Стояние в истине
№ 2012 / 12, 23.02.2015
Приступая к работе над романом «Идиот», Достоевский писал в одном из писем к поэту Майкову: «Главная мысль романа – изобразить положительно прекрасного человека. Труднее этого нет ничего на свете, а особенно теперь.
Приступая к работе над романом «Идиот», Достоевский писал в одном из писем к поэту Майкову: «Главная мысль романа – изобразить положительно прекрасного человека. Труднее этого нет ничего на свете, а особенно теперь. Все писатели, не только наши, но даже все европейские, кто только ни брался за изображение положительно прекрасного – всегда пасовал». Развивая эту мысль в записных тетрадях, Достоевский писал: «Главная задача: характер Идиота. Его развить. Вот мысль романа. Как отражается Россия… Он восстановляет Н.Ф. (Настасью Филипповну. – В.Ч.) и действует влиянием на Рогожина. Доводит Аглаю до человечности».
 |
| Илья Глазунов. Набережная. Иллюстрация к роману Ф. Достоевского «Идиот». 1982 г. |
Об этом не раз писали наши литературоведы, но ни один из них ни разу не упомянул, что в тех же записных тетрадях Достоевский неоднократно называет своего героя «князь-Христос». Именно это определение является ключом к пониманию личности главного героя, а также ключом к пониманию положительного героя в контексте классической и современной русской литературы. «Где бы, – пишет Достоевский, – князь ни прикоснулся к чужой жизни – везде оставил неизгладимую черту». А слова о «восстановлении и воскрешении человека» прямо указывают на Христа, пришедшего «падший восстановить образ».
Что же, спрашивается, побудило Достоевского взяться за такую трудноисполнимую задачу?
Ответ даёт сам автор:
«Все наши русские писатели (и надо заметить, что это только начало так называемого критического реализма. – В.Ч.), решительно все только и делали, что обличали разных уродов. Один Пушкин, ну да, может быть, Толстой, хотя, чудится мне, что и он этим кончит… Остальные все только к позорному столбу ставили, или жалели их и хныкали. Неужели же они в России не нашли никого, про кого бы могли сказать доброе слово, за исключением себя, обличителя?.. Почему у них ни у кого не хватило смелости (талант был у многих) показать нам во весь рост русского человека, которому можно было поклониться?» И ещё не менее важное добавляет: «В поэзии (то есть в художественной изобразительности. – В.Ч.) нужна страсть, нужна ваша идея, и непременно указующий перст, страстно поднятый. Безразличие же и реальное воспроизведение действительности ровно ничего не стоит, а главное – ничего и не значит».
На протяжении последних десятилетий как только не перетолковывали, в каких целях только не использовали вложенные Достоевским в уста князя Мышкина слова о том, что «мир спасёт красота». Но почему-то никто ни разу не обратил внимание в тех же записных тетрадях на прямую расшифровку этих слов самим Достоевским: какая именно красота спасёт мир? Из опасений дидактических Достоевский не решился вложить в уста князя всю фразу целиком, и дал только намёк, когда, отвечая на вопрос генеральши Епанчиной по поводу портрета Настасьи Филипповны, почему именно такую красоту князь ценит, он ответил: «В этих глазах страдания много…» И если вдуматься в эти слова и соотнести их с поступками самого Христа, тогда и сказанные Достоевским слова о красоте, которая спасёт мир, не покажутся нам такими уж странными и непонятными. Во всяком случае, современная Достоевскому критика вопроса о том, какая именно красота спасёт мир, не подымала. Зато начиная с перестроечных времён и по сей день слова эти как только не интерпретируются, в каких целях только не используются, кто только над ними не глумился. Но если заглянуть в записные тетради Достоевского, все эти насмешки и нападки обличат в лучшем случае нашу некомпетентность. А целиком эта знаменитая фраза звучит так: «Мир спасёт красота Христова». (Л., 1934, с. 222).
Ну, хорошо, сразу спросят, тогда объясните, от чего спасёт мир такая красота?
При наличии неполной фразы ответа на вопрос, действительно, нет. Если вспомнить, к тому же, что одно время слова эти даже были вывешены в виде лозунга над подиумом конкурса королев красоты: вот-де, мол, какую красоту имел в виду Достоевский! Этим недоумкам и кощунникам недосуг было даже просто прочитать роман, где слова князя были обращены к женщине, мучившейся тем, что она, хотя и не по своей воле, а всё же стала соучастницей смертного греха, который ни организаторы, ни участницы данного шоу, очевидно, даже и за грех не считают.
