Наталья Рубанова. ИЛЛЮЗИОН

№ 2006 / 7, 17.02.2006, автор: Наталья Рубанова

Они идут от проспекта Мира в направлении Сухаревки – а там уж недалеко до Китая, в котором – надоба.

Одна из них, та, что постарше, в чёрном длинном пальто, и пахнет духами. Другая – та, что помоложе, в короткой кожаной куртке, и духами не пахнет. Обе оживлённо жестикулируют, то и дело случайно касаясь друг друга. Иногда им удаётся наступить на какого-нибудь прохожего, и тогда та, что постарше, начинает извиняться:

– О, простите бога ради!

– Чего это ты такая вежливая? – вскидывает бровь та, что помоложе.

– Вежливая? А что, раньше такой не была?

– Как сказать… – Маленькая поднимает голову к небу. – Но вот этого вот «простите бога ради» я от тебя не слышала. Оно и звучит как-то фальшиво.

– Фальшиво? – смущается та, что постарше. – Но чем же?

– Не знаю, я часто не могу объяснить того, что чувствую. – Та, что помоложе, легко перепрыгивает лужицу. – А ты?

– А мне кажется, будто я теперь всё-всё могу объяснить, – отводит грустный взгляд большая.

– Всё-всё? Но это же так скучно! Как же ты живёшь? – удивляется попрыгунья.

– По-разному, – увиливает та, что пахнет духами.

– Расскажи, надо же мне иметь хоть какое-то представление о… – Та, что не пахнет духами, останавливается на дороге, на полуслове, и пристально смотрит в глаза другой.

– Рассказать? А ты не испугаешься? Тебе-то самой не станет скучно? – Полы её длинного пальто подхватывает ветер, обнажая на секунду стройные ноги.

– А чего бояться? – смеётся девчонка и, вставая на самокат, едет до перекрёстка.

– Откуда у тебя самокат? – спрашивает Александра.

– А откуда у тебя такая сумка? – спрашивает Саша и тянет её на себя.

– Из бутика. – Александру начинает раздражать девчонка, цепляющаяся за её сумку. – Кончай!

– Кончать в столь людном месте, доводя судорогами своего тела несчастных зомби, вышагивающих по улицам? А как же пристойность? – хохочет Сашка.

– Что ты о себе такое думаешь? Типа без комплексов? Невыносимо, когда ТАК плоско, понимаешь? – Александра хмурит лоб и кажется старше лет на семь.

– Не морщи лоб, а то тебе все сорок дать можно! – перестаёт смеяться Саша и тихо говорит: – Извини.

– За что, чудовище? – улыбается как ни в чём не бывало Александра.

– За оргазм, за что же! Ты-то его давно не испытывала! – Сашка чуть подталкивает её.

– Откуда ты знаешь? – резко останавливается Александра.

– По тебе видно, – смотрит Сашка ей в глаза. – Замороченная ты.

– Дура. – Александра хочет уйти и убыстряет шаг, но девчонка бежит за ней и скулит:

– Ну ладно те, не буду так больше, давай сначала? – А в глазах – зайцы солнечные с ума сходят.

– Давай, – соглашается непонятно почему Александра, и в глазах у нее бегают чертенята: так они снова переносятся к художественному салону на проспект Мира.

– О, простите бога ради! – наступает Александра на прохожего.

– Чего это ты такая вежливая? – вскидывает бровь та, что помоложе.

– Вежливая? А что, раньше такой не была?

– Фальшиво? – смущается та, что постарше. – Но чем же?

– Не знаю, я часто не могу объяснить того, что чувствую. – Та, что помоложе, легко перепрыгивает лужицу. – А ты?

– Я? Я, наверное, тоже. – Старшая перешагивает лужу. – Знаешь, я лет тысячу мечтаю выспаться.

– Тысячу? Но тебе же всего тридцать три! – наклоняет голову младшая.

– Это только кажется! На самом деле мне тысяча…

– Надо же, я и не подозревала, что в таком возрасте можно так здорово сохраниться! А может ты – мумия?

– Как ты догадалась? Ну, конечно, я – мумия. – Будто найдя ответ на давно мучивший её вопрос, Александра распахивает глаза. – Мумия! У меня же нет ни мозгов, ни внутренностей, одна оболочка!

– Везёт тебе, – мечтательно смотрит на неё Саня. – А как делают мумии?

– О, это целое искусство! – отвечает Александра. – Сначала у меня вынули железным крючком мозг через ноздри и влили туда специальную жидкость.

– Зачем?

– Как зачем? Для размягчения остатков, конечно! Потом вынули внутренности, а полости тела вымочили в пальмовом вине.

– Везёт! Пальмовое вино!

– Потом меня набили тканями, пропитанными канифолью, – при охлаждении те, если ты помнишь, твердеют.

– Не помню.

– А после этого меня на два с лишним месяца положили в раствор натуральной соды, и только семьдесят дней спустя вымыли и завернули в хлопковые бинты: все они были в клейкой густой канифоли…

– И?…

– …и завернули в саван.

– М-да… Действительно, целое искусство! Сдаётся мне, подруга, ты хорошо изучила историю Древнего Египта.

