Явление Евы

№ 2013 / 22, 23.02.2015

В издательстве «Пик» выходит в свет сборник Евы Датновой «Земляной вал», который составили повести и рассказы, публиковавшиеся в журналах «Новый мир», «Литературная учёба»

В издательстве «Пик» выходит в свет сборник Евы Датновой «Земляной вал», который составили повести и рассказы, публиковавшиеся в журналах «Новый мир», «Литературная учёба», «Кольцо А», а также, впервые, роман, давший название книге.

Ева Датнова родилась в 1975 году в Москве, а в 2002-м бесследно исчезла в окрестностях Битцевского парка. Ведущиеся до сих пор поиски ни к чему не привели. Но осталась проза. О ней и её авторе рассказывает писатель, руководитель семинара прозы Литературного института, в котором училась Ева Датнова, Александр Евсеевич Рекемчук.

Александр РЕКЕМЧУК

...В длинном и гулком подземном переходе Охотного ряда стояли нищие: не скопом, как на церковной паперти, а поодиночке, осмотрительно поделив пространство.

Старуха с протянутой рукой; безногий афганец на колёсах, в камуфляже и лихо заломленном берете; цыгановатые беженцы с оравою детей.

Кое-кто не просто выпрашивал милостыню, а честно зарабатывал кусок хлеба, бренча на гитаре, дудя на свирели, стуча в бубны и даже приплясывая.

Ещё издали я заметил малютку в обшарпанном пальтишке, круглых очках на носу, с картонным, свисающим с шеи на шнурке плакатиком. Облик малютки показался мне знакомым. И тут я вспомнил, что во вчерашних «Курантах» уже видел её на фотоснимке, – но лицо там было смазано движением, выделялась лишь надпись на картоне: «Расскажу анекдот».

Завидев меня, малютка вдруг заметалась, норовя улизнуть, как от мента, но было уже поздно и некуда, и она покорно застыла, прижавшись спиной к грязной кафельной стенке, с ужасом следя сквозь очки за моим неотвратимым приближением…

Теперь и я разглядел малютку. Это была Ева Датнова, студентка второго курса Литературного института, занимавшаяся в моём семинаре прозы.

За те несколько шагов, что мне оставалось до неё, я мысленно перебрал варианты возможных действий: притвориться, что не узнал – мало ли тут, в подземном переходе, побирушек? И мало ли всякой голи перекатной прошло через Литературный институт? Я и сам оттуда.

Можно было просто положить в коробок на заплёванном полу бумажку в тысячу ничего не стоящих рублей и пройти мимо, не спрашивая взамен анекдота.

Теперь, вблизи, надпись на картоне прочитывалась подробней: «Расскажу анекдот на любой вкус! Взрослые, детские, политические, сексуальные, чукотские. Оплата по договорённости».

Но мы уже встретились глазами, и все эти варианты могли бы оказаться кощунством.

Я сказал:

– Здравствуй, Ева. Какая удачная встреча! Ведь завтра мы обсуждаем на семинаре твой рассказ. Мне он, в общих чертах, показался интересным. Но есть отдельные замечания по тексту…

Вкратце изложил ей эти замечания, касающиеся содержания и стиля.

Мы расстались, довольные друг другом.

Кстати, она была не Евой, а Евгенией. Но ей очень хотелось, чтобы её называли Евой, и свои сочинения она тоже подписывала Евой. Ева так Ева.

* * *

Этот текст я написал много лет назад. Глава залежавшейся рукописи озаглавлена: «Анекдоты в подземном переходе».

Эпизод неожиданной встречи должен был по контрасту сыграть роль некоего усмешливого перехода, мягкого подступа к изображению подлинных трагедийных событий недавней истории.

Дата зафиксирована в дневнике: 10 сентября 1993 года. Место действия обозначено не менее чётко: я шёл со станции метро «Охотный ряд» к Красной площади, в Кремль, на беседу с Вячеславом Костиковым, пресс-секретарём Бориса Николаевича Ельцина, в самый канун встречи российского президента с московскими писателями, опубликовавшими в «Известиях» письмо с требованием досрочных парламентских выборов.

Это было предупреждение о надвигающейся трагедии, об опасности фашистского переворота.

