РУМЫНСКИЙ ФОРПОСТ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

№ 2015 / 14, 17.04.2015, автор: Елена ЛОГИНОВСКАЯ

Елена Логиновская – доктор филологии, историк литературы, автор ряда монографий о творчестве Лермонтова, Пушкина, Эминеску, Достоевского, Булгакова, Блока, Цветаевой, переводчик художественной литературы, член Союза Румынских и Союза Российских писателей, член-основатель и вице-президент Румынского Общества и Фонда Достоевского, генеральный секретарь Фонда Культуры Восток-Запад.

---

– Елена Васильевна, расскажите немного о себе. Вы выросли и сформировались как личность в России. Как случилось, что Вы оказались в Румынии, и как давно это было?

– Это было в незапамятные времена. В 1949 году, шестнадцати лет отроду окончив школу, я поступила на филологический факультет Свердловского Университета. У меня и в мыслях не было стать филологом – я собиралась получить общее гуманитарное образование и потом выбрать себе настоящий путь. Такая странная для тех времён мысль пришла мне в голову потому, что в то время я страдала тяжёлой болезнью сердца и к тому времени уже полгода лежала в постели. Но врачи позволили мне встать и даже – по моей горячей просьбе – сдать выпускные экзамены. А сдать на отлично и наверняка поступить я могла лишь на филфак.

– Как случилось, что вы стали преподавателем и исследователем истории русской литературы?

– Всё началось уже в Университете – с моего безумного увлечения Белинским, иначе говоря – историей русской литературы ХIХ века. Надо признаться, что наш факультет оказался намного лучше, чем можно было ожидать. Объясняется это, вероятно, тем, что в это время там работали прекрасные специалисты, в своё время эвакуированные из Москвы, и своего рода ссыльные из Петербурга. Григорий Евсеевич Тамарченко, читавший историю критики, тут же увлёк меня Белинским, а мой однокурсник Альберт Ковач – такой взрослый (ему был уже 21 год!) и умный (он целый год учился на филфаке Венгерского университета им. Яноша Бойяи в Клуже и уже в лицее – Старом протестантском лицее, основанном в середине ХVI века (1557 г.) – читал античных философов) подлил масла в огонь, подарив мне на день рождения только что вышедший в свет увесистый трёхтомник Белинского. Как я упивалась яркими, смелыми, беспощадными статьями «неистового Виссариона»! Как несомненна была для меня приложимость всех его обличений «гнусной российской действительности» к нашему времени! Как казалось, что вот-вот, ещё немного, и появятся и у нас – снова! – Белинские и Гоголи.

– Чем увенчались эти ваши надежды?

– Самое интересное, что какие-то из перемен, которых жаждала страна, всё же наступили. Умер Сталин – и это тут же сказалось на общественной жизни. Стали ощутимы первые признаки приближающейся «оттепели». И хотя в плане политическом «оттепель» эта длилась недолго, в сфере культуры её отголоски звучали ещё много лет, рождая в нас надежду, питая мужество жить и заниматься любимым делом.

Смерть Сталина сказалась на моей судьбе и непосредственно: вышел указ о разрешении браков с иностранцами. Наше c Альбертом Ковачем тяжко испытанное чувство увенчалось законным браком и осенью 1954 года мы оказались в Бухаресте.

– Всё ли шло гладко на новом месте?

– Было много, как я теперь понимаю, удач, но много было трудностей и осложнений. Первые осложнения обернулись для меня, однако, несомненной удачей, определившей – на всю жизнь – моё отношение к Румынии, к её культуре, укрепили мою связь с этой страной, её языком и культурой, связь, которую я ощущаю как подарок судьбы.

Вспоминаю, как мы поступали на работу: в духе времени нам было заявлено, что мы «нужны в Бухаресте». Министерство образования направило нас в недавно созданный Институт русского языка и литературы. Альберт был назначен на свободное место младшего преподавателя теории литературы и русской литературы второй половины ХIХ века. Свободным оставалось лишь одно место – старшего преподавателя, и мне его не положили. Нужно было соглашаться на преподавание языка. И я уже готова была дать согласие, но мой муж,вчерашний соученик по УрГУ, вдруг возмутился и заявил ректору, что преподавать я буду только литературу. Тогдашний ректор Института русского языка и литературы, позднее слившегося с филологическим факультетом Бухарестского университета, в конце концов, после долгих раздумий, оценив мой диплом с отличием и мой, унаследованный от мамы – бывшей студийки 2-го МХАТа – хороший русский язык, назначил меня на этот пост. Я читала курс истории литературы первой половины ХIХ века, куда входили и обзорные главы, которые мне самой нужно было сначала серьёзно изучить, а потом ещё и подготовить к печати, и поэзия декабристов, в которой я была не слишком сведуща. Но главное – это были Жуковский и Грибоедов, Пушкин и Лермонтов! Вот чем я увлекала студентов и чем безумно увлекалась сама!

– Насколько мне известно, вы не только преподаватель, вы являетесь автором многочисленных литературоведческих публикаций. Какие темы вас волнуют, о чём вы пишете?