От чего же спасёт мир красота Христова?
Ответ недвусмысленно прост. Красота Христова спасёт мир от окончательного совлечения с человека образа и подобия Божия. Иного спасения, увы, человечеству не только не обещано, но и физически, ввиду истощения жизненно важных ресурсов, не дано.
На протяжении истории всей русской литературы истинность этих слов подтверждается до сих пор. И сколько бы ни выставлял напоказ нынешний книжный бум представителей совершенно противоположного направления, поборников хамства, пошлости и разврата, недолговечность их обличит время. Достаточно поднять подшивки некрасовского «Современника», чтобы в этом убедиться. Всё, поднимавшееся тогдашней прогрессивной критикой на щит (то, о чём упомянул Достоевский, говоря о любителях копаться в чужих недостатках), сейчас не стоит и выеденного яйца, безнадёжно устарело. А Достоевский со своими «фантастическими», как считала та же недальновидная критика, героями, современен и актуален до сих пор не только у нас, но и во всём мире.
Заявляя тему статьи о положительном герое, мы в первую очередь имели в виду лицо истинно типичное, узнаваемое, глубинное.
В подымаемой ныне на щит современной литературе практически невозможно отыскать истинно типичное.
Зато в знаменитой истории Африканыча и Катерины Василия Белова («Привычное дело») истинно типичное разглядеть не составляет никакого труда. Показаны скромные, невидные крестоносцы, не произнёсшие ни одного укоризненного слова на несправедливость окружающей действительности.
В прошлом году вместе с рукописью выдвигаемого на конкурс им. И.С. Шмелёва произведения мы получили от автора сопроводительное письмо, в котором нас пытались убедить, что (цитирую) «после 70-ти лет государственного атеизма писать вещи, подобные «Богомолью» или «Лету Господню», просто невозможно», что сейчас якобы нужно «собирать и хранить всё то, что ещё не исчезло в волнах нашего длительного системного застоя, который ещё может перейти в стадию распада остатков российского государства. Сидя на таком вулкане, мало кто из ответственных честных писателей может представить вам гладенькую вещь, где явился бы «преображащий свет любви и целебное тепло домашнего очага». «Выдавать явления редкие, – продолжает автор, – исключительные за типичные – это уже будет слащавый соцреализм» (наверное, имеется в виду «Привычное дело» В.И. Белова). И далее: «Для того, чтобы наше солнце опять заиграло в пользу живых» (имеется в виду роман Шмелёва «Солнце мёртвых», который автор письма считает единственно актуальным как для того, так и для нынешнего времени), нам нужно очень критично оценить наши последние 20 лет. Может быть, при таком подходе в наших повестях, романах окажется меньше «преображающего света любви и целебного тепла семейного очага», зато мы окажемся ближе к Правде, которая одна только спасёт и выведет нас на верный путь».
Как это всё старо и знакомо. Ведь, судя по письму, автору вполне доступно было прочесть высказанное ещё две тысячи лет назад предостережение о том, что сам Бог, чтобы неосторожно не уничтожить семя доброе, не позволил своим могущественным ангелам удалить с поля жизни семена злые, оставив то и другое расти до жатвы. Почему-то «государственное язычество» не мешало первым христианам оставаться людьми, а «государственный атеизм» или «перестроечный бардак» мешают. Да разве во времена военного коммунизма, коллективизации, инспирированного голода, лишений, во время Великой Отечественной войны и до сего дня люди переставали любить, создавать семьи, растить детей и внуков? Разве не «целебное тепло семейного очага» во все времена согревало, спасало и теперь спасает людей от окончательного разложения? Более того! Разве может когда-нибудь умалиться «преображающий свет любви», которая одна только и есть настоящий смысл и цель жизни, и без которой любые преобразования, направленные по слову Достоевского в сторону животишек, совершенное ничто, ибо, как поясняет тот же Достоевский, почему мы так уверены, что во время достигнутого, наконец, торжества не найдётся такой негодяй, который возьмёт и потянет на себя скатерть с праздничного стола и всё торжество разом испортит?
М.П. Лобанов в письме к вашему покорному слуге признаётся: «Мать моя, ещё до замужества, семнадцатилетняя смотрит с фотографии прямо, с недевичей суровостью, как будто уже знает, какая жизнь ожидает её, и без всяких иллюзий смотрит на это. И всё пережила, перетерпела, и не утратила к старости удивительного дара, о котором говорила: «Какая-то я чудная: что ни сделаю – всему рада». Когда маленькая внучка спросила: «Бабушка, ты одна, тебе скучно?», – она ответила: «Я не одна. Со мной Бог».
