Николай КОКУХИН. «С ВАМИ Я ГОРЖУСЬ МОИМ РАЗРЫВОМ…» (Евангельское прочтение комедии А. С. Грибоедова «Горе от ума»)

№ 2016 / 25, 15.07.2016

Об этом замечательном произведении написано очень и очень много. Нет, наверно, ни одного заметного литературоведа, который бы не коснулся, хотя бы мельком, бессмертной комедии. Однако в океане этих публикаций есть один серьёзный изъян: все они написаны со светских позиций. К большому сожалению, до сих пор нет ни одной статьи, которая бы рассматривала грибоедовский шедевр с духовной, то есть с Евангельской точки зрения. О советских исследователях и говорить нечего, для них этот путь был просто закрыт. Иван Александрович Гончаров написал большое, подробное, очень глубокое исследование о комедии, затронув в нём такие моменты, о которых никто до него не говорил. Но и он, несмотря на то, что был глубоко верующим человеком, оставил в стороне духовную сторону произведения. Попытаюсь с Божией помощью восполнить досадный пробел.

Действие комедии происходит в доме Павла Афанасьевича Фамусова, «управляющего в казённом месте», то есть в московском обществе далеко не последнего человека. Перед нами проходит целая галерея разных лиц, начиная с лакеев и слуг и кончая влиятельными аристократами. Главный герой пьесы – Александр Андреевич Чацкий, молодой умный образованный человек; после трёхлетнего отсутствия он прибывает в Москву и наносит визит Софье, дочери Фамусова, с которой прошли его детские и юношеские годы и к которой он питает самые пылкие чувства. Но – сэ ля ви! – неожиданно получает, мягко говоря, холодный приём.

Очень скоро выясняется, что Софья увлечена Молчалиным, секретарём Фамусова, пустейшим, ничтожнейшим человеком, который ухаживает за нею не по зову сердца, а по совету своего отца.

Он лицемер до мозга костей; кроме того, тяготеет к Лизе, служанке Софьи, и расточает ей свои комплименты, ну, а Лиза, в свою очередь, к Петрушке. Любовная линия, таким образом, полна горького комизма – этот ход позднее использует А. П. Чехов в своей комедии «Чайка».

Перейдём к хозяину дома – Павлу Афанасьевичу Фамусову. Поговорив некоторое время с Чацким и услышав от него нелицемерное мнение о «веке нынешнем и веке минувшем», а также о карьеристах, «чья чаще гнулась шея», и об охотниках «поподличать везде», он заключает:

 

Строжайше б запретил я этим господам

На выстрел подъезжать к столицам…

Фамусов – решительный противник просвещения и образования, от которых, по его мнению, только один вред:

 

Ученье – вот чума, учёность – вот причина,

Что нынче пуще, чем всегда,

Безумных развелось людей, и дел, и мнений.

 

Тут он, конечно, кидает камешек в огород Чацкого. И добавляет:

 

Уж коли зло пресечь:

Забрать все книги бы да сжечь.

 

И тогда, только тогда в государстве наступил бы полный порядок, потому что не было бы ни вольнодумцев, ни смутьянов.

Павел Афанасьевич часто даёт балы и званые вечера, его дом знает вся Москва, но… он совершенно не разборчив в людях. Для него важно, чтобы о нём и его хлебосольном доме шла по городу хорошая молва, а кто разносит эту молву, ему совсем безразлично. Ему знакома почти вся Москва, все знатные и влиятельные, а главное, богатые люди, в них он души не чает, поэтому и произносит такие слова:

 

Возьмите вы от головы до пяток,

На всех московских есть особый отпечаток, –

и далее как бы вбивает гвоздь:

Решительно скажу: едва

Другая сыщется столица, как Москва.

 

Он имеет в виду, что в Первопрестольной живут такие уважаемые и достойные люди, как он сам, как полковник Скалозуб, князь Тугоуховский, графини – бабушка и внучка – Хрюмины, у которых многому можно поучиться и которые задают тон всей московской жизни. Однако автор комедии вкладывает в эти слова совсем другой, потайной смысл – о нём я скажу ниже.

 

* * *

Полковник Скалозуб – один из самых почётных гостей в доме Фамусова; Павел Афанасьевич так и вьётся около него: как же! такой выгодный жених для его дочери! У того есть заветная мечта, и о ней он может говорить всегда и везде:

 

Я с восемьсот девятого служу;

Да, чтоб чины добыть, есть многие каналы;

Об них как истинный философ я сужу:

Мне только бы досталось в генералы.