В воздухе пахло грозой… И эта гроза разразилась…

Вновь и вновь пытался я подступиться к книге об этих кошмарных днях октября 1993-го. Но опять и опять откладывал, мучимый вопросами к самому себе…

Однако в ту пору я ещё никак не мог предположить, что череда трагических событий, берущих разгон во времени и пространстве, – что эта череда столь загадочно и столь убийственно коснётся самой малютки в круглых очках, с плакатиком на шее, случайно встреченной мною в подземном переходе у Охотного ряда.

* * *

Через год журнал «Литературная учёба» напечатал повесть Евы Датновой «Диссидеточки» (№ 6, 1994 г.).

В ней рассказывалось о детях, которые с самого что ни на есть нежного возраста участвовали в правозащитном движении. Выражаясь языком автора, «диссидеточки шастали по митингам и демонстрациям», «продавали альтернативную прессу», «таскали по адресам бумажки».

В повести был трогательный эпизод, где ребята, помогавшие разрисовывать в подвальном помещении общества «Мемориал» карту концентрационных лагерей, невзначай уснули за этой работой.

Своё послесловие к публикации повести, в том же номере журнала, я так и назвал: «Дети, уснувшие на карте ГУЛАГа».

Между прочим, в повести «Диссидеточки» был эпизод, очень близкий к изложенным выше обстоятельствам нашей случайной встречи с Евой Датновой в подземном переходе.

«…А однажды Малышка и Юлька Сокол сидели на станции метро «Китай-город» и пели что-то очень хамское и антиправительственное. Вдруг через толпу к ним протиснулась какая-то старая клюшка и сунула в кепку для денег визитку.

– Зачем это нам? – спросила Малышка.

Клюшка усмехнулась:

– А вот когда вы сядете за такие песни – я вас буду отмазывать!

Придёт время – и Малышке почти наверняка понадобится помощь Дины Каминской».

Речь идёт об адвокате Дине Каминской, заслужившей свою славу на процессах диссидентов, а позднее уехавшей в Америку…

В том же номере «Литературной учёбы», вслед за моим, было напечатано ещё и послесловие главного редактора журнала Владимира Малютина, озаглавленное «Пишите прозу, господа!».

Приветствуя, вполне очевидно, смелость в выборе темы и стилевые особенности прозы молодого автора, В. Малютин всё же счёл необходимым высказать одно замечание, которое я приведу в контексте его статьи.

«…Самообнажённость, откровенность – при известном кокетстве исповедальной прозы – дают факты, наблюдения, детали и оценки, интересные именно сегодня. Многое, конечно, известно. Но, во-первых, не всё. А, во-вторых, самое любопытное здесь – угол зрения. Он обозначен уже в заголовке, в язвительном словечке «дис-си-деточ-ки», звучащем

Насмешкой горькою обманутого сына

Над промотавшимся отцом.

А вершинной точкой этой «насмешки горькой», этого прощания с иллюзиями, изживания в себе кастовой зашоренности стала кощунственная молитва на Востряковском кладбище: поминальная, заупокойная молитва, между прочим, по живому человеку…».

Это замечание, как мы увидим далее, не случайно и, увы, прозорливо. Публикатор и автор послесловия Владимир Малютин как бы угадал судьбу повести «Диссидеточки», которая оказалась камертоном всей дальнейшей работы начинающей писательницы, и неким предвестьем тех трагических жизненных обстоятельств, которые выпадут самой Еве Датновой.

* * *

Через год после публикации «Диссидеточек» на страницах «Нового мира» (№ 9, 1995 г.) появилась обстоятельная рецензия Дмитрия Бака на эту повесть.

В ней особо подчёркивался масштаб темы и отображаемых событий – в сочетании с особенностями юниорского письма.

«…каждая страница насыщена «социальной» конкретикой, пестрит приметами так называемых «судьбоносных» событий: танки на улицах Вильнюса, смерть академика Сахарова, оба путча. И всё это – вот странность! – с точки зрения бойкого тинейджера. Нет ничего более чуждого для главных действующих лиц Датновой, чем аутсайдерство, душевные муки и поиски. Нащупать пульс времени, зорко подметить и запечатлеть мельчайшие оттенки будней – вот это им по плечу и по нраву. Предметная и фактическая достоверность нередко просто поражает.

Далее Дмитрий Бак – кажется, не без тревоги! – улавливает склонность молодого автора к творческим рискам.

