ЕВА НА МЕЛИ

№ 2015 / 22, 18.06.2015

К чтению Улья Новы я подходил на бумаге так же, как и в пространстве. Главное, конечно, снять книгу с полки (магазина ли, библиотеки ли) – уже тут, до чтения, происходит общение и даже такое специфическое объединение с автором. Потому что чуждых покупают редко, и только из большой любопытствующей зависти. Не похвалы Юзефовича на обложке, конечно, подействовали – как ни странно, явления во френдлентах подействовали. Потому что там – тоже проза. Заведомая проза жизни. И довольно требовательная…

И вот, окунувшись в первый рассказ – с явной тягой к экзотике, я потянулся и к реальному видению писательницы, благо она благовидна и молода. Такие штуки обычно подсказывают RSS, но в данном случае – простое упоминание в ФБ, знаете эту кнопочку. Пришло приглашение на литвечер – и я рванул, что было сил. Сам себе удивился: в забойном графике, между репетицией и написанием колонки-к-полуночи нашёл часы, и в ночи – уже заметно веснеющей, но всё же зимы, – поплёлся в кварталах Курской, с бассухой за спиной. Белая косая чёлка, женский уют и чаепитие прилагались к литвечеру. Карту пути просматривал бегло в забойном дне, и вот тут-то, пройдя катакомбами к «театру Гоголя», смекнул, что недосмотрел и недозапомнил название улицы. А девайс мой без Сети. Какая-то Нижняя или Малая. Но ведь не Масловка же? Точно Курская, точно туда куда-то. Уверен был, что как-то вынесет, что победит уют женской прозы, примагнитит… Но не случилось.

…Почитав про венецианские отношения первый рассказ сборника «Реконструкция Евы» (2013), я словно бы радиоволну потерял. И не находил, схватился за другой – «Та, другая». Кортасаровщинка – надеялся… Нечто объёмное сперва мелькнуло, классический треугольник, переживания той, кого буржуазия зовёт любовницей. Но и тут – что-то волна уходит. Потом догадался, в чём дело – а дело в деталях. Улья жужжат деталями, ломятся от них, детали перевешивают любую логику повествования, перевешивают событийность. Даже не так: событийность отрастает от деталей. Это вроде бы нами столь недавно одобрявшееся освобождение от сюжета, но – не то. Какие-то микро-движения, необходимые, может быть, красоте деталей, но вот читателю вовсе неинтересные. Та самая, востребованная малым, ленивым вниманием клиповость, но на реалистическом поле, заведомо заминированном даже не мистикой, а всевозможной «другой» – причём, другой может оказаться микроистория с куда более известными именами, и они глушат всё предыдущее. Пруст непрост, Пруст – Прокруст… Неосторожные приёмы очень осторожной девушки, боящейся повредить краешки фраз, точно крыльев, и потому приращивающей к ним всё новые, но рождающиеся не из замысла, а прямо из страницы. Такое могло родиться только во времена отчаянного отдаления интеллигенции от трудящегося большинства и его быта, от глупой и взрослой элитизации воображения, навязанной либерал-культуртреггерами. Красиво говорит, манит – но манить-то некуда, там обман, а обман неинтересен, пресен…

Нашлась подсказка – конечно, Амели! Серёдка обращённых к Западу и Парижу девяностых, «Московско-парижский банк» с Н.Михалковым на рекламе. Этот изящный, такой вкусный и экзотический, такой-со-вкусом-что-прямо-ах – но именно аутизм. Невероятность тех самых пасьянсов из ярких побрякушек, что позволялось раскладывать Маге, но во времена побед постмодернизма и метафизик. Это было интересно и достойно (достоевско) – как объяснение её характера и его, Орасио, любви. А тут уже не работает, тут вещички, очень красиво расставленные по полочкам абзацев – маскируют небытие, а точнее, социальное внебытие. Социальное безразличие. Там наливают многотравный чаёк, там ароматно, там будет хорошо, но только двоим, и в реальности – а вот превратить это в прозу, в желание читателя так же зажить, это прожить, не получается.

Мирок Амели, где почему-то у неё потрясающая, изысканная причёска каждый день, которая не по карману официантке «на мели». Не как может быть, а как хочется – косое чёрное каре, затылок, манящий поцеловать, а потом – эти ушки-пельмешки. Но это ей не важно: важна её тропка в детство, в неотрывность от недоигранного хулиганства. В забавы ради забав, в коллекционирование, в регрессию – и прочий фрейдизм. Общество, награждающее Носова Нацбестом – впадает в инфантильность всею своею громадой. Бабки-либералки ездят в «Мемориал» по нашему Каретному на самокатиках – ну просто Амели наяву! Наслаждаются ужасами ГУЛАГа, когда в Тамбовской и Иркутской областях уже сидят в ссылках новые большевики, с их молчаливого благословения сидят (за старые грехи, чёртовы сталинисты!). И вот это уже страшно, господа. Страшно это, хоть и очень вкусно, и хочется там оставаться: «Мой калейдоскоп, кипучее движение игристого ума… остановка!» (Е.Летов). Ведь это и есть тот канареечный мирок, который проклинал Маяковский, нерепрезентативный быт элиты – пусть эта элита и носит драный хипстерский свитерок… Светофильтры, фригидность и страсть – отстранённая на дистанцию как раз-таки вполне общих слов. То есть тут нет события – есть оно в самих вещах. И не вещизм, вроде, а всё равно – скука…

Плутая улицей Казакова, тщась в первых этажах высмотреть обещанный уют, я вышел на набережную Яузы – и тут стало теснить и подгонять изнутри. Заработал магнит другого пространства – конечно же, в Сырах! Лимоновский протекторат подсказал: может, это в гламурном квартале Арт-плэйса (почему-то так выговаривается)? И Нижняя там есть. Но к себе лимоновские дворы не пускают просто так – надо нагло встать под дерево напротив элитного подъезда через забор, достать все сомнения и очиститься под неодобрительные возгласы детишек элиты. Снег, прожжённый трудовым янтарём… Дом Лимонова со вздутыми сухожилиями рам – вот это почему-то помнится. Там позади, оказывается, военная медицина какая-то – невероятная в таком месте. Чуть ли не медсанбат – или это следующий рассказ Улья Новы? Я залез и в арт-плэйсы впервые, понимая, что просвечивающий наружу библиотечно-бутичный мирок, это и есть проза мною искомая. Ну, не услышал – зато увидел, лимоновская топография подтолкнула властно. Эту тебе? Да вон же она.

Подворотни-оборотни арт-плэйса увлекали и дразнили возможностью чужих встреч, это могла быть та самая Венеция Улья Новы, потому что настоящая мне в 2006-м явилась чистейшим Питером Достоевского, под низкими облаками и с сухими, раскалёнными дворами, где только глоток красного вина освобождает от головоломок. Время вышло, и я замёрз – надо было спешить к метро. Косое белое каре, лучше чем у Амели – перестало манить, завернулось в чёрную шаль Сыров. Возможность предательского флирта на литературной почве прохихикнулась во мраке путепровода Верхней Сыромятнической. Нет, проза жизни так просто не отпускает – и новреализм это даже такие пустые блуждания. Работа, а не вязание чудес…

Дмитрий ЧЁРНЫЙ