– Да, мне было интересно, – улыбается Александра. – Я раньше любила читать.

– А сейчас?

– Сейчас только в метро. Или на ночь. Если ничего не происходит. Но постоянно что-то происходит, поэтому иногда даже в метро невозможно: голова пухнет от собственных мыслей, а если ещё и чужие…

– Что-то ты мне не нравишься.

– Я сама себе не нравлюсь.

– Давай ты мне всё расскажешь? Но для этого нужно вернуться назад.

– Идёт! – Они возвращаются на прежнее место.

– О, простите бога ради!

– Чего это ты такая вежливая?

– Вежливая? А что, раньше такой не была?

– Как сказать… – Та, что помоложе, поднимает голову к небу. – Но вот этого вот «простите бога ради» я от тебя не слышала. Оно и звучит как-то фальшиво.

– Фальшиво? – смущается та, что постарше. – Но чем же?

– Не знаю, я часто не могу объяснить того, что чувствую. – Та, что помоложе, легко перепрыгивает лужицу. – А ты?

– Знаешь, я тоже не могу. Особенно невыносимо, если невозможно объяснить тому, кого любишь. – Та, что постарше, с трудом сдерживает слёзы.

– А ты любишь? – Та, что помоложе, смотрит на неё с восхищением.

– И любима, – кивает Александра, а ветер снова поднимает полы её длинного пальто, обнажая стройные ноги. – Но самое мерзкое в том, что именно любовь, даже взаимная, причиняет наибольшую боль. Иногда кажется, что вот она тебя разорвёт, что ты лопнешь, задохнёшься, сдохнешь тут же! Но нет, это было бы слишком легко, и всё повторяется: лопание, задыхание, за…

– Почему? Ведь если любят двое… – Сашка, перебивая, пытается найти нужные слова.

– Потому что если другой человек отдаётся тебе полностью, эту его ношу очень трудно вынести. Многие ломаются.

– А ты?

– Я? По мне лучше сломаться насмерть, чем прогнуться. – Александра явно нервничает.

– Тебя измучили любовью, я догадалась?

– Не совсем. – Александра стыдится истинных чувств: ей кажется это предательством, хотя это – всего лишь ложные установки людей, ненавидящих или не принимающих свободу других. – Я ведь, в принципе, ни в чём не знаю отказа.

– Не ври! – Сашку не проведёшь. – Давай, скажи как есть!

– Давай есть, – говорит вдруг Александра и достаёт из сумки булочку с корицей.

– Давай, – неожиданно легко соглашается Сашка. – Почти пришли – уже Китай. – Но, набивая рот, уточняет: – А… этот человек… что он сделал?

– Хотел, чтобы я дышала только им, и точка. А ведь мир полон ещё стольких запахов!

– Ты же поставила точку сама!

– Да, именно поэтому мы с тобой в этом чёртовом «здесь и сейчас».

– Но ведь ты хотела пространства?

– Хотела, но не знала, что меня может окружить одна пустота. Что такая чернота – в день, в миг. К тому же, в моём понятии «пространство» не предполагает отказа от чувств и запахов…

– Но ведь у тебя есть я!

– Да, у меня есть ты…

…В «Иллюзионе» показывали «Ночного портье», но та, полы пальто которой так часто поднимал ветер, обнажая стройные ноги, казалось, ничего не узнавала и даже не смотрела на экран.

– Что это? Что случилось? – ужасалась она про себя, но оказывалось, что девчонка всё слышит.

– Ничего, ремонт… Кресла-фигесла, все дела…

– Но я хочу ТУДА, в МОЮ киношку со старым деревянным полом и сумкой книг в рюкзаке, брошенном на пол! В МОЙ «Иллюзион», где мы с Женькой курили на последнем ряду и целовались! В МОЁ время, когда я не думала о том, на сколько меня ещё хватит! У меня украли прошлое! Подонки, уроды, дебилы!! – Александра, впервые забредшая сюда после ремонта, билась в истерике.

– Ты действительно этого хочешь? – спросила Саша тихо.

Александра не ответила и лишь достала из сумки бумажную салфетку, через секунду ставшую чёрной и мокрой.

Мы с Женькой сидим в последнем ряду и курим. На старом деревянном полу – рюкзак, набитый книгами. Показывают «Ночного портье», «Аббу», «Дневную красавицу», «Ночи Кабирии», и ещё, и ещё… Один фильм переходит в другой, времена года сменяют друг друга, Женькины руки теплы, а губы – мягки. «Сашка, – собственное имя врезается в память, будто иероглиф в каменную плиту древнего храма. – Просто Саш-ка».

…Когда фильм закончился, она попыталась найти странную любопытную девчонку, так похожую на неё в юности, и лишь потом поняла, что весь вечер провела с самой собой – в ладошке осталось серебряное колечко, подаренное ей Женькой уже в прошлом веке, а потом выброшенное в море: юность всегда грешит невежеством компромисса.

Женщина в чёрном улыбнулась, зажав в руке любимый фантом, и вышла из зала в растрёпанный уличный воздух, хотя не знала, зачем и куда ей теперь идти.