«…И тут начинаются сложности. Так и хочется вывести из этих молодых запальчивых суждений прямые обвинения «отцам», которые продолжают разыгрывать многоходовые атаки в отсутствие противника, изощряются в междоусобицах, выдвигают из своих рядов президентов-диктаторов… Действительно, многие мнения диссидеточек резки до крайности, претензии предъявляются реальным лицам, упоминаемым под своими именами, так что сомнений в журналистской прямоте инвектив как будто бы не остаётся. Однако дело не только и не столько в торопливых упрёках в адрес взрослых. И даже не в ностальгии по славным временам, когда жили на белом свете многие эпизодические герои повести Датновой: Давид, русский поэт из Пярну, о. Александр, имевший приход в Новой Деревне…».

(Здесь, мне кажется, будет не лишне пояснить – время-то неотвратимо движется! – что речь идёт о поэте Давиде Самойлове, почившем в 1990-м году, и о священнике Александре Мене, зверски убитом в сентябре того же девяностого.)

Дмитрий Бак не обошёл вниманием и стилевые особенности прозы Евы Датновой. Сделал он это тактично, хотя и не без снисходительной усмешки.

«…А как там у Датновой с «чисто художественными достоинствами», как недавно написала одна критикесса?.. А, собственно, почти никак: слишком много пока в голосе начинающего прозаика нерастраченной запальчивости, неостывшей молодой да ранней «опытности». Но это не беда, чуть позже и интонация станет поуверенней, и многословие поиссякнет, а там, глядишь, и проза, как в песне поётся, сама пойдёт…».

* * *

Тогда, прочтя этот доброжелательный и остроумный отзыв, я не испытал желания спорить с Дмитрием Баком и другими рецензентами (ведь были и другие), а лишь порадовался тому вниманию, которое уделила профессиональная критика повести совсем юного автора.

Однако теперь, много лет спустя, перечитывая «Диссидеточек», я вдруг обнаружил со всею непререкаемой очевидностью, что загадки ранней повести Евы Датновой, похоже, остались неразгаданными, а сама повесть – практически непонятой, недооценённой, – в том числе и мной.

Загадки эти появляются в первых же строках, в самых начальных эпизодах «Диссидеточек».

Давайте же вместе пойдём по тексту.

«Я не звала её. Более того, я видела её впервые в жизни.

Она переступила через порог и деловито сказала:

– Привет. Я – Малышка. У тебя есть горячий чай?

– В Греции всё есть. А «Малышка» – это что, прозвище?

– Скорее, диагноз.

Когда через два часа она собралась уходить, я спохватилась:

– А ты от кого приходила?

– Сама по себе, – улыбнулась Малышка и исчезла…».

(Обязательно запомним это слово – «исчезла»!).

А чуть ниже, за отбивкой, следует достаточно подробное изложение событий рождения и жизни Малышки, её детства, школьной поры, взросления…

Но кто же ведёт повествование? Кто тот персонаж, который – а точней, которая, – заявляет своё властное Я в первой же строке повести: «Я не звала её. Более того, я видела её впервые в жизни…»? Я – как непременный знак и нотный ключ исповедальной прозы.

Было бы вполне уместным и практичным поискать это Я среди многочисленных персонажей повести «Диссидеточки», тем более, что встречи Я с Малышкой случатся ещё неоднократно, и одна из этих встреч произойдёт в самом финале повести, когда весть о том, что «Малышка исчезла» прозвучит уже не в переносном («…улыбнулась Малышка и исчезла»), – а в самом прямом и зловещем смысле этих слов.

Конечно же, есть соблазн примерить это местоимение первого лица к закадычной подруге Малышки – Юльке Сокол, с которой мы уже встречали нашу героиню на станции метро «Китай-город». Или наделить этим Я правозащитницу, активистку «Мемориала» Карину Мусаэлян, столь же часто упоминаемую в «Диссидеточках» (тем более, что это – подлинные имя и фамилия будущей писательницы Карины Аручеан, автора нашумевшего романа «Полководец Соня, или В поисках Земли Обетованной»).

Но все эти соблазны и предположения меркнут перед очевидностью литературного приёма, выбранного или даже изобретённого автором повести.

Ева Датнова рискнула совместить в одном персонаже своего произведения первое лицо рассказчика и третье лицо героини – они составляют единое целое, разделённое, может быть, лишь несколькими годами возраста, контрастом ранней жизненной умудрённости и бесшабашной инфантильности.

Итак, повествователь и Малышка – в одном флаконе.

* * *

Ева Датнова родилась в 1975-м году в Москве.

