Ты сосчитал на солнце пятна и проглядел его лучи

№ 2013 / 31, 23.02.2015

Прошло восемь лет, как умер Вячеслав Дёгтев. До сих пор ставлю его себе в пример. Результаты, однако, признаю, не то что нулевые, а даже отрицательные.

Виктор ГУСЁВ

Прошло восемь лет, как умер Вячеслав Дёгтев. До сих пор ставлю его себе в пример. Результаты, однако, признаю, не то что нулевые, а даже отрицательные. Всё потому, что я живу не всегда по совести. То есть живу, как хочу и где хочу. А пишу – как живу. Тем самым, получается, моя тень нарушает свет и чистоту его имени. Что скажешь – я заблудился. Поэтому чувство вины перед ним не покидает меня. И не только поэтому. Через год после смерти Вячеслава Дёгтева появились воспоминания Ивана Евсеенко «Нераскаявшийся и непрощённый» («Подъём» № 4 2006 г). Помню, как прочитал это, как поначалу это сверкнуло искрой боли в моём сердце за несправедливо нанесённые обиды тому, кто значительно и бескорыстно проявлял обо мне заботу. Но тогда я, безусый, вчерашний первокурсник, не имел опыта, чтобы заступиться словом. Дело не в познание горы книг. Это не главное. Книги, да, повлияют, но, в конце концов, вместо тебя не примут решение. Мне не хватало пройти через некоторую, что ли, биографию, чтобы найти себя и тем самым – свой ответ. А тут ещё появилось новое не без яда воспоминание «Азбука выживания Вячеслава Дёгтева» («Подъём» № 11, 2012 г.). Я решил: умеешь не умеешь, а стоит ответить. Давно бы пора кое-кого поставить на место. А место это – на втором этаже… Мой ответ, на чей-то поверхностный взгляд, может показаться излишне суровым, чуть ли даже не оскорбительным. Но что поделаешь? На войне как на войне. Не я первым нарушил перемирие. И заранее предупреждаю: предстоящие цитаты вернулись бумерангом из воспоминаний «Нераскаявшийся и непрощённый». Попробуем вырубить проблему в корне. И вот ещё одна причина, почему отвечаю спустя время. Это потому, что вы, Иван Иванович, имели неосторожность обронить слова: «Никакой сколько-нибудь серьёзной программы у него (Дёгтева. – В.Г.) не было, в основном, как и в литературе, – «в порядке бреда»… «У него (Дёгтева. – В.Г.) же у самого лишь «пёстрые» быстровянущие лепестки». Поясню, что Юрий Бондарев называл рассказы Дёгтева «пёстрыми лепестками». И повторяю, что прошло восемь лет, как умер Вячеслав Дёгтев. Его творчество переиздают. О нём составлены книги воспоминаний. Проводятся выставки памяти. Из этого видно, что его поклонники не просто-напросто преданные, а преданные люди дела. Более того, в Воронеже – верю! – будет памятник Вячеславу Дёгтеву или хотя бы названная его именем улица. Пусть для начала лишь улица. И то, и это напоминаю потому, что вы, Иван Иванович, тогда, давно в порыве чуждых православию чувств, как видите, оказались глубоко не правы на счёт «быстровянущих лепестков» и «в порядке бреда». Тут уже не поспоришь. Время, самый строгий судья, показало, кто есть кто. Да, не правы. Но абсолютно ли не правы? Ну это мы сейчас посмотрим.