 

Ну, а когда это сбудется (в этом не сомневается никто – ни он сам, ни Фамусов, ни другие гости), то для него откроется новое поприще, где процветут его несомненные таланты:

 

Я вас обрадую: всеобщая молва,

Что есть проект насчёт лицеев, школ, гимназий;

Там будут лишь учить по-нашему: раз, два;

А книги сохранят так: для больших оказий.

 

Что касается морали или элементарной порядочности, а также важных государственных вопросов то, простите, они не для него; между ними и Скалозубом «дистанции огромного размера». Поэтому не будем докучать господину полковнику разными учёными рассуждениями, а сразу же перейдём к другому персонажу, ну, например, к Антону Антоновичу Загорецкому. Много гостей собралось на пышный бал в дом Фамусова, но Загорецкий – один из самых-самых. Вот как аттестует его Платон Михайлович Горич:

 

Как эдаких людей учтивее зовут?

Нежнее? – человек он светский,

Отъявленный мошенник, плут:

Антон Антоныч Загорецкий.

При нём остерегись, –

советует он Чацкому, –

переносить горазд,

И в карты не садись: продаст.

 

* * *

Далеко за полночь званый вечер в доме Фамусова заканчивается; гости разъезжаются восвояси. Графиня внучка Хрюмина, утомлённая светской суетой, пока её укутывают в парадных сенях, кратко, но ёмко отзывается о вечере:

 

Ну бал! Ну Фамусов! Умел гостей назвать!

Какие-то уроды с того света,

И не с кем говорить, и не с кем танцевать.

 

Приглядимся внимательнее к выражению «какие-то уроды с того света». Кто это такие «уроды», да ещё «с того света»? Это, как вы прекрасно понимаете, мои дорогие читатели, бесы. Там, за чертой этого света, в кромешной тьме, могут обитать только силы зла, силы сатаны, то есть бесы. Сказав это, графиня внучка и сама не очень-то разбирается в сказанном, но зато очень хорошо разбирается автор, вложивший в её уста эти слова.

Дожидаясь своей кареты, Чацкий встречает ещё одного представителя бесовского племени – имя ему Репетилов. Враль и пустомеля, он с места в карьер начинает свою «исповедь»: «Зови меня вандалом. Я это имя заслужил…».

Впрочем, Чацкий, кажется, не верит ни единому его слову. Между тем Репетилов (благо, язык без костей) начинает новую исповедальную речь, сомневаться в которой теперь уже нельзя, настолько она серьёзна.

Он только что вернулся из Английского клуба:

 

Чтоб исповедь начать:

Из шумного я заседанья.

Пожало-ста молчи, я слово дал молчать;

У нас есть общество, и тайные собранья

По четвергам. Секретнейший союз…

 

Что это за «секретнейший союз»? Это, скорей всего, одна из масонских лож, которые проросли на российской почве и которые собрали весьма богатый урожай среди тщеславных аристократов. Репетилов от них без ума:

 

Что за люди! moncher! Без дальних я историй

Скажу тебе: во-первых, князь Григорий!!

Чудак единственный! нас со смеху морит!

Век с англичанами, вся английская складка,

И так же он сквозь зубы говорит,

И так же коротко обстрижен для порядка.

 

Репетилов не понимает, что попал в западню, так же как князь Григорий и его единомышленники; все они оказались в лапах сатаны, который очень ловко, с помощью лжи и искусных манёвров, затуманил им мозги и увлёк на пагубный путь. А. С. Грибоедов вскрыл один из острых социальных гнойников русской жизни, поразивший высший свет и принёсший нашей стране много зла и катастроф.

 

* * *

В фамусовском доме Чацкий чувствует себя чужаком: ему не нравятся его обитатели, их пустопорожние разговоры, их невежество и лицемерие, отсутствие каких-либо высоких интересов, странная мода («хвост сзади, спереди какой-то чудный выем»).

 

Да мочи нет: мильон терзаний

Груди от дружеских тисков,

Ногам от шарканья, ушам от восклицаний,

А пуще голове от всяких пустяков.

Душа здесь у меня каким-то горем сжата,

И в многолюдстве я потерян, сам не свой.

Нет! недоволен я Москвой.

 

Особенно поразила его одна сцена, свидетелем которой он был; с большой душевной болью он поведает Софье о «французике из Бордо», который, собираясь в Россию, «к варварам», сильно опасался, что его там не примут; а когда приехал, то «нашёл, что ласкам нет конца» и что москвичи, особенно дамы, в восторге от всего французского.

