Нас пытаются загнать в стойло

№ 2009 / 47, 23.02.2015

С Певческой капеллой Санкт-Петербурга я знаком с детства. Мои родители (за что я им очень благодарен) водили меня туда на концерты с шести лет. От тех посещений в моей памяти навсегда остались светлые

С Певческой капеллой Санкт-Петербурга я знаком с детства. Мои родители (за что я им очень благодарен) водили меня туда на концерты с шести лет. От тех посещений в моей памяти навсегда остались светлые, принадлежащие к лучшим детским впечатлениям, воспоминания: уютный, можно сказать, домашний зал, умные и красивые лица зрителей, таинственные, в строгих чёрных костюмах музыканты, и за дирижёрским пультом – вдохновенный маэстро, который, как уже тогда казалось, был неотделим ни от этих прославленных стен, ни от звучащей здесь музыки. И вот теперь – спустя тридцать лет – в дни Гаврилинского музыкального фестиваля, мне представилась неожиданная и удивительная возможность задать вопросы моему кумиру с детских лет – бессменному руководителю Капеллы Владиславу Чернушенко.

Владислав ЧЕРНУШЕНКО

– Владислав Александрович, вам довелось работать с великими русскими композиторами – Георгием Свиридовым и Валерием Гаврилиным. Какими они вам запомнились? Кого из них вы больше исполняли? С кем сложнее было работать?

– Свиридов и Гаврилин – это генеральная линия русской музыки, идущая от Глинки и Даргомыжского к Бородину, Балакиреву, Римскому-Корсакову, Мусоргскому и далее через Чайковского, Рахманинова, Танеева, Глазунова к Стравинскому, Прокофьеву, Шостаковичу и их современным наследникам. Судьба наградила меня возможностью общения и совместной работы с Георгием Васильевичем и Валерием Александровичем. Как они запомнились? Не запомнились. А живут во мне как часть меня самого.

С Валерием Гаврилиным мы были дружны со студенческих лет. Сыновья наши копошились в одном детсаде, и мы, помимо Консерватории, по утрам нередко там собеседовали. Но прямое наше творческое взаимодействие сильно запоздало. Главные его работы, связанные с хором и оркестром, – «Военные письма», «Скоморохи», – нашли прекрасных эстрадных исполнителей, а «Перезвоны», предполагавшиеся для исполнения Капеллой, ушли в Москву к В.Н. Минину. Намечавшиеся новые сочинения, увы, не увидели света. В канун 60-летия Гаврилина мы с ним обсудили объёмную программу фестиваля, посвящённого его творчеству, определили сроки его проведения, но осуществление замысла произошло уже в отсутствие Валерия. И эта ссадина на сердце кровоточит до сих пор.

Музыка Гаврилина будет всегда, пока жива Россия, ибо в ней собрана вся многовековая боль, все радости и слёзы, неурядицы и великие свершения, поругание святынь, иудины предательства, разорение и восстание из пепла, подобное Христову воскресению, и всё это пронизано любовью и целительной верой в подчас бесшабашный, доверчиво добрый, но в годины испытаний непостижимо стойкий и непреоборимый народ. Собственно, так же и у Свиридова. Не случайно эти два имени часто произносят рядом.

Более трёх десятилетий мы непосредственно контактировали с Георгием Васильевичем Свиридовым. Совместные репетиции, концерты с присутствием автора, грамзаписи с его участием, специальные мои приезды в Москву, когда с утреннего поезда и до ночного отъезда мы в его квартире на Большой Грузинской работали, беседовали о самом разном, в основном же о проблемах образования и культуры. Для меня, как и для всех, имевших возможность такого общения, это было существенным дополнением не только к музыкальному образованию, но и к урокам мировой истории, к пониманию поэтического слова, к определению нравственных критериев общественной жизни и многого другого, что относится к сокровенным сторонам подлинного искусства. Поражала острая память и колоссальная эрудиция Георгия Васильевича. Но более всего впечатляло его чувство слова, удивительно точное интонирование речи, выраженное скупыми нотными знаками. Когда-то, имея в виду живопись, художник Юон сказал: «Как мало нот, как много музыки». Это о Свиридове. Нот ни больше, ни меньше, ровно столько, сколько необходимо, чтобы слово обрело живую силу и достигло внимающего ему сердца. Это в той же мере относится к музыке без слов, ибо мелодия – то же слово, та же живая речь.