Вы недовольны, что Дёгтев нарушил покой каких-то горожан, в том числе ваш гражданский покой, в рассказах «Наш сад» и «Козлы». Но почему-то даже не допускаете версию, что это было написано не на ровном месте, не с бухты-барахты, не без причин. А ваши упрёки, что Дёгтев зазнался и будто бы не ему замахиваться на критику великих: Бунин и Солженицын. Такие ваши упрёки – не к селу, не к городу. Кандидат в бессмертные всегда вправе рассудить других, пусть даже более бессмертных. Но интересно не столько это, сколько то, как вы относитесь к классикам, если кто-либо из них произнёс что-либо невыгодное вам. «Ю.В. Бондарев, – пишите вы, – «очарованный некоторым их этих зарисовок после высокопарно назовёт их «пёстрыми лепестками Дёгтева. По-моему, более вычурной похвалы не придумаешь. Новую эту форму, судя по всему, продиктовало новое псевдодемократическое время, из которого дух созидания совершенно исчез, легко уступив место духу разорительному. Жаль, что этого не заметил постаревший Юрий Васильевич Бондарев!»… «Простим Юрию Васильевичу этот грех». Интересно: что, если Бунин (ваш, кажется, идеал) похвалил бы Дёгтева? Допустим. Ну прибудет к нам на машине времени, ну возьмёт, ну скажет доброе слово. Неужели вы опять начнёте, что и тут «постаревший» и это «вычурная похвала»? Почему мнения всех, даже классиков (!) должны совпадать с каким-то мнением вашим? Настолько, что ли, завидуете Дёгтеву. Но вернёмся к Юрию Бондареву. Известно, что он защищал родину оружием и риском для свой жизни, а не только одиноким пером. Благодаря таким, как он, я сейчас не гну спину в рудниках с номерком вместо имени. Спасибо ему! Спасибо фронтовикам! И удивляет, как вы «прощаете грех Юрию Васильевичу». А где защищали родину вы? Опять, что ли, как всегда, бумажное поле боя, бумажный кораблик? Про ваши войны, тюрьмы, изгнания, в общем, хоть какую-то борьбу – мы не слышали. Напоминаю это ещё и потому, чтобы отрезвить от пусть и не масштабной, но власти. Так вот. Вас, кажется, никто не заставлял силой использовать журнал «Подъём», чтобы вести себя на его страницах как пророк и миссия. «Русский писатель», – пишете вы, – «обязан жить в страданиях и сострадании к окружающему его миру». Слова, конечно, правильные. Какие споры! Но такие слова каждый может сказать. Какие трудности? Другое дело – поплатиться болью, а то и жизнью за размышления о страданиях. Пророчество, то есть мудрость, – знаем, понимаем, – оценивается мученичеством. Ведь жизнь – это… это не только кабинет журнала «Подъём».

Вы сердитесь, что Дёгтев перед вами мало каялся, но всё-таки проговорились, что каялся: «Как-то так получилось (в будущем будет получаться сплошь и рядом), что его покаяние было опубликовано в «Роман-газете», редактируемой тогда ещё Валерием Николаевичем Ганичевым в одном номере с моей повестью «Червонная дама или любовь страдания гроссмейстера Шахова», – пишите вы. Да, Дёгтев не трусил признать свои ошибки. А вы – какой вы? А это вы потом написали: «нераскаявшийся», «моей повестью», «страдания гроссмейстера», «Червонная дама» и «я», «я», «я», «я»… У вас претензии и Дёгтеву, и Бондареву, и Куняеву. Но ни одного слова, что сами хоть капельку кого-либо укололи не по справедливости. Один-одинёшенек, что ли, невинный. Что ж, ну если так, то человечеству повезло, что такой «один-одинёшек» не оказался в своё время рядом с Христом, когда тот предложил кинуть камень…

А сейчас поэтическая пауза. Выступает поэт Бориковский:

«Твоя нам логика понятна, – Не проповедуй, – замолчи, Ты сосчитал на солнце пятна – И проглядел его лучи…»

Ваши подсчёты пятен нелепы и смешны. Дошло, что Дёгтев, по вашему, не был лётчиком. Дескать, не хватало образования. «Настоящие лётчики учатся по пять лет», – пишите вы, – «в военных училищах». Да неужели? Прямо-таки наши асы в разгар войны вели дискуссию так: «Эй пацан, то есть, нет, товарищ! Тебе нельзя по-настоящему сражаться в небе с фашистами. Заходи через пять лет. А то главнокомандующий журнала «Подъём» Иван Евсеенко запретил. Нельзя, дескать! Нельзя! И в космос нельзя!» Если серьёзно, то не завидуете ли вы Дёгтеву и тут, что он летал, а это достоверный факт, что летал в небо, пока вы пребывали в кабинетной скорлупе? «Песня о соколе» – помните?