А у меня, например, была такая бабушка, которая, когда дедушку арестовали за то, что, будучи членом правления колхоза в начале тридцатых, он принял участие в выделении умирающим от голода семьям зерна из гарнцевых хлебов, воспитала семерых детей и, пройдя через те же лишения, сохранила благодушие и незлобие, которые удивляли и покоряли всех. И это не единичные случаи. У каждого из нас были и есть в роду такие праведники, без которых, как известно, не стоит село.
Почему же героям Василия Белова, матери Лобанова, моей бабушке лишения, которые нам даже и не снились, не помешали сохранить «свет преображающей любви» и «тепло домашнего очага», а нам, в большинстве своём забывшим даже, каким образом раньше полоскалось бельё и откуда доставалась простая вода, не говорю уж о хлебе насущном, почему-то мешает?
Не в том ли беда, что истинно типичное, под воздействием обилия социальных проблем, в нашем сознании постепенно скатилось к явлениям нетипичным и исключительным, так что понимание положительного героя постепенно сместилось в сторону либо борьбы за социальную справедливость, либо в сторону борьбы за расширение демократических свобод?
Понятно, что силою воображения создать образ, подобный князю Мышкину, Алёше Карамазову, невозможно. Для этого нужна вера, подобная горячей вере автора. «Не как мальчик же, – не раз уверял Достоевский, – я верю в Бога, через великое горнило сомнений моя осанна прошла». Надо добавить ещё – и через тяжкие испытания, каторгу, лишение всех прав, пристальное внимание, как теперь выражаются, со стороны спецслужб, постоянную нищету, одержимость страстью к игре в рулетку, мучительную болезнь. И при этом суметь сохранить веру и в «свет преображающей любви», и в «тепло семейного очага» – разве не чудо? Да что там! Находясь в Петропавловской крепости по делу «петрашевцев», Достоевский пишет рассказ, который от начала до конца проникнут светом «преображающей любви». Имеется в виду рассказ «Маленький герой» – действительно в тогдашнем положении Достоевского никак не типичный. Даже о возведении на эшафот он всего лишь однажды рассказал устами князя Мышкина, но с таким «светом преображающей любви», без обычного интеллигентского хныкания и скрипения зубами, что просто диву даёшься!
Кажется, Блок заметил, что «бледная немочь интеллигенции» заключается в недовольстве существующим порядком вещей, в то время как народ, «дорожа теплом семейного очага», все лишения и несправедливости терпит – не стиснув, надо заметить, в бессильной злобе зубы, а довольствуясь тем, что имеет. И в самые трудные времена при скудном своём довольстве всё так же поёт, любит, создаёт семьи, рожает и растит детей. Действительно, разве можно быть несчастным, когда, как сказал тот же князь Мышкин, столько «вещей на каждом шагу таких прекрасных, которые даже самый потерявшийся человек находит прекрасными». «Посмотрите, – говорит он, – на ребёнка, посмотрите на Божию зарю, посмотрите на травку, как она растёт, посмотрите в глаза, которые на вас смотрят и вас любят…»
Почему же мы всего этого истинно «целебного» и «преображающего» никак не хотим замечать? Неужели тот поток грязи, который захлестнул больше СМИ и литературу, чем настоящую действительность, окончательно затмил для нас живоносный источник света? Или не ради нас воскрес Христос? Или, во Христа крестившись, в свойства любви Его мы так и не облеклись? Не думаю, что это так. Иначе бы не дорожили теми немногими, по сравнению с томами ЖЗЛ, книгами о людях истинно типичных, преображающий свет любви которых даже при чтении озаряет наши сердца.
Именно поэтому положительный герой – есть истинная типичность и самое типичное явление в окружающем нас, казалось бы, таком нетипичном мире.
В своей статье мы не коснулись женских образов. Но именно они на протяжении многих лет и до сих пор являются примером воистину величественной красоты от века самого типичного, как в жизни, так и в литературе.
И в конце хочется напомнить, что настоящая литература вовсе не для удовлетворения праздного любопытства, эстетического наслаждения или для отражения классовой или демократической борьбы существует, а в первую очередь – это стояние в истине посредством созидания, сопереживания и сочувствия всему положительно прекрасному.
Владимир ЧУГУНОВ,г. НИЖНИЙ НОВГОРОД
Добавить комментарий