Такая наука легла в основу нашей работы в Капелле. Особенно это потребовалось в процессе подготовки и исполнения последнего сочинения Свиридова – «Песнопения и молитвы». Не было в нашей работе ничего особенно сложного в освоении нотного текста, но не было и ничего более сложного, чем интонирование веками отшлифованных священных слов. Почти непреодолимым препятствием стало «Покаяние блудного сына». Сам Георгий Васильевич в репетициях пытался достигнуть нужной выразительности, но – тщетно. В многократных повторах хор доходил до исступления. Вроде и петь-то не сложно, а чувство слова катастрофически ускользает. Для Свиридова это песнопение ключевое во всём построении, и вот те на! Измученный и донельзя огорчённый, он произнёс: «Это я виноват, не сумел верно написать». С тем и уехал в Москву. А премьера этой части песнопений должна была состояться в Большом зале московской Консерватории уже где-то через неделю. Естественно, наши репетиции продолжались и, казалось, мы нащупали путь… Но вот премьера. Зал переполнен. Свиридов в тёмных очках неподвижно сидит на привычном месте в партере у прохода. Ведущая объявляет последовательность песнопений. Зазвучали слова: «Слава, слава, слава… слава Отцу и Сыну», потом «Приидите, поклонимся»… В паузах между пьесами – звенящая тишина зала. Вот миновало «Покаяние блудного сына» и, наконец, в завершение – «Странное Рождество видевше». Хор умолк. В зале молчание. Затем редкие жиденькие хлопки. Неужели провал? Я поворачиваюсь в зал и вижу, как слушатели постепенно выходят из состояния глубокой чувственной сосредоточенности. Потом нарастающий шум прибоя, шквал аплодисментов, многочисленные выходы на поклон Свиридова. Уже там, в коридорчике за сценой, набитом людьми, желающими поздравить композитора, Георгий Васильевич, обняв меня за плечо и приложив ладонь к моему уху, произносит: «Я слушал эту музыку не как свою и понял, что написал её правильно». Нужна ли другая награда певцам и дирижёру?!

– Какое состояние, на ваш взгляд, переживает музыкальное творчество в России: расцвет, застой или упадок? С чем это связано? Смогут ли в ближайшее время появиться музыканты, достойные имени Свиридова, Гаврилина?

– Информация о творчестве в жанрах серьёзной классической музыки носит ныне случайный характер и является весьма скудной, поскольку главный центр информации –ТВ ведёт свою пропагандистскую работу в области культуры, в целом направленную на дебилизацию общества и в первую очередь молодёжи. Мысль Петрова-Водкина о том, что главная цель искусства заключается в совершенствовании человека как вида, решается сегодня большинством средств массовой информации прямо наоборот. При разобщённости музыкальных сил России можно лишь надеяться, что искусство, никогда не пребывавшее в сытости, и сегодня прорастает пока неизвестными именами. Талантов Отечеству нашему ни у кого занимать не приходилось. Среди музыкантов-исполнителей их и нынче немало. Явятся и творцы музыки.

– По вашему ощущению, какие тенденции сегодня преобладают в исполнительском искусстве (в частности, в хоровом)? Что побеждает – душа, дух или техника, виртуозность? Нет ли у вас ощущения, что ныне из музыки что-то уходит, как уходит что-то хорошее и светлое из человека?

– Ещё в начале прошлого века знаменитый Артур Рубинштейн сетовал на то, что в среде пианистов усилились спортивные тенденции в ущерб содержательности исполнения. Любопытны в этом смысле некоторые авторские указания в сочинениях Листа: быстро, ещё быстрее, насколько возможно быстро, ещё быстрее. Со временем виртуозная техника, этакая музыкальная эквилибристика, часто стала оттеснять на обочину самую сущность музыки. Не случайно Шарль Мюнш в своей книге «Я –дирижёр» определяет два типа своих коллег: первый, наиболее часто встречающийся, беря в руки партитуру, задаётся вопросом – что я из этого сделаю? Второй, пребывающий в меньшинстве, спрашивает себя – а что хотел выразить автор? Подобное не является новым. Важно другое: подлинное в искусстве никогда не было поточным производством. И пока у нас есть Михаил Плетнёв, Григорий Соколов, Виктор Третьяков, Элисо Вирсаладзе, Сергей Лейферкус, Ирина Богачёва, Юрий Темирканов и следующие за ними Пётр Лаул, Алексей Массарский, Леонид Горохов, Василий Герелло и другие, мы не должны отчаиваться. У них дух и техника в полной гармонии.

– Вы бываете с гастролями в Европе. По вашим наблюдениям, кто сейчас больше влияет (в исполнительском искусстве) – Европа на Россию или наоборот?

– В Европе и за океаном как было, так и по сей день востребовано и имеет непреходящий успех только то, что относится к серьёзному искусству во всех его разновидностях: русский драматический театр, русские балет и опера, симфонические оркестры, хоры, русское изобразительное искусство. Вся, простите, попса, забившая до основания всё телевизионное пространство, вся разлагающая умы и нравы печатная мерзость бесчисленных СМИ там не востребованы. Этого добра и своего у них с избытком. Но одновременно во многих странах существует озабоченность властей сохранением своей национальной культуры, языка, традиций, боязнь под давлением глобализации оказаться средне-серыми человеками в мировом людском безликом стаде.

Нас с перестроечных времён усердно пытаются загнать в то же стойло те, для кого Россия и её доверчивый народ оказались неожиданно свалившимся с неба кладом, разворовав и растащив который можно с ухмылкой вытереть о них ноги и, лизнув руку Западу, застыть в услужливой позе в ожидании похвалы босса.

– В последнее время появилась мода назначать директорами учреждений культуры бизнесменов (вспомним пример с Малым театром оперы и балета). К чему может привести такая практика?

– К тому, что мы уже имеем, и не только в Малом оперном, а заодно и в Большом. Остаётся ностальгически вспоминать о кадровой политике советского периода.

– Сегодня Консерватория выпускает достойных музыкантов?

– Пока – да. Но если дела пойдут, как идут ныне, получится гибрид Малого и Большого в квадрате.

Вопросы задавал Илья КОЛОДЯЖНЫЙ