Былое перед глазами

№ 2012 / 38, 23.02.2015

16 сентября мы отпраздновали 90-летие человека-легенды советской литературной печати Наума Борисовича Лейкина.
Из своих девяноста тридцать лет он отдал нашей газете «Литературная Россия».

16 сентября мы отпраздновали 90-летие человека-легенды советской литературной печати Наума Борисовича Лейкина.

Из своих девяноста тридцать лет он отдал нашей газете «Литературная Россия». Но у него на всю жизнь осталась ещё одна привязанность – театр.

Наум ЛЕЙКИН

– Театр я полюбил ещё со школы, – признаётся Наум Борисович. – Я ведь даже собирался стать актёром. Сразу после школы я подал документы в Щукинское училище, прошёл два раунда, а на третьем срезался. Знакомые тогда посоветовали не отчаиваться и попробовать поступить на заочное отделение в ГИТИС, в институт театрального искусства. Я даже успел получить бумагу о зачислении, а через несколько дней меня призвали в армию.

– И куда вас направили?

– На Дальний Восток, в Ворошилов-Уссурийский, в автомобильный батальон.

– Когда и где вы узнали о начале войны?

– Двадцать второго июня сорок первого года был выходным днём, и комбат повёз нас купаться на речку. Вдруг прибежал посыльный: всем немедленно вернуться в казарму, началась война. Ну а потом меня отправили в танковую школу под Хабаровск.

Конечно, я, как и все другие курсанты, хотел попасть на фронт. Но после третьего или четвёртого рапорта нас вызвал командир и предупредил, что, если мы ещё раз подадим бумагу, нас посадят на гауптвахту.

После курсов я в качестве командира взвода был направлен на Северный Сахалин. Тогда считалось, что на Сахалине мы имели якобы только пограничников. Но это не так. Там дислоцировался целый армейский корпус. Все ждали, что Япония вот-вот тоже объявит нам войну. Тем не менее командование обязало и нас, танкистов, носить зелёные фуражки.

– А где и как для вас закончилась война?

– В сентябре сорок пятого года в Маньчжурии. Я в составе 125-й танковой бригады освобождал многие города Китая от японцев и даже получил письменную благодарность от Сталина. И что бы сейчас ни говорили о Сталине, я этим листочком с благодарностью до сих пор очень дорожу.

– Как сложилась ваша судьба после войны?

– Я демобилизовался из армии лишь в сорок шестом году, сразу вернулся в Москву и тут же пошёл в ГИТИС, где показал своё удостоверение студента-заочника, выписанное мне ещё в сороковом году. Но этого удостоверения оказалось мало. Пришлось ещё предъявить школьный аттестат (а я был серебряным медалистом), пройти собеседование и написать контрольную рецензию. Только после этого меня взял к себе на курс Григорий Бояджиев.

– По Бояджиеву, насколько я знаю, власть в сорок девятом году прошлась буквально катком. Как это отразилось на вашей судьбе?

– Травля Бояджиева происходила на моих глазах. В тот день, когда в «Правде» появилась подлая статья с наветами в его адрес, весь наш курс решил, несмотря ни что, демонстративно прийти к мастеру домой. Конечно, все это заметили, но наказывать сразу весь курс никто не решился. Позже я, когда стал работать в «Литературной России», пригласил Бояджиева регулярно писать для газеты статьи. Но в 1949 году отстоять Бояджиева, к сожалению, не удалось. Вместо него руководить нашим курсом стал Болеслав Ростоцкий, брат известного кинорежиссёра. Вообще-то он был толковым человеком, но с правильной идеологией. Под его руководством я защитил диплом «Великая Отечественная война на сцене Московского художественного театра».

– Почему после института вы не пошли в театр, а занялись журналистикой?

– Меня заставили сделать этот выбор. Я планировал заниматься театром, но время сработало против меня. Напомню, я диплом об окончании ГИТИСа получил в 1951 году. Это был самый разгар борьбы против космополитов. И, естественно, ни в один театр меня с моей фамилией брать не захотели. Я смог устроиться лишь в редакцию газеты Московского округа ПВО «Тревога». Потом, правда, появилась возможность перейти в газету «Советская авиация». А когда начались очередные сокращения в армии и «Советская авиация» оказалась под угрозой закрытия, мне предложили поработать уже в «Красной звезде».

– А как вы в «Литературную Россию» попали?