Вячеслав Дёгтев

Дальше – уже не смешно. Дальше – доносы. Ваши доносы: «Квартиру он (Дёгтев. – В.Г.) получил в центре города причём не однокомнатную, которая полагалась ему по всем жилищным нормам как одинокому человеку, а двухкомнатную, тайно прописав то ли в Малышево у родителей , то ли где-то в Воронеже московскую свою жену». Странное дело! Он, по вашему, и одинокий, и женатый одновременно… И будто-таки вы не получали советское жильё… И попробую дать совет в том, где у меня опыта тю-тю и надеюсь, что и в дальнейшем его не будет. Если осуществляется донос на собратьев по перу, то следует исключить слова «где-то» и «то ли». Это называется: слышал звон, да не знаю, где он. За лжесвидетельство надо отвечать репутацией, иногда, более того, головой. Или, может, кое-кто рассчитывал, что Вячеслав Дёгтев умер – отвечать, значит, не придётся. Но, оказывается, просчитались. Всех выведем на чистую воду. И ещё вопрос. Сколько воронежских писателей знают вне Воронежа и вне лит. кабинетов? Десять? Больше? Неужели двадцать? Дёгтев без сомнений среди них. Так что достоин больше, чем какой-то «двушки», если по совести. И напомню, что квартиру вы не дали из своего кармана. Могли, стало быть, скромнее оформить донос. Тут невольно вспоминается Солженицын. В его книгах доносы называют иначе… «…да простит Александр Исаевич повторение этих слов», – писали вы. Конечно, не мне, молодому, судить о Солженицыне, как и о других бессмертных и великих. Тем более, кто знал не прикрашенную жизнь. Таких, меченых судьбой, да, уважаю! Поэтому буду краток. О Солженицыне известно два мнения. Каждое, – считаю, – по-своему интересно. Это я к тому, чтобы напомнить одно любопытное происшествие. Вы, Иван Иванович, отчитывались, как ставили Дёгтеву в упрёк, что тот, видите ли, будучи главным редактором журнала «Подъёма» (вашим получается начальником, а не наоборот) однажды хотел напечатать «в следующем номере» (и насколько мне известно – напечатал) не хвалебную критику Солженицына. Выглядит так, будто Дёгтев поддерживал коммунистов. Возможно. Но дело не совсем в этом. Тогда, в девяностые Дёгтев в отличии от некоторых был недоволен, глядя, как только что потеряли самую великую эпоху в истории нашей страны, а разговариваем, как ни в чём не бывало, о гулагах (здесь, уточняю, пишется с маленьких букв). Грустно, что на месте честного Дёгтева не оказались вы, Иван Иванович. Вы – более старший, более присягнувший, получивший больше советских подарков, чем Дёгтев. Раньше спрашивали: «А что вы сделали до семнадцатого года?» А как вы, спрашивается, защищали Солженицына до пришествия хотя бы Ельцина? Опять, что ли, как всегда, баррикады разговоров, баррикады чаепитий?

И если бы это всё. Ваши уколы в семейную без сомнений личную, повторяю, личную (!) жизнь Вячеслава Дёгтева напоминают проникновение в чужой шкаф, если не подглядывание в замочную скважину. Некоторые уколы переходят не то что там приличное воспитание, а даже границы разума переходят. Остаётся разве что пожелать психиатрического здоровья. «На похоронах славы безутешный отец… сказал одному из воронежских писателей: «Горячий был. Придёт бывало домой…» Дальше – будто бы Вячеслав Дёгтев сказал грубость о своей матери. Я в это не верю! Вячеслав Дёгтев любил своих родителей и детей! Я знаю! Его я знал! Это поэтому некоторые земляки приходили на похороны, чтобы подслушивать в поиске компроматов? Нет бы посочувствовать! Как вы отцу Вячеслава Дёгтева теперь в глаза посмотрите? Получается что «один из воронежских писателей (грош ему, безымянному, цена и позор!) пересказал вам, если не сразу, то через другие, третьи, десятые уши. Это игра в «испорченный телефон». Это фальсификация биографии русского писателя. Ваши сомнительные в достоверности цитаты как бы разговоров с Дёгтевым, которые подобраны на ветру, эти цитаты просроченной двадцатилетней давности (не злопамятство ли?) идут лишь в сравнение с кульком семечек в обнимку на лавочке и не иначе, как исключительно на Большой Каретной. Но справедливо ли это, получая государственные деньги на издательство, опускать рупор воронежской культуры, журнал «Подъём», до уровня лавочки и «испорченного телефона» только потому, что вы имеете прихоть свести мстительные счёты и ещё баловство из номер в номер публиковать себя любимого? Напомню, освежу память, что журналу «Подъём» денежно помогает местная власть, которая, ясное дело, ожидает взамен расцвет культуры, прежде всего культуры Воронежа. Вячеслав Дёгтев прославлял город светом и любовью. Значит Воронеж, а, стало быть, и государственный, а не чей-то собственный, – проснитесь! – журнал должен и обязан, и должен воздать благодарность Вячеславу Дёгтеву. Итого, получается, что свою эгоистичную заинтересованность вы поставили выше заинтересованности целого города и всей области. И после этого (и ладно бы только этого) не стыдились взять зарплату и свысока, но без посоха, поучать о порядочности и страданиях. Вначале – загляните в себя. Считаю к месту вопросы. Зачем нужно пятое колесо? И не пора ли на отдых?