Мы встретились с ней в аудитории Литературного института.

В семинаре прозы, которым выпало руководить мне, было немало талантливых юношей и девушек, чьи имена, ещё в студенческую пору, громко и внятно зазвучали в современной русской литературе.

Проза Маргариты Шараповой, Романа Сенчина, Ильи Кочергина, Рамиля Халикова, Вероники Кунгурцевой, Александра Филимонова, Натальи Клевалиной, Валерия Былинского, Марии Ряховской, Кирилла Волкодаева, Владимира Березина и других молодых прозаиков составила тот необычный пейзаж русской литературы на стыке веков, который обобщённо называют новым реализмом…

Но и на этом впечатляющем фоне «Диссидеточки» Евы Датновой выделялись необычностью темы и жизненного материала, остротой композиции, дерзновенностью стиля.

Небольшая по объёму повесть охватывала события десятилетий: пресловутого брежневского застоя, горбачёвской перестройки, за которыми последовали исторические катаклизмы – путч ГКЧП, революционные события 91-го, распад Советского Союза, красно-коричневый мятеж октября 93-го…

У юного автора, у её героини Малышки хватало ума и начитанности, чтобы сравнить эти потрясения с событиями минувших веков, с приметами литературной классики: «…Девяносто третий год, закат эры диссидеточек… Девяносто третий год… оторвать бы голову Виктору Гюго!».

Повесть была населена не только персонажами, которых уже тогда именовали «тинэйджерами», не только их родителями, их наставниками, их совратителями, но и целой галереей реальных исторических фигур, которые были знаковыми для эпохи: на страницах «Диссидеточек» мы встретим имена Андрея Сахарова и Елены Боннер, Бориса Ельцина и Руслана Хасбулатова, Юрия Афанасьева и Тельмана Гдляна, Валерии Новодворской и Олега Калугина… причём автор постарается не только показать этих персонажей издали, через головы митингующих толп, но, по-возможности, ещё и столкнуть их лично с подрастающим поколением, устроить беседы с глазу на глаз, свести в лобовых конфликтах…

Этот смелый приём, как мы увидим вскоре, разовьётся безудержно в следующих работах Евы Датновой и приведёт уже не к вымышленным, не к книжным, а к вполне реальным и опасным жизненным конфликтам.

* * *

Но возвратимся к содержательному ряду.

По сути, повесть Евы Датновой «Диссидеточки» – вся, от начала до конца – изображает катастрофу. Срыв в пропасть. Развал страны и общества, развал личности. Крушение самых светлых надежд и устремлений, невыносимое разочарование, которое особенно сильно травмирует юные души.

Всё это проявляется, буквально и кричаще, почти на каждой странице.

«Было страшно, а стало стыдно… – думала Малышка. – Всё слишком невероятно, слишком ненастояще…».

«Да, – думала она, шагая по Цветному бульвару, – всё умирает, всё рушится, а взамен не приходит ничего!».

При этом крепче других достаётся именно правозащитникам, ещё вчера ходившим в героях и увлекавших за собою молодёжь, правозащитным организациям, ещё недавно претендовавшим на ореол гражданской святости.

«…В итоге нам всем вежливо улыбнулись и сказали «Спасибо», – за фундамент Свободы, пусть хлипкий, но так трудно сложенный из диссиденточных нервов и тюремных сроков. А потом – забыли. Вернее, память осталась, но лучше забвение, чем такая память! Яркий пример – раздолбанный «Мемориал», раздираемый амбициями и разборками… Вот она, девичья память Истории, вот она вся во плоти…».

И здесь, впервые в тексте, вместо слов «диссиденты» и «диссидеды», вместо счастливо найденного слова «диссидеточки», вынесенного автором в заглавие повести, – вдруг появляется пронзительное словцо «диссидурочка», адресованное, как можно догадаться, и себе самой…

Казалось бы, теперь самое время и самое место перейти к финалу повести Евы Датновой, наполненному уже откровенным трагизмом, столь близким к её собственной судьбе. Но я погожу это делать… Ведь речь покуда идёт о самом первом её произведении, появившемся в печати. Что же за этим последовало, что было дальше?

В том-то и казус, что у неё не было ни малейшего желания уходить от этой столь резко и жёстко заявленной темы.

