Изумляемся вместе с Аалександром Трапезниковым
№ 2009 / 37, 23.02.2015
Иннокентий Анненский – одна из центральных фигур русской поэзии Серебряного века, но вместе с тем это и одно из наиболее загадочных явлений в отечественной литературе рубежа ХIХ – ХХ веков. Его значение недооценено до сих пор
Шёпот измученного сердца
 |
Иннокентий Анненский – одна из центральных фигур русской поэзии Серебряного века, но вместе с тем это и одно из наиболее загадочных явлений в отечественной литературе рубежа ХIХ – ХХ веков. Его значение недооценено до сих пор, что обусловлено как уникальностью творческой судьбы поэта, так и оригинальностью его художественного метода, который не поддаётся «расшифровке». Осенью 2005 года в Литературном институте в Москве собрались «дешифровальщики» творческого наследия Иннокентия Анненского. Там проходили Международные научно-литературные чтения, посвящённые 150-летию со дня рождения выдающегося русского поэта, критика, драматурга, переводчика, учёного-эллиниста, тончайшего лирика, педагога, собравшие свыше ста человек со всех концов света. В ходе конференции звучали слова о том, что созданная им поэтическая система во многом определила пути культуры ХХ века, а чтобы понять глубинное содержание её, надо в полном объёме изучать и анализировать его многотемное и масштабное наследие. Итогом же этих встреч явился сборник трудов «Иннокентий Фёдорович Анненский. Материалы и исследования. 1855 – 1909», изданный в этом году всё тем же Литературным институтом им. А.М. Горького (редакторы-составители С.Р. Федякин и С.В. Кочерина).
Материалы книги расположены в восьми разделах. Первый содержит выступления, касающиеся общих вопросов творчества и лирики Анненского. Во втором помещены статьи, посвящённые его литературной критике и эссеистике. В третьем – освещены вопросы драматургии поэта. Четвёртый раздел включает в себя доклады и сообщения, дающие наиболее полное представление о переводческой деятельности Анненского. Пятый объединяет историко-литературные сопоставления в контексте русской и мировой литературы. Шестой – вопросы биографии и творческого пути. Седьмой – различные частные аспекты его наследия. И, наконец, в восьмом разделе читатель может ознакомиться с неизвестными ранее письмами Анненского. Кроме того, дан указатель всех произведений поэта, представлены сведения об авторах, обширные комментарии. Словом, настоящий академический труд, потому-то и подготавливался столь долго после прошедшей конференции.
А темы статей действительно самые разнообразные. Здесь и взгляд на творчество Анненского как предтечи акмеистов, и сравнительные исследования его наследия с наследием Бунина, Чехова, Хлебникова, Брюсова, Бальмонта, Вяч. Иванова, и даже «И.Ф. Анненский и Интернет», где прослеживается «поле Анненского» в глобальном информационном пространстве. Но, конечно, само прочтение этой книги есть своеобразный умственный, сердечный и душевный труд. Для этого надо очень любить Анненского и подлинную русскую литературу. Почитателей Минаева и Донцовой просьба не беспокоиться.
Постскриптум. Что же касается архивных материалов, то мне было чрезвычайно интересно прочитать черновые наброски поэта к его статьям об эстетическом и поэтических критериях. Приведу несколько цитат: «Эстетическому началу не надо ставить насчёт цинизма. Какие-то сложные причины делают для нас даже маски Льва Толстого и Достоевского циническими. Куда мы дели мораль Достоевского? Литература эстетиков неврастеническая и рабская. Мы в неволе у слова, как раньше служило нам слово. Даже не у слова, а у словца… Я не хочу ни человека, потому что это – гордо, ни человечества, потому что это изжито, это претенциозно и истёрто-философично. Я должен любить людей, т.е. я должен бороться с их зверством и подлостью всеми силами моего искусства и всеми фибрами существа… Дело не в морали, а в раздумье, скромности, сомнении и сопротивлении. Мы все хотим припечатать, озарить, напугать, встревожить, донять. Тайна нужна нам, это – наша пища. Но наша тайна – нескромность, и она заставляет нас забывать о тихом раздумье, о вопросе, о благодарности и воспоминании… Свобода есть понятие правовое, вне права свобода очень скользкое, а иногда и прямо смешное слово… Поэт не царь, не пророк и не жрец, а ремесленник. В этом его достоинство, оправдание и будущее». Без комментариев. Просто вдумайтесь в его мысли.
Нескладная интересность
 |
О книге Олега Рябова «Когиз. Роман-сюита» (нижегородское издательство «Книги») – размещённые на обложке отзывы самые почтительные, если не сказать – восторженные. Пожалуй, приведу их для читателя, хотя и не совсем разделяю эти оценки. Итак, Захар Прилепин, земляк и то ли ученик, то ли младший компаньон Рябова: «В этих записках книжника “Когиз”, что вы держите сейчас в руках, таятся не только бесценные зарисовки истории нашей страны за минувшие полвека – здесь неизменно присутствует ощущение некоей таинственности, некоей еле слышной мелодии, – что во все времена было признаком настоящей литературы». Коряво как-то сказано о таинственности и о мелодии, которую надо ловить с сачком для бабочек. И вовсе это не признаки «настоящей литературы». У неё признаков вообще нет, это не холера, она может быть всякой, в том числе не мелодичной, а живописной, без какой-либо таинственности, то есть предельно реалистичной. Да к тому же и нет ничего таинственного в романе-сюите Рябова, это добротные самостоятельные рассказы где-то об известных людях – о Ландау, Симонове, Василии Сталине, а где-то и о простых смертных, живущих за стенкой. «Когиз», кстати, расшифровывается (вот уже в третий раз я употребляю в своём обзоре это слово) как Книготорговое объединение государственных издательств, было такое в Советском Союзе.
