ВОЗВРАЩЕНИЕ КАЙСЫНА КУЛИЕВА

№ 2007 / 50, 23.02.2015

В декабре 1979 году на шестом этаже, где размещалась редакция «Литературной России», в которой я заведовал национальным отделом, вывесили длинную стенгазету: у меня родился первый ребёнок, и мои коллеги таким – совковым – образом решили меня поздравить. Заголовок был звучно срифмован: «Сказал Кайсын, что будет сын». Угадал-таки Кайсын Шуваевич!..
В те годы он появлялся в Москве на пару с могучим калмыком Давидом Кугультиновым. Внешне они представляли собой полную противоположность: шумный, подвижный, солнечный Кулиев и монументальный, с лунообразным ликом Кугультинов. Ходили, чуть ли не взявшись за руки, вместе по редакциям, по Союзам писателей, сидели в ЦДЛ… Особенно их любили в гостинице «Москва». Знали, как родных, от горничной до директора. У меня порой складывалось такое ощущение, что они в этой гостинице навечно прописаны, как столичные достопримечательности. Им бы памятник во внутреннем дворике поставить – любимым постояльцам.
Но вот снесли и «Москву». Строят в оболочке старой гостиницы новую – и российским поэтам она уж никогда не будет по карману. Впрочем, и в ЦДЛ давно никто не ходит. Поэтический совок канул в прошлое.
Но что-то всё-таки угадал и более серьёзное Кайсын Шуваевич, если на родине его не забывают, да и в Москве Вадим Рахманов собирает и вскоре издаст том поэзии, прозы, публицистики и писем Кулиева. После многолетнего перерыва.
***
Мало кто из нас в 70-е – 80-е годы прошлого века мог подумать, что Кайсын Кулиев вдруг окажется в «возвращаемых именах».
Да, они были символами, успешными во всех смыслах литераторами, и в этом не виделось и не чувствовалось какой-то нарочитой случайности или преднамеренного политического расчёта. Таковыми их сделало само время, их жизнь, их творчество, а также бескорыстная помощь и поддержка, которые рождались в те годы из самых лучших, светлых и чистых побуждений.
Кайсын Кулиев буквально с первых своих шагов в литературе испытал на себе это писательское дружество. В своих воспоминаниях он пишет, что был немало озадачен тем, как его встречала после выписки из военного госпиталя в 1942 году Москва. Александр Фадеев распорядился организовать большой творческий вечер молодого балкарского поэта (а ему тогда исполнилось всего лишь 25 лет), на котором выступили тогдашние знаменитости – сам Фадеев, Борис Пастернак, Николай Асеев, Самед Вургун, Перец Маркиш, Мамед Рагим. Первые его переводы на русский язык читали Вера Звягинцева, Дмитрий Кедрин, Михаил Зенкевич, Мария Петровых. «Я тогда не понимал, почему так хорошо относится ко мне Фадеев, хотя я чувствовал, что чем-то я дорог и близок ему… Он был слишком хорошего мнения обо мне».
И если бы имел такое мнение только один Александр Фадеев, который по должности руководителя Союза писателей СССР должен был помогать и поддерживать членов тогда еще немногочисленного литературного цеха и выполнять директиву Сталина 1942 года о том, чтобы беречь членов писательского союза (Кулиев вступил в него в 1938 году), запретить отправлять их на фронт, на передовую, а поручать им работу во фронтовой печати, где специально для этого вводилась должность «писателя»!.. Но подобную же доброту и помощь Кулиев ощущал буквально через несколько лет со стороны Николая Тихонова и Бориса Пастернака. И в какое время!.. Когда балкарцы, а вместе с ними и Кайсын были выселены с родной земли, считались чуть ли не все поголовно врагами народа. Кулиева ценили за выдающийся талант, который был виден даже через подстрочники стихов. Пастернак называл его кавказским Есениным и глубоко сочувствовал гонимому поэту.
Но если такое отношение можно ещё как-то объяснить, то как в таком случае расценить знаменитые стихи Дмитрия Кедрина 1945 года, посвящённые Кайсыну Кулиеву (до середины 50-х годов они печатались с посвящением «К.К.»):Ночь позёмкою частой
Заметает поля.
Я пишу тебе: «Здравствуй,
Офицер Шамиля!»