Вообще-то за оскорбления, которые вы нанесли в своих несвоевременных мыслях когда-то в приличных обществах и салонах приглашали не в кино, а на дуэль. Живой Дёгтев не спустил бы клевету с рук. Александр Пушкин – тоже. Дёгтев был прямолинейным и честным. На удар, как известно, отвечал ударом. Отсюда и рассказы «Козлы» и «Наш сад». 2 : 2. Вы, стало быть, проявили обыкновенную трусость получить сдачу. И после такого вы, кажется, христианин, поучаете, какой норматив у русского писателя! Ну это давайте не нам. Ищите безусых студентов. Хотя нет. Даже не студентов, а желторотых школьников. Там вам аудитория. Играйте там в большую литературу. А лучше – в большой теннис играйте. Трусость! Оно и сами вспоминаете: «Теперь у Славы руки были совсем развязаны и он почуял запах крови». Какой «запах»? Какой «крови»? Что за бред? Что за фуфло? А вы, конечно, хотели, чтобы он травоядненький, беззубенький, ручки тестом, а, главное, послушненький, жевал одуванчики на пастбище, непременно, конечно, не иначе, как на воронежском пастбище (дальше – нельзя! и в космос – нельзя!) и на вашей привязи. Дёгтев таким не стал. Поэтому и вам, и другим не понравился. Не даром, не зря одна из книг о нём названа по его одноимённому рассказу «Смеющийся лев». Красивое название, не правда ли? А как интересно назвать историю про того, кто осмеливается кусать разве что умерших и беззащитных? Неужели будет заголовок «Хихикающий шакалёнок»? Ибо какой пример дали вы? Что посеяли вы? И не упрекайте, что мой ответ слишком грубый. Вообще-то я мог взять пример с вас и выразиться ещё жёстче, а значит более возмездно, то есть справедливее. Это даже не далеко, не глубоко копаю. Сдержался. Так что давайте там без эмоций.

«Помолимся», – писали вы под конец, – «и простим его (Дёгтева. – В.Г.) вольные и невольные грехи». Однако, странное дело, ваши воспоминания назывались «Нерскаявшийся и непрощенный». Хотя вы пишете, что прощаете. Хотя признаёте, что Дёгтев каялся. Тем не менее – «Нераскаявшийся и непрощённый». Вы противоречите самому себе. Вы напоминаете новых старых русских. У них такие, ах, какие, ну, такие большие и красивые кресты поверх рубашек.

Грустно, что на этом нападки завистливых земляков на Вячеслава Дёгтева не закончились. В печати появилось новое воспоминание «Азбука выживания Вячеслава Дёгтева» («Подъём» № 11, 2012 г.). Там тоже подсчёты как бы будто бы пятен. Пусть и написано мягче. Точнее, сделано по заветам комформиста Карнеги: вначале похвали, а потом критикуй. Дешёвенький приёмчик. Хотя официально это новое воспоминание написали не вы, а тот, кому Вячеслав Дёгтев посвятил как другу чистый рассказ «Осенние грёзы», о ком хорошо отзывался при жизни. Тут я лишь крепче убедился: светлые рассказы лучше посвящать животным и мёртвым. Они хотя бы потом не предают. Но всё ещё капельку верю, что тотально не возьму себе на вооружение это ежовое правило.

В общем, в журнале «Подъём» не напечатано ни одного заслуженно благодарного слова о Вячеславе Дёгтеве. Хотя такие слова предлагались. Ну и что – ну и отвергли. Ясное дело. Иначе бы пришлось по-мужски переступить через свою злопамятность и мстительность. На это нужна смелость. Но это ещё не поздно. Мы ждём. И ладно бы только мы. Ждут и звёзды. Да, – понимаем, знаем, – придёт время – время, когда здание редакции журнала «Подъём» останется на своём месте. Тогда, в конце концов, придётся воздать долг заслуженного уважения сыну Воронежа (!) и сыну России (!) Вячеславу Дёгтеву. Светлой частью своего сердца надеюсь, что это случится при вашем, Иван Иванович, соучастие. Я не имею счастье враждовать с вами. И я не считаю, что я чем-то лучше вас – наоборот… Мне вы ни плохого, ни хорошего не сделали. Мы даже не встречали друг друга ни разу. Ничего, казалось бы, личного. Но со мной память о Вячеславе Ивановиче. И он мне снился. Значит придётся пойти до конца. Если потребуется, то стану литературным камикадзе. «Русский писатель обязан жить в страданиях и сострадании к окружающему его миру». Слова, – согласен, – мудрые. Ну так давайте, Иван Иванович, давайте, воронежане, подтвердим их делом. Вспомните Вячеслава Дёгтева светом и любовью. И тогда и мне, и другим ничего не останется, кроме, как крепко выбранить себя и принести серьёзные извинения.

Ваш ход.

Виктор ГУСЁВ