Более того: в «авторском портфеле», в «письменном столе» Евы Датновой (о, боже, как выспренно и как нелепо звучат эти привычные определения писательского обихода в применении к девочке с косичками, вчерашней школьнице, студентке начальных курсов!) лежал недописанный роман, ещё более острый, размашистый и рискованный, чем «Диссидеточки».

Хуже того: она и не смогла бы откреститься от него, поскольку главы этого романа – в рукописном, машинописном, ксероксном варианте, – уже гуляли по ближним и дальним пространствам, восвоясях и «за бугром», уже обрели там своих читателей, терпеливо дожидающихся продолжения…

* * *

Она начала писать «Земляной вал» в четырнадцать лет.

Первой частью романа сделались якобы воспоминания, якобы мемуары, якобы её бабушки, которую, тоже якобы, звали Анной Гинзбург.

Именно она, бабушка, сама утверждает это в темпераментном авторском предисловии:

«…Я – человек ленивый. Свои мемуары я так и не удосужилась переписать собственной рукой. Поэтому, пользуясь случаем, хочу выразить глубокую признательность моей внучке – за самоотверженное переписывание моих бредовых мыслей…».

В дальнейшем, (когда, вероятно, появится необходимость предъявить любопытным читателям или строгим правоохранительным органам черновики этих рукописных мемуаров), – вдруг выяснится, что таковых нет и в помине, поскольку запись бабушкиных бредней велась не на бумаге, а на магнитофонной ленте.

А между тем, бабушке было о чём рассказать.

«…Я родом с Майдана. С настоящего местечкового Майдана – с его руганью, знаменитыми лавочками и слепыми скрипачами…».

Судя по всем приметам, имеется в виду польский, варшавский Майдан. Однако семейная генетика ещё более сложна и экзотична: отцом Анны был индус, грузчик-кашмирец, что в дальнейшем позволит автору протянуть индоевропейские линии сюжета вплоть до страны Махатмы и Индиры Ганди; мать же была родом из Гамбурга, что найдёт выражение в немецком акценте её польской речи и в склонности к разгульной портовой жизни…

Передряги жестокой и непредсказуемой эпохи забросят юную Анну Гинзбург в Советский Союз, в самый канун нападения Гитлера на страну победившего социализма.

И здесь мы особо выделим те обстоятельства дальнейших приключений Анны, которые приведут её к сердцевине романа, к его главным событиям.

Она мечтала поступить в Ленинградский педагогический институт или в питерский университет, на философский факультет. Но, как уверяет она сама в своих исповедальных мемуарах, «… в сороковом году (не везёт мне, сироте!) на все гуманитарные факультеты был страшный конкурс, в отличие, скажем, от Москвы, где все ломились как раз на точные науки… И тогда кто-то посоветовал мне пойти на физический факультет…».

Так она сделалась не философом, а физиком.

Через несколько лет прилежной учёбы и самоотверженной работы – а этот период совпал с войной, – она оказалась в числе сотрудников знаменитого Физического института Академии наук СССР.

«…Как сейчас помню восемь-девять новых лиц и голос Курчатова, представляющий:

– А это мой зам по технике. Как крестили – все забыли, зовём просто Лакшми. Женщина честная, почти нравственная, неверующая. Происхождение – чисто пролетарское…

И в этот самый момент на меня посмотрел один из новоприбывших. Посмотрел, еле заметно улыбнулся и тихо-тихо – я едва расслышала – сказал кому-то рядом:

– Красивая женщина, правда?».

Те, кто уже прочёл роман «Земляной вал», знают, что «одним из новоприбывших», который «положил глаз» на представленную Курчатовым молодую сотрудницу под именем Лакшми (секретность работы вынуждала изменять подлинные имена и фамилии, но мы отважимся назвать это ныне всемирно известное имя), – был Андрей Дмитриевич Сахаров.

У меня нет намерения излагать своими словами перипетии любовного романа Анны Гинзбург и Андрея Сахарова, тем более, что мне, как и всем читателям «Земляного вала», известно – с подачи самого автора, – что это история вымышленная от начала до конца.

Но, в равной мере, не является секретом и то, что у Сахарова до его встречи с Еленой Георгиевной Боннер была жена – Клавдия Алексеевна Вихирева (1919–1969), были дочери Татьяна и Любовь, сын Дмитрий.

* * *

Угнетало предчувствие того, что с «Земляным валом», хотя он ещё и не окончен, могут возникнуть нешуточные проблемы…

Кроме того, я видел, что молодая писательница явно зациклилась на теме «диссидедов», «диссидеточек» и «диссидурочек», столь лихо раскрученной в недавней повести. А это было чревато топтанием на месте.