Второй отзыв, Елены Крюковой: «Олег Рябов – один из последних воинов духа, кто отстаивает русскую провинцию, русскую, нижегородскую старину, её воздух, её предания, её были… Отсюда – его яркое неприятие лощёной, лаковой столичности, Москвы – как сервисного города, который пытается быть народным, а настоящий-то народ – не в ней, а по безмерным просторам провинциальной России». Всё верно сказано по существу, но уж как-то чересчур враждебно… В Москве тоже живут стоящие писатели и тоже «воины духа», а последние или нет – судить не нам. Что же, на этих «последних» Россия и закончится? А кто же её будет спасать через сто и двести лет? Ведь судьба России такова, что за неё нужно непременно бороться и спасать, иначе она станет какой-нибудь Швейцарией. Надо же и потомкам это право оставить.
Третий отзыв уважаемого мною Геннадия Красникова: «Читать его порою трудно, но всегда интересно, он никогда не бывает скучным. Олег Рябов выделяется необщим выражением своих мыслей, какой-то парадоксальной неправильностью, языковой непричёсанностью, нарочитой нескладностью, подчёркнуто декларируемой несолидностью и неизжитой ностальгией по юношескому максимализму». Вот тут я полностью согласен, и с непричёсанностью, и с нескладностью, и с тем, что его интересно читать. Даже в мой традиционный постскриптум добавить нечего. Всё Геннадием Красниковым сказано.
Женская доля
 |
Работать над этой книгой авторы начали ещё в 1963 году. Вернее, тогда это были лишь архивные изыскания. Но именно сорок пять лет назад И.М. Ободовская и М.А. Дементьев по предложению Московского государственного музея А.С. Пушкина стали изучать в Центральном государственном архиве древних актов архив семьи Гончаровых, родственников Н.Н. Пушкиной. Труд был колоссальный. Сам архив насчитывал свыше 10 тысяч единиц хранения, т.е. отдельных папок и пакетов с письмами, документами, бухгалтерскими тетрадями, записными книжками и тому подобное, за период с конца ХVII века и до начала ХХ-го. И вот в итоге на свет появилась книга «Сёстры Гончаровы. Которая из трёх?» (издательства «Феникс» и «Алгоритм-Книга»). Название, на мой взгляд, не слишком удачное. Хотя и в духе времени, с какой-то то ли клубничкой, то ли коммерчинкой. Но сама книга выдержана в строго академичном стиле, с комментариями к письмам, с пояснительными предисловиями к каждому разделу, с подробным рассказом о родословной Гончаровых, с объяснением действующих лиц и обстановки. И при этом читается с большим интересом, не как научный труд. Основу книги составляют письма трёх сестёр Гончаровых – Натальи, Александры и Екатерины. Последняя, как известно, незадолго до гибели поэта стала женой его будущего убийцы Дантеса. Вот её личность притягивает особое внимание.
О ней вообще мало что известно, отзывы современников о Екатерине очень кратки и касаются главным образом её внешности. До недавнего времени было обнаружено только два письма Екатерины – к свёкру и мужу. Авторам удалось найти в архиве ещё 20 её писем, в основном к брату Дмитрию, написанных при жизни Пушкина, что в известной степени её и характеризует. Эти письма так же живы и непринуждённы, как и письма Александры, но более спокойны и остроумны. Екатерина любила писать в шутливо-ироничной манере. Знала ли она о предстоящей дуэли, и если да, то почему не предупредила сестёр? Трудно поверить, что после происшедшей катастрофы, которая была, возможно, и на её совести, Екатерина оставалась столь же спокойна и весела. После дуэли и смерти Пушкина Дантес был судим, разжалован в солдаты и выслан за границу. Екатерина Дантес-Геккерн оставалась в России недолго, последовала за мужем. Для неё Петербург стал «проклятым местом», она окончательно порвала с прошлым. Семья отвернулась от неё, и в дальнейшем никто, кроме матери и брата, не вёл с ней переписки.
Почти все письма трёх сестёр были написаны на французском языке, однако в них довольно часто встречались русские фразы и слова. А почерк, как признаются сами авторы, требовал тщательной расшифровки. Особенно неразборчивым мелким бисером написаны письма Натальи и Екатерины. Русские фразы, соответствующие языку того времени и иногда хромающие по части грамматики, орфографии и пунктуации, оставлены авторами без изменения. Но если бы их откорректировать, то они потеряли бы свою колоритность и подлинность. Увы, некоторые письма вообще невозможно было прочесть, поскольку чернила со временем расплылись и выцвели. Рукописи, может быть, и не горят, но агонизируют.
Постскриптум. Я обратил внимание на то, что во всех письмах трёх сестёр львиное место занимают денежные и бытовые вопросы. Особо глубоких мыслей-то, каких-то философских оценок времени или лирических переживаний нет вовсе. Одна просит уплатить долг в четыре тысячи рублей, другая – вычесть за год сумму, которую уплатила за шаль, третья – прислать ей поскорее обещанное ландо и т.д. Ну поделились бы своим мнением о стихах Пушкина, что ли… Меня, честно говоря, не покидало ощущение, что я попал в «Дом-2» какой-то, где то же одно сплошное «ландо», а о литературе ни слуха ни духа. Но гламур есть гламур, а женщина остаётся женщиной. Во все времена.
 |
Александр ТРАПЕЗНИКОВ
Добавить комментарий