 

Как нам не согласиться с Чацким,

Чтоб истребил Господь нечистый этот дух

Пустого, рабского, слепого подражанья…

 

Язва «слепого подражанья» поразила князей и княгинь, графов и графинь, коллежских асессоров, министров, фрейлин и проч., и проч. Французский язык заполнил все аристократические гостиные и салоны, дворцы и особняки, частные пансионы и учебные заведения. Променять самый лучший, самый выразительный, самый богатый русский язык на французский, который и в подмётки ему не годится, – это ли не абсурдная картина!? это ли не величайшее заблуждение?! это ли не сатанинское помешательство?!

Вместо того, чтобы самим воспитывать своих детей, богатеи нанимали гувернёров и гувернанток из Франции (да, да, не откуда-нибудь, а непременно из Франции), так как считали, что они-то уж по-настоящему воспитают их чад, научат их всему самому хорошему. И ошиблись – они научили их самому плохому.

 

* * *

Чацкий говорил горькую правду, говорил не в бровь, а в глаз, но это не нравилось Фамусову и его гостям, потому что они жили по искажённым нравственным законам, исповедовали ложные жизненные принципы. («А как Я говорю истину, то не верите Мне» – Ин. 8, 45).

Что мог Александр ожидать от них? Да ничего хорошего. Он пришёлся не ко двору – «с ним говорить опасно», – его оклеветали, объявили якобинцем и наконец сумасшедшим.

Если внимательно разобраться, то сумасшедшие как раз фамусовы, скалозубы, загорецкие, хрюмины, молчалины, а не Чацкий – всё наоборот, перед нами перевёрнутый мир, в котором ложь процветает пышным цветом, а истина отвергается.

Как тут не вспомнить печального рыцаря Дон Кихота Ламанчского; он был единственным здравомыслящим человеком среди многих и многих людей, с которыми сводила его изменчивая судьба. Александр Чацкий и славный идальго Дон Кихот Ламанчский – это духовные братья.

Редко кто из нас может похвастать тем, что его ни разу в жизни не оклеветали. Книжники и фарисеи оклеветали Самого Христа, говоря, что в Нём бес (Ин. 8, 48), что уж говорить о других людях.

 

О! если б кто в людей проник:

Что хуже в них? душа или язык? –

 

задаётся вопросом Чацкий. Ответа на поставленный вопрос он не даёт.

 

* * *

А. С. Грибоедов показал общество, которое поражено духовной проказой. «Выражение лиц их свидетельствует против них, и о грехе своём они рассказывают открыто, как содомляне, не скрывают: горе душе их! ибо сами на себя навлекают зло» (Ис. 3, 9). (Вот тот подтекст, который автор вложил в свои слова о Москве).

Где искать причину такой нездоровой ситуации? Всё дело в том, что Фамусов, его домочадцы и гости живут вне Церкви, вне Христа. В Москве очень много церквей, каждое утро и каждый вечер раздаётся звон колоколов, созывающий на богослужение, но эти люди не слышат его, как будто живут в дикой пустыне. Говорить о том, чтобы зайти в храм и поставить свечку во спасение своей грешной души, – это, простите, не для них – в храмы ходят только такие смутьяны, как Чацкий и ему подобные.

Фамусовы, хрюмины, молчалины, горичи не знают Евангелия, не знают заповедей Христовых, не знают ни постов, ни молитв, ни канонов, – а где нет Христа, там хозяином является некто другой, диктующий им свои правила и свои законы (Ваш отец диавол – Ин. 8, 44).

Автор несколькими меткими штрихами показал безбожие фамусовского дома. Пригрозив дочке тем, что сошлёт её «в глушь, в Саратов», Фамусов не сомневается, что она будет «за святцами зевать». А за святцами зевает только совершенно равнодушный к вере и к храму человек.

Слуге Петрушке хозяин однажды утром говорит: «Читай не так, как пономарь…» В его словах сквозит презрение и к церковному чтению, и к церковной жизни, – мы знаем, что пономарь во время богослужения читает, не в пример Петрушке, очень красиво и внятно.

Лишь однажды Фамусов во время разговора с Чацким сказал правильные слова:

 

Хоть душу отпусти на покаянье! –

 

но это пустая, ничего не значащая фраза – каяться Фамусов не собирается ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра, это занятие не входит в круг его жизненных интересов.

Или вот Лиза, Софьина служанка. Она говорит, что «грех не беда», причём говорит об этом как о вещи давно проверенной, не подлежащей сомнению. Впрочем, эти слова автор мог бы вложить в уста любого героя своей комедии, кроме Чацкого.