Что делать? Где искать выход из тупика, обнаружившегося столь рано?

К чести Евы Датновой, она сама нашла его решительно и безошибочно.

Городская девочка, выросшая в интеллигентной столичной семье, вдруг вспомнила, что её корни – в подмосковной безвестной деревушке.

Так появилась повесть «Возле Белого Камушка», которую тоже напечатала «Литературная учёба».

Любопытно, что смена места действия – со столичных просторов на околицу среднерусской деревни, смена, так сказать, контингента – от рафинированной и вольнодумствующей публики в среду сиволапого мужичья и бабья, – никак не повлияли на творческую манеру молодой писательницы.

В «Белом Камушке» почти физически ощутимо приволье материала. Действие легко и естественно перетекает из двадцатого века в девятнадцатый и даже восемнадцатый. Герои, при всей их пестроте, узнаваемы, характерны. Бытовые сцены перемежаются легендами про графа Шереметева, про Клима Ворошилова, про Никиту Хрущёва, старыми песнями о главном и неглавном, частушками, прибаутками.

Нет-нет, эта повесть – не колхозная комедия с переплясом. Она вся в реалиях современной жизни.

«…– О-о, – убивались в восемьдесят пятом году восемь из девяти рожениц, узрев мальчика, – вырастет и пойдёт служить в Афганистан!

Верку это потрясало: женщины не сомневались, что война будет идти и через восемнадцать лет. Не та, так другая.

А ведь именно в Серебряные Пруды пришли первые цинковые гробы из афганской земли. Но именно в Серебряных Прудах никто не пытался спасать сыновей из горячих точек. Материнская доля была – сетовать на судьбу, но не стараться её изменить…».

Ещё одна большая и трагическая тема касается людей, что родились русскими в республиках советской империи, ставших в 1991 году заграницей. Они ещё в детские годы вкусили там всю горечь менталитета национального меньшинства, узнали, что такое антирусские погромы, узнали, что и родина бывает чужбиной.

Литературный институт всегда гордился тем, что в его стенах учились представители всех советских народов, включая даже Зелимхана Яндарбиева, писателя, экс-президента мятежной Чечни: мне случалось беседовать с ним в зелёном сквере у Дома Герцена.

Но теперь я замечал, что среди студентов – немало русских парней и девушек, бежавших из Киргизии, Туркменистана, Тувы. В их творчестве присутствовал трагедийный мотив – судьба изгоев.

А вот как эта тема отразилась в повести Евы Датновой:

«…В Пруды понаехало много беженцев из Казахстана, Туркмении, Молдавии, всё больше интеллигенция. Сильнее всех были этому счастливы директора трёх прудских школ: наконец-то штаты оказались полностью укомплектованными…

Всё. Велика Россия, а бежать некуда…».

* * *

В 1997-м году она окончила Литературный институт.

Теперь перед юной выпускницей стояли не только творческие, но и острые жизненные проблемы: нужно было искать работу, желательно по специальности, зарабатывать деньги, помогать семье, тем более, что семейства прибыло – у Евы родился сын, которого она назвала Марком, Маркушей.

Я старался привлечь Еву Датнову к насущным темам работы Независимого издательства «Пик», которое существовало ещё с перестроечных советских времён.

Именно в «Пике» были изданы книги «Pro et contra» Андрея Дмитриевича Сахарова, «Звонит колокол. Год без Сахарова» Елены Боннер, «Зияющие высоты» Александра Зиновьева, «Исповедь на заданную тему» Бориса Ельцина, сборники острой публицистики «Апрель» против «Памяти», «Рыцари без страха и упрёка», «Между прошлым и будущим»…

Готовилась серия «Адвокаты свободы», которую мы решили открыть книгой об известном петербургском адвокате и правозащитнике Юрии Шмидте. Хотелось, чтобы её основой стал подробный биографический очерк о жизни и профессиональной деятельности Юрия Марковича с вкраплениями его собственных живых воспоминаний…

За эту работу взялась Ева Датнова, у которой уже был немалый опыт журналистской работы.

Встретились, обговорили план предстоящей работы. Включили диктофон. И через несколько месяцев у меня на столе лежала типографская вёрстка, готовая к печати…

Именно тогда произошла ещё одна встреча, о которой я должен непременно рассказать.