– Самая, казалось бы, ненужная в Румынии на тот момент специальность-русистика, обнаружила, как и литературоведение в широком смысле этого слова, свою удивительную гибкость и многогранность. Выбранный мною аспект – компаративистика – требовал постоянного расширения кругозора. Пришлось овладевать румынским языком и углубляться в румынскую литературу, вспоминать всё, что когда-то знала. Кроме того пришлось заняться изучением иностранной литературы. Таким образом мой багаж пополнился новыми знаниями из немецкой, английской, французской, из некоторых наиболее близких мне по языку славянских литератур.

Надо признаться, что неодолимая потребность постоянно расширять и углублять свои познания возникла у меня ещё в университете. Помнится, на втором году учёбы я написала свой первую работу о Белинском и, прочитав его на заседании кружка НСО (Научно-студенческое Общество), была жестоко раскритикована ребятами со старших курсов. Почему-то заседание это меня не огорчило, а напротив, придало куражу. Диплом я защищала уже смело и самоуверенно, хотя оппонентом моим – правда, весьма благорасположенным – был знаменитый уральский (впоследствии московский) философ Лев Коган. Из уральского университета я вынесла не только знания, но и немало вопросов, даже загадок. Главной из них был для меня лермонтовский Демон – помню свои бесконечные вопросы о сути этой поэмы, которыми я всуе мучила любимых преподавателей. С попытки прочесть и понять Демона – во всех его восьми вариантах с их многочисленными связями с европейским романтизмом, я и начала свою научно-исследовательскую деятельность на новом месте. И тут же, открыв красоты компаративистики и – буквально направляемая на первых порах, «подсказками» студентов – увенчала галерею, восходившую в моём воображении к античному демониону и даймону Гёте, к персонажам Мильтона, Клопштока, Байрона, Виньи, Блока – величественным и трагичным Лучафэром Эминеску. Моя диссертация так и называлась: «От Демона до Лучафэра. Демонические мотивы европейского романтизма». Часть русского текста вошла в книгу «Поэма Лермонтова «Демон», выпущенную в Москве в 1977 году, количестве 100 000 экземпляров

От Лермонтова пошла дорожка к другим загадкам российской и европейской поэзии и прозы, и в свою книгу «Пушкин и литература вечных вопросов бытия» (Бухарест, 1999) я включила эссе о демонических мотивах русской поэзии ХIХ века и о демонических образах румынской поэзии ХХ века. О лирике и поэмах Пушкина и Лермонтова, Блока и Цветаевой, о прозе Булгакова, о романах Достоевского.

– На настоящий момент вы – человек двух культур, что далеко не для каждого является само собой разумеющимся. Вы одинаково хорошо владеете русским и румынским языками. Как отражается такой дуализм на вашем творчестве?

– Приходится – и это интересно – писать на обоих языках. Единственное, что мешает – не всегда легко решиться, на каком языке начинать ту или другую тему. К большинству из них хранятся – особенно с момента перехода на компьютер – наброски на обоих языках. А между тем, всё труднее решать, чему отдать предпочтение. Жизнь моя сложилась так, что всегда приходилось много переводить с румынского на русский язык. Со временем это стало для меня нетрудным и привлекательным делом. С большим удовольствием я переводила пьесы прекрасных румынских драматургов – Джордже Чиприана, Михаила Себастиана, Думитру Соломона или – с венгерского, вместе с А.Ковачем – Андраша Шюто. В последнее время меня увлекает перевод поэзии, в Румынии она великолепна!

– Наблюдается ли отказ от классического стиха в румынской литературе или сбрасывать с корабля груз вековых традиций – отличительная черта русских?

– В своё время румыны сбрасывали этот груз чуть ли не проворнее, чем даже русские или французы. Многие парижские авангардисты были выходцами из Румынии. И недаром некоторые свидетели этого явления связывали термин дадаизм с румынским языком, а когда – в середине 40-х годов прошлого века – некоторые из румынских авангардистов вернулись на родину, Андрэ Бретон тогда заявил, что центр мира переместился в Румынию.

Не менее ярок и случай с театром абсурда, ряд лучших представителей которого – классик Эуджен Ионеско, или широко известный сегодня в мире французский драматург Матей Вишнек – это тоже переселенцы из Румынии (поскреби хорошенько румына, и ты обнаружишь в нём славянские корни. То же относится – в других случаях – к итальянским и особенно французским корням: отец великого Ионеско был румыном, а мать – француженкой). С другой стороны, я не думаю, что нащупывание свободного стиха есть обязательно сбрасывание груза традиций. На мой взгляд, если свободный стих выбирает поэт талантливый, «значит, это кому-нибудь нужно». Даже у Маяковского, как мы все знаем, при фантастическом дыхании свободы и явном, даже яром «отрицании» всего прошлого, поэзия – там, где она остаётся поэзией – опирается на традицию и от неё отправляется. Своевременно пройти поиски и даже заблуждения авангарда – вещь необходимая для каждой литературы. Это прекрасно демонстрирует румынская поэзия ХХ века – её свобода, раскованность, вольное дыхание во всём, начиная от стиха и кончая мыслью, не говоря уже об образах.

Беседу вела Раиса ШИЛЛИМАТ, 
г. ОБЕРХАУЗЕН,
Германия