– Это целиком заслуга Константина Ивановича Поздняева. Он долгое время работал в журнале «Советский воин» и параллельно занимался творчеством поэта-фронтовика Алексея Недогонова. Насколько я знаю, его очень ценили в писательском мире. Статьи Поздняева о поэзии очень нравились, в частности, Константину Симонову. В общем, в шестидесятом году литературное начальство перетащило Поздняева в газету (она тогда называлась «Литература и жизнь»), назначив его заместителем главного редактора. В свою очередь Поздняев позвал меня (я до этого часто писал заметки для «Советского воина» об армейской культуре). Он хотел, чтобы я занялся в газете проблемами секретариата.

– Насколько можно судить по сохранившимся в архивах документах, секретариат был одним из самых слабых мест в газете. Не случайно за два года в редакции сменилось несколько ответственных секретарей: Иванько, Шеляпин, Марфин… Вы не боялись, что тоже надолго не задержитесь в секретариате?

– Во-первых, я сначала шёл на должность заместителя ответственного секретаря. Во-вторых, волков бояться – в лес не ходить. Ответственным же секретарём я стал лишь через пару лет – осенью 1962 года, когда в ЦК партии приняли решение о переформатировании газеты «Литература и жизнь» в еженедельник «Литературная Россия».

– На театр вы находили время или уже нет?

– Конечно, находил. Я старался не пропустить ни одной премьеры ни в одном московском театре и регулярно писал для газеты театральные обзоры. Потом в театральном обществе мне предложили записать воспоминания одного из опытнейших театральных администраторов Игоря Нежного, который помнил всех корифеев московской сцены. Я даже придумал для его мемуаров название: «Былое перед глазами». Потом меня допустили к архивам семьи Плисецких, и я написал книгу об актёре Азарине. Затем Виленкин спросил, могу ли я что-либо написать о Леонидове. Так что театр я никогда не бросал.

– Какой театр был вам ближе?

– Разумеется, Московский художественный театр. Он долгое время был для меня, если угодно, эталоном.

– Даже после разделения на две труппы?

– Когда произошло разделение, я, побывав на премьерных спектаклях у Ефремова и Дорониной, написал в «ЛР», что оба коллектива продемонстрировали мастерство и теперь главное, чтобы никто не стал сводить счёты. Мне кажется, и Ефремов, и Доронина сумели сохранить марку именно Художественного театра.

– Вы работали в писательской газете. С кем из писателей вы дружили? Может, кого-то открыли для литературы?

– Не поверите, но в писательской среде закадычных друзей у меня не было. Хотя за современным литературным процессом, конечно, следил.

– Вы работали ответственным секретарём при четырёх главных редакторах: Поздняеве, Грибове, Колосове и Сафонове. С кем из них было интересней?

– Со всеми работать было интересно. Я об этом уже писал в двухтысячном номере «ЛР» летом 2001 года. Все четыре главных редактора были очень достойными людьми.

– А кто из руководства Союза писателей России более других пытался давить на газету: Соболев, Михалков, Бондарев?

– Никто. И Соболев, и Михайлов, и Бондарев относились к газете хорошо и не давили, может, только пожелания высказывали.

– А за что же тогда при Михалкове в 1974 году из газеты Поздняева убрали?

– Наверное, Поздняев для кого-то был слишком либерален. Он ведь очень часто выступал против групповщины. Поздняев не признавал деления писателей на горожан и деревенщиков.

– И что конкретно Поздняеву было поставлено в вину?

– Этого я не знаю. Я в подковёрной борьбе никогда не участвовал и в тайны мадридского двора посвящён не был. Лично мне групповщина всегда была чужда. Я всегда стремился к тому, чтобы газета представляла самые разные литературные течения.

– Хорошо. Но разве не Бондарев в конце 1989 года выдавил из «ЛР» за непослушание Колосова?

– Повторю, я за подковёрными интригами не следил. Мне показалось, что после ухода на пенсию Михаил Макарович Колосов сохранил отношения с Бондаревым. Во всяком случае, я никакой вражды не видел.

– Или не хотели видеть?

– …

– А как у вас складывались отношения с коллективом редакции?

– Замечательно. Иначе чего я бы стоил как ответственный секретарь? В газете любому человеку, занимающему должность ответсекретаря, ни с кем, тем более в собственном коллективе, враждовать нельзя. Только самоубийца может позволить себе конфликты. Я в сложных ситуациях предпочитал искать компромиссы.

– Следите ли вы сейчас за театром?

– Да, но уже ничего не пишу.

– Наум Борисович, позвольте вам пожелать крепкого здоровья и вновь сесть за письменный стол. Ждём от вас мемуары.

Вячеслав ОГРЫЗКО