В «Пик» приехала Галина Старовойтова – депутат Государственной Думы, видный историк, этнограф, социолог и общественный деятель, женщина, имя и образ которой ещё в восьмидесятые годы сделались легендарными.

Мы были знакомы с нею именно с тех восьмидесятых: тогда за «круглым столом» в редакции «Литературной газеты» собрались известные писатели, критики, общественные деятели, чтобы обсудить появившуюся на страницах журнала «Знамя» посмертную публикацию писателя Владимира Тендрякова – его повесть «Охота», где были изображены аудитории Литературного института конца 40-х, студенческое общежитие в подвале того же здания, в котором, среди ночи, арестовали молодого поэта Наума Коржавина… охота на «космополитов»… разгул нацистского террора в стране, победившей германский фашизм…

Среди участников того «круглого стола» была и Галина Старовойтова, учёный и политик из Ленинграда.

(Кстати, отчёт об этом литгазетовском «круглом столе» так и остался неопубликованным.)

Вот с тех самых пор я мечтал издать книгу Галины Васильевны Старовойтовой.

Много раз говорил с ней об этом. Она загоралась творческим замыслом, обещала отринуть суету, сесть за стол, написать… Но эпоха была неуёмной, звучной, страстной, и по-прежнему её чаще можно было видеть не за письменным столом, а на трибуне.

И вот она, с очевидным интересом, листает книгу Юрия Шмидта. А я рассказываю ей о девочке, выпускнице Литературного института, которая профессионально и даровито помогла знаменитому адвокату довести до широкого читателя события его жизни и профессиональной деятельности…

– Хорошо, – сказала Галина Васильевна. – Завтра я уезжаю на несколько дней домой, в Питер. Захвачу с собою ваши новые издания, думаю, что они и там привлекут внимание… А через несколько дней вернусь в Москву, сядем с вашей девочкой за стол, запрёмся от всех докук – и включим диктофон.

…А через день из Петербурга пришло сообщение о том, что Галина Васильевна Старовойтова убита, расстреляна в упор из автомата неизвестными людьми в масках, в подъезде дома на канале Грибоедова, за несколько ступенек от двери своей квартиры.

* * *

Одним из важных событий литературной жизни самого начала нового века и нового тысячелетия, на мой взгляд, следует считать «Круглый стол», посвящённый проблемам молодых писателей, который состоялся в Москве 18-го апреля 2001 года в Фонде социально-экономических и интеллектуальных программ, более известном как Фонд Филатова.

В том, уже отдалённом временем разговоре приняли участие известный прозаик, профессор Литературного института Владимир Орлов, поэты Татьяна Кузовлева и Надежда Кондакова, главный редактор журнала «Октябрь» Анатолий Ананьев, главный редактор «Нового мира» Андрей Василевский, заместитель главного редактора «Знамени» Наталья Иванова, главный редактор «Дружбы народов» Александр Эбаноидзе, «Вопросов литературы» – Лазарь Лазарев, «Иностранной литературы» – Алексей Словесный, Русский Пен-центр представлял Андрей Дмитриев, писательское сообщество – Алексей Бархатов.

Были услышаны и голоса молодых – Романа Сенчина, Евы Датновой, Ильи Кочергина, Маши Ульяновой, Александра Викорука, Ольги Заровнятных…

Сейчас, перечитывая стенограмму и газетные публикации, посвящённые «круглому столу» той стартовой поры нулевых, я искренне радуюсь тому, что эти разговоры не прозвучали впустую, не остались на нуле, что они дали ощутимый результат.

Вот уже добрый десяток лет в подмосковных Липках проводятся ежегодные Форумы молодых писателей России – и эти творческие праздники обрели всеобщее заслуженное признание.

Под крылом Филатовского Фонда выходит Интернет-журнал «Пролог», в котором осуществились творческие дебюты многих талантливых поэтов, прозаиков, драматургов, критиков. Именно в «Прологе» нашёл достойное применение разносторонний дар Евы Датновой.

В журнале «Кольцо А» были напечатаны её новые рассказы и статьи, а «Новый мир» (№ 2, 2002 г.), когда-то напутствовавший дебютную повесть «Диссидеточки», опубликовал цикл рассказов «Война дворцам», в которых опять нашли применение смелые приёмы совмещения исторических времён и земных пространств.

Издательство с громким титулом Academia выпустило в свет первую книжку прозы молодой писательницы, куда вошли повесть «Возле Белого Камушка» и её рассказы.