Вьюга зимнюю сказку
Напевает в трубу.
Я прижал по-кавказски
Руку к сердцу и лбу.
Всё это внимание, даже любовь, временами более сильная, чем к своим единокровным собратьям, происходили от поэтического круга, где «поэт поэту есть кунак», как писал Есенин. Не зря эту строку любил цитировать Кулиев. Писательство в России всегда было возвышеннее, чище и человечнее любых политических и государственных реалий. Оно позволило Пушкину ещё в 1836 году сказать о повести черкеса Султана Казы-Гирея: «Вот явление неожиданное в нашей литературе! Сын полудикого Кавказа становится в ряды наших писателей; черкес изъясняется на русском языке свободно, сильно и живописно». Всё, что Кайсыну довелось потерять в годы выселения (он, в частности, не мог печататься на родном языке, а что это значило для поэта?!), было сторицей возвращено, восполнено ему в форме прекрасной дружбы и братской любви в последующие годы.
Если правой рукой поддержки для поэта была русская поэзия, то левой – балкарская, и это, прежде всего, классик национальной литературы Кязим Мячиев. «Я только мелкие поленья к костру Кязима подносил», – напишет он в зените своей славы. Мечиев стал для Кайсына не только творческим наставником, а приёмным отцом. Этим он напоминает роль Гамзата Цадасы в жизни Расула Гамзатова. Один из первых уроков балкарский поэт брал у своего прославленного предшественника, а тот, в свою очередь, считал себя учеником Физули и Хафиза.
По большому счёту, Кулиев держался в нашей литературе линии Пушкина и Лермонтова в их кавказской тематике, одновременно являясь традиционным поэтом Востока. Поэтому мы, русские и балкарцы, и все северокавказцы, всегда и числили Кулиева «в рядах наших писателей», самых для нас близких. Нальчик его боготворил, а Москва любила, им восхищалась, его ценила. Его природный талант, взрывной, восторженный характер оставили такую память, которую не утерять и за двадцать лет. Артистичный от природы, с обликом поэтического небожителя и одновременно по-крестьянски земного человека, Кайсын Шуваевич в поэзии создавал поистине чудесные картины, мог воспеть любую природную частность, малость, передать настроение, тонко и грациозно выразить свои чувства и подвести читателя к совместному восторгу открытия. Кулиев был самоуглублённым лириком, акварельным художником, тонким графиком.
Даже драму своего народа он выразил в образе «раненого камня», так и назвав одну из своих лучших книг. И, как большой поэт, в этой метафоре не сосредоточился на том, что жгло страшной обидой память, а расширил свой поэтический символ на всю историческую судьбу балкарцев, на их труд и повседневное существование. Раненый – это, ведь, не убитый, не погибший, не забытый… Излечить этот камень, совершить свой, только ему доступный, сизифов труд и взялся в творчестве Кайсын Кулиев.
***
Открываю одно из своих любимых кулиевских стихотворений «Погонщики мулов». Виденная автором и, наверно, не раз картина возвращающихся в аул добрых домашних животных. Вечер. Уже почти стемнело. А рядом с мулами приплясывают в дорожной пыли их погонщики – захмелевшие горцы-крестьяне. Приплясывают все вместе, люди и животные, будто совершают ритуальный танец.Пляшут, заботы забыв на мгновенье,
Тяготы сбросив с натруженных плеч,
Мулы и люди, восторг и забвенье,
Стройное пенье, нестройная речь.

Разве у жизни – одни лишь посулы?
Сбудется всё, чего жаждет душа!
С робкой весёлостью движутся мулы,
Пляшут погонщики: жизнь хороша!
(Перевод С. Липкина)
Простые человеческие истины открывает балкарский поэт. И как он любуется на своих земляков-погонщиков, как он их понимает:Кажется им, что ни дома, ни в поле
Не было смерти и тяжких потерь,
Не было голода, горечи, боли, –
Было всегда, как теперь!
Сам он плясал так же на деревенских праздниках, в писательском кругу, плясал на родине своего друга Расула Гамзатова и верного товарища Давида Кугультинова:Будто в них новые силы вдохнуло
Счастье, которому имени нет.
Выпили горцы, погонщики мулов,
Пляшут, как будто не ведали бед…
Он, Кайсын Кулиев, был и оставался в поэзии плоть от плоти таким же погонщиком мулов, чегемским чабаном, строителем-каменщиком. Его жизненным и творческим девизом стало двустишие: «Но жернова дробили зёрна, и продолжал пылать очаг». Крестьянский горский оптимист, поэт милостью Божьей, этим он и взял нас, читателей.Вадим ДЕМЕНТЬЕВ