Павел Афанасьевич и другие персонажи в разговорах частенько упоминают имя Господа Бога, но упоминают его всуе, по давно укоренённой привычке.

Фамусовское общество – это бесплодная смоковница (Лк. 13, 7-8). У этого общества нет будущего. А впрочем, есть – 1917-ый год. После этой даты Россия оказалась в большевистском болоте, яды которого отравили абсолютно каждого человека, – выздоровление не наступило до сих пор.

Если взглянуть на сегодняшнюю Москву, то распространённые пороки, которые нарисовал А. Грибоедов, нужно возвести не в третью, не в пятую, не в десятую, а в сотую степень. Мы живём в городе, который уже давным-давно по своему нечестию превзошёл библейские Содом и Гоморру.

Русский народ ныне похож на «несмысленных» галатов (Гал. 3, 1), не покорившихся истине. А если народ не покоряется истине, то его ждёт Божие вразумление.
По предсказанию святого Нила Мироточивого, оно наступит – ещё раз! – в 2017-ом году. И будет, конечно, ещё более грозное, чем сто лет назад.

 

* * *

«Горе от ума» – это, скорее, трагикомедия, чем просто комедия.

Главный герой страдает, и очень сильно, от цинизма, мракобесия, пошлости, безнравственности окружающих его людей; он мучается, пожалуй, больше, чем праведный Лот (Быт. 19, 4-9). Его трагизм усугубляется тем, что Софья, которая ему очень нравится, оказалась такой же духовно опустошённой, как и все остальные герои бессмертной комедии.

Пьеса несёт в себе далеко идущее обобщение: фамусовский дом – Москва – Россия – весь мiр. Всё грешное человечество попало под прицел выдающегося мастера.

Если сравнить произведение А. С. Грибоедова с романом А. Пушкина «Евгений Онегин» и с романом М. Лермонтова «Герой нашего времени», то эти сочинения значительно уступают первому как по высоте мысли, так и по социальной значимости главного персонажа.
И Онегин, и Печорин слишком мелки рядом с таким гигантом, как Чацкий, их интересы, желания, а главное поступки не идут ни в какое сравнение с последним.

Кроме того, и «Евгений Онегин», и «Герой нашего времени» – произведения сугубо светские, не выходящие за рамки «обычных» романов того времени, тогда как «Горе от ума» – сочинение духовное, озарённое ярким Евангельским светом.

 

* * *

Заключительная сцена комедии поставила все точки над i; последние надежды Александра относительно Софьи рухнули – его пассия, став свидетелем низкого поведения Молчалина, оказалась, мягко говоря, «на мели». Чацкий, наконец, прозрел.

 

С вами я горжусь моим разрывом, –

 

заявляет он Софье, а в её лице всему фамусовскому обществу и продолжает:

 

Так! отрезвился я сполна,

Мечтанья с глаз долой – и спала пелена;

Теперь не худо б было сряду

На дочь и на отца

И на любовника-глупца,

И на весь мир излить всю желчь и всю досаду.

С кем был! Куда меня закинула судьба!

Все гонят! Все клянут! Мучителей толпа,

В любви предателей, в вражде неутомимых,

Рассказчиков неукротимых,

Нескладных умников, лукавых простаков,

Старух зловещих, стариков,

Дряхлеющих над выдумками, вздором, –

Безумным вы меня прославили всем хором.

Вы правы: из огня тот выйдет невредим,

Кто с вами день пробыть успеет,

Подышит воздухом одним,

И в нём рассудок уцелеет.

Вон из Москвы! Сюда я больше не ездок.

Бегу, не оглянусь, пойду искать по свету,

Где оскорблённому есть чувству уголок!..

 

Чацкий принимает единственно правильное решение – бежать! Но куда? В Санкт-Петербург? Но там точно такая же картина. В Казань? И там не лучше. В Париж? Тут ещё хуже. В Мадрид? Боже, упаси! В Лондон? Только безумец выберет этот адрес. Некуда бежать бедному Чацкому. Здесь, на грешной земле, куда бы ни направил свои стопы, он никогда не найдёт, «где оскорблённому есть чувству уголок». А где же найдёт? Только на Небесах, в Райских Чертогах, куда не приблизится «ничто нечистое и никто преданный мерзости и лжи» (Откр. 21, 27), где нет печали и страданий, предательства и клеветы, а есть несказанная радость и ликование, где разлито дивное благоухание и никогда не смолкает Ангельское пение.

 

Николай КОКУХИН