Ева Датнова была принята в Союз писателей Москвы.

Но по-прежнему её душу угнетала и томила судьба неопубликованного романа «Земляной вал». Вновь написанные части этого произведения изображали людей (скажем деликатней – персонажей), которые ещё недавно выдавали себя за праведников диссидентства, поборников свободы слова и литературного творчества, а теперь – разъярясь похлеще иных цензоров! – тащили на скамью подсудимых талантливую девочку, давшую простор своей фантазии…

* * *

Утром, как обычно, купил газеты в киоске у станции метро «Парк культуры». На ходу развернул «Московский комсомолец». Бросилась в глаза обведённая рамкой заметка: «Внимание! Розыск!» – и фотография, очень знакомое лицо…

Застыл в оторопи.

«Разыскивается Датнова Евгения (Ева) Борисовна, 1975 г.р., которая 30-го июня 2002 г. ушла из гостей по ул. Паустовского (м. «Ясенево», м. «Битцевский парк») и не вернулась домой… Рост 160 см., волосы русые с рыжеватым отливом. Была одета в красный хлопковый костюм с белой окантовкой, похожий на платье «сафари», белые туфли на каблучках… При себе имела красную дамскую сумку… Особые приметы… Телефоны…».

Позвонил матери Евы – Вере Алексеевне. И сразу же, по её голосу, понял, что это не чья-то дурная шутка, не журналистский прикол.

Да, ушла на день рождения к подруге, журналистке Евгении Озеровой, посидели вдвоём, больше никого не было, ушла домой засветло, но так и не появилась дома. Случилось это две недели назад… Уже подано заявление в милицию, ищут, подключилась прокуратура, обзванивают коллег и знакомых… Солдаты прочёсывают Битцевский лес…

В последующие дни, недели, месяцы стали появляться сообщения о явлении Евы, приобретая характер мистических легенд: кто-то видел её в окне проезжающего мимо трамвая; кто-то заметил среди прихожан церкви; кто-то встречал в переулке близ Литературного института – она, она, да я сразу же узнал! ведь вместе учились!..

Появлялись и легенды иного толка: мол, уехала в другой город, подальше от Москвы; затаилась в деревеньке, вроде той, что в её повести «Возле Белого Камушка»; свалила за бугор, за границу, ведь она и в Прибалтике – свой человек!..

А потом потянулись годы безвестья, унылых надежд.

Несколько раз я подавал заявки от «Пика» на издание книги Евы Датновой – всего того, что было опубликовано в «Литературной учёбе», в «Новом мире», в «Прологе», в её единственной тонкой книжице. А также – непременно! – её романа «Земляной вал», который оставался недоступным для читателей вот уже десяток лет.

И вдруг, на исходе 2012-го – столь неожиданно, что это, опять-таки, обрело мистический оттенок! – очередная заявка получила «зелёную улицу».

Я опять погрузился в чтение «Диссидеточек» – той самой первой повести, что обозначила в современной русской литературе имя Евы Датновой.

Давно знакомая героиня – Малышка. Её друзья и подруги. Москва восемьдесят девятого, девяносто первого, девяносто третьего. Ставшие историческими фигуры ушедшей эпохи. Пылкие речи, яростные споры, монологи отчаяния… Всё было узнаваемым, памятным до мелочей, несмотря на то, что после первых прочтений повести минули годы и годы.

И вот тут, уже приближаясь к финалу, я вздрогнул.

«…Малышкин телефон молчал. Дома её не было, а её родители горестно отмахивались от меня: «Шляется где-то!».

– Где Малышка? – спрашивала я всех общих знакомых.

– Ищи в центре, – отвечали самые умные.

Я бегала по Арбату, вокруг Патриарших прудов, в районе Пречистенки и Красных ворот, спрашивала о ней знакомых и незнакомых.

Малышка исчезла».

Итак, она написала об этом сама.

Написала за много лет до случившегося.

* * *

Я назвал этот очерк так, как он озаглавлен, не только потому, что первое, почти полное, собрание литературных текстов загадочно исчезнувшей молодой писательницы даёт нам, увы, пока единственную возможность вернуть к жизни её образ и её талант.

Но ещё и потому, что это – явление Евы, – действительно, представляет собой весьма значительное и, полагаю, долговечное явление русской литературы новых времён.

Александр РЕКЕМЧУК