычно пахло ладаном, раскалённым воском, тишиной и покоем. Что-то было в лицах пришедших людей большее, чем боль утраты, тоска, горе… Понимание, что ли? Оглушительное понимание, что никогда уже не будет, как раньше, не будет новых фильмов, жарких споров после просмотра, вывернутой наизнанку души. Эпоха не продолжится, она умерла здесь и сейчас. Вот ползёт вдоль гроба молодой фотограф с проколотыми ушами, жуёт жвачку, выбирает сочный кадр, – а эпохи уже нет, нечего снимать. И некому.

Спрятался в угол от назойливых телекамер Олег Гаркуша. Но ведь высок, чертяка, везде найдут. Как тут спрячешься? Музыкант невпопад крестился, и видно было по лицу: мыслей нет в голове. Никаких. Она – голова – ещё не вместила в себя, не осознала, что на самом деле произошло.

Люди перешёптывались, с пониманием пожимали друг другу руки. Никто не плакал. Даже женщины.

У подножия гроба поставили крупный широкий стол – он был с горкой завален цветами. Розы, гвоздики, лилии, хризантемы, тюльпаны… Яркие, ещё не увядшие, но уже мёртвые цветы.

Вышел архиерей в белом облачении, смолк шёпот. По правую и левую руку от него встали дьяконы. Он начал петь: «Христос воскресе из мёртвых, смертию смерть поправ, и сущим во гробех живот даровав…» Простые, заученные наизусть слова заполнили тесное пространство собора, вознеслись к куполу и, не умещая смысл в пространстве храма, потекли в небо.

Кто пришёл проститься с режиссёром? Люди разные: близкие к искусству, далёкие от него, старые, молодые, гражданские, военные, евреи, русские, татары, мужчины, женщины… Пришли в будний день, взяв отгул на работе, отложив дела, поменяв планы. Пришли потому, что не было сил не прийти. Художественный фильм, если он – произведение искусства, нельзя присвоить. Можно взять в долг у режиссёра его мысли, чувства, опыт и интуицию. Глазами взять и пропустить в свою душу. Так вот, все эти люди пришли 21 мая вернуть долг.

У гроба стояли четыре офицера ВДВ: при параде, медали, ордена – груди не хватает. Мне запомнился один из них. Весь час, пока шла церемония, он внимательно смотрел на лицо покойного, иногда отводил взгляд, но неизменно возвращался глазами. Смотрел долго, внимательно, как будто о чём-то спрашивал. О чём он хотел спросить Алексея Октябриновича? Я не знаю. Наверное, многие о чём-то хотели его спросить. Не успели.

Текли минуты. Служки время от времени вынимали из подсвечника догоревшие огарки свечей, тушили их, складывали в специальную миску. Пение хора на клиросе погружало в особое состояние: не скорбь, не боль, не тревога, – но вот словно краешком глаза в горний мир заглянул. Видимое облекалось в невидимое; собственно, к этому и стремился в своих фильмах Алексей Балабанов.

Но вот запели литию, украдкой заплакали женщины. Вереница людей потянулась вдоль гроба, прощаясь с художником. Близкие люди стояли долго, опустошающим поцелуем в лоб провожая в последний путь. Иные проходили, едва взглянув. Два человека в чёрных костюмах внесли крышку гроба.

Военные надели голубые береты, подняли гроб и понесли. Народ расступился, пропуская процессию. Впереди несли венок, украшенный десятками ядовито-алых роз, с красивой лентой в виде триколора. На ленте золотыми буквами было выжжено: «От председателя правительства Российской Федерации Д.А. Медведева».

Гроб пронесли, и люди, стоявшие по бокам, схлынули к центру, медленно двинулись следом. На выходе из собора возник затор: это журналисты окружили на паперти опоздавшего к отпеванию Никиту Михалкова. Ему задавали вопросы, он отвечал, люди стояли, ждали. Наконец, прессу попросили отойти.

Какой-то чудак додумался хлопать, и процессию на выходе из собора встретили аплодисментами. Как на концерте. Фарс, издёвка, доведённая до абсурда.

Но вот и аплодисменты смолкли. Гроб погрузили в катафалк. Медийные люди стали давать интервью, простой народ расходился. Я закурил и подумал о том, что Балабанов, наверное, сейчас смотрит на нас сверху и забавляется, как втайне забавлялся он, снимая «Про уродов и людей». И ещё вспомнились слова из Булгакова, убийственная фраза Левия Матфея: «Он не заслужил света, он заслужил покой».

Дмитрий ФИЛИППОВ,
г. САНКТ-ПЕТЕРБУРГ