Поэтом можешь ты не быть
№ 2016 / 42, 02.12.2016
Ещё В.Ф. Одоевский говорил, что ловить поэта в мелочах – это византийский педантизм. Удивляет другое, с какой лёгкостью в мыслях необыкновенной В. Дворцов решил, что он поэт, да ещё эпический. Поневоле закрадывается мысль: не скрытый ли постмодернист перед нами, который в духе глумливых пародий В. Сорокина на русскую реалистическую литературу создал свой «Правый мир»?
Поэтом можешь ты не быть,
Но гражданином быть обязан.
Н.Некрасов,
«Поэт и гражданин»
Однажды в Доме творчества «Челюскинская» обсуждали работу одного художника – князь Игорь на коне. Коллеги мягко указали ему на невыразительную позу всадника, на сомнительно нарисованного коня и обилие несущественных деталей, мешающих восприятию целого. Он горячо возразил: «Зато у него на броне – символ солнца!» Символика, по его мнению, и значение темы заведомо компенсируют слабую художественную форму.
Всякий раз с грустью вспоминаю этот случай, когда встречаю буквальное воплощение некрасовского «поэтом можешь ты не быть…» – в искусстве, музыке, кино и литературе – некую индульгенцию на право говорить о родине, о родном русском, непоэтичным языком. Есть в этом дерзость, если не сказать нахальство, подменять художественность высокопарным словоизвержением.
Поэма Василия Дворцова «Правый мир» (недавно опубликована на сайте «Российский писатель») формально отвечает жанровым признакам. В центре схема героя, которую автор рекомендует видеть стержнем русской жизни, – отважный воин, труженик, муж, отец. Превращения схемы в полноценного героя художественного произведения не произошло. Временной и пространственный охват, казалось, позволяет автору рассказать о гражданской войне на Кубани, о советско-японских пограничных конфликтах, о взятых в фашистское кольцо Ленинграде и Сталинграде и их защитниках, о победе над Германией и Японией, о мирном послевоенном строительстве… Однако ничего нового, яркого или вдумчивого во взгляде на какой-либо из перечисленных периодов истории, в образной трактовке конкретных эпизодов, в попытке выявить истоки героизма русского человека автор не смог предъявить. Есть описания природы…
Сентябрь цветится. Речка Мга
Петлявится узорно меж болот.
Заладожья простуженный извод.
Осинки откраснели донага…
«Петлявится узорно», «простуженный извод», «откраснели донага» – лишь малая толика перлов псевдонародного лексикона поэмы В.Дворцова, их запас таков, что и на крупной птицеферме было бы пресыщение.
«Англичане так уверены в гениальности Шекспира, что не считают нужным даже прочесть его», – слова английского художника созвучны пушкинским «мы ленивы и не любопытны». Оба высказывания возникают в памяти по прочтении «Правого мира». Такое впечатление, что В.Дворцов, уверенно берущий приступом дерзости жанр поэмы, не читал «Полтавы» Пушкина, «Демона» Лермонтова, «Василия Тёркина» А.Твардовского… Для чего они и другие достойные русские и советские поэты искали, оттачивая, форму, в которую вливали мысль и чувство, получая весомое Слово? Роман Якобсон в статье о Пастернаке писал, что «из стремления продлить и обессмертить старое искусство спонтанно рождалось искусство новое. Повторение оказывалось «шибче, горячей» оригинала, новое возникало не в отмену старому, но совершенно напротив, в восхищённом воспроизведении образца». Для того, в том числе, и писали классики, чтобы в дальнейшем авторы в восхищении равнялись на высокие образцы.
Казак Василий, отирая шрам,
Дымил на солнце как дождём омытый.
Под гимнастёркой, жинкою зашитой,
В плече свербили девять вражьих грамм.
А в сердце спела Божья тишина,
Густилась негой с каждым полным вдохом,
И блазнилась дурнейшим брёхом
Горючая гражданская война.
Таким пародийно-вычурным слогом автор отважно начинает излагать историю героя. Она мелодраматична: герой и персонажи – «химически чисты», словно выведенные из пробирки; лишённые возможности сомневаться, заблуждаться – быть живыми людьми, волей автора они скользят к хэппи энду. Мелодраматизм и в том, что и не вполне положительные и отрицательные персонажи также лишь обозначены. Вот реакция героя на лекцию политрука с характерной, разумеется, космополитической фамилией:
Зачем долдонить про пролетариат
В его интернациональной цели?
Про роль ВКП(б) на авансцене
Грядущих общемировых рейхсрат?
Зачем? Ведь за окном возжитиё,
Вот-вот багульник зацветёт на сопках.
И гуси-лебеди в болотцах топких
Трубят весне предназначение её…
«Напевную поэтику» В.Дворцова – впору рассматривать подстрочником для сурдоперевода, ибо трудно признать, что написанное предназначено для чтения вслух. Совершенно не произносимо – «про пролетариат», да и поэтический размер в строке сломан. Фонетический сдвиг «Про роль» – выводит некоего Пророля(?) на «рейхсрат» (имперский совет – нем.?)… В строке «Грядущих общемировых рейхсрат» мужской род превращён в женский и также сломан размер. Действительно, зачем? Зачем доводить до абсурда картину армейского политзанятия? В 1930-е годы подобные троцкистские речи о роли ВКП(б) в общемировом плане были уже в принципе невозможны в подразделениях Красной Армии.
Штампы «багульника, зацветающего на сопках» (не иначе, как позаимствованного из популярной песни 1970-х гг. ВИА «Самоцветы»?), «гусей-лебедей» и «болотцев» – ясное дело – «топких», изящно оттеняет загадочное «возжитиё»… Что это? Житие полным возом? Или, судя по ударному, во всех смыслах, «ё», это провинциализм, специфическое местное ругательство? Скорее всего, это вымученное псевдо-церковнославянское с неверным «ё» вместо «е» ради рифмы.
Отрицательные, то есть фашисты, достойны карикатуры и только, считает автор.
Но ровно в полдень, хоть сверяй часы,
Лес за околицей залился гулом:
Шесть «панзеров», тупых, квадратноскулых,
Ползли, задрав короткие носы.
Дорога выгибалась под селом,
Удобно в бок фашистам бронебойным –
Хлесть из болотца! Танки межсобойно
Подёргались, и к лесу напролом.
В.Дворцов лишь обмолвился насчёт секретного оружия, но оставил читателя в неведении о калибре, прицельной дальности и убойной силе «болотца», из которого хлещут бронебойным по «панзерам»? Следующая загадка о «межсобойном подёргивании танков» и отправлении их «к лесу напролом» – шли бы вы лесом! – заставляет забыть предыдущую.
Есть в поэме и патетика. Должна была быть, но её вытеснила пошлая (от слова пошлó – то, что стало расхожим) риторика:
И вкруг легли: коль смерть – на всех одна.
Коль погибать – лишь Богом все судимы.
Мы, русские, ни кем непобедимы –
Нас не сломать ни чем и никогда!
Нас не согнуть – в нас вера и любовь,
Мы, русские, – надежда всей планете.
Судьбу свою мы, не торгуясь, встретим,
В бою за други изливая кровь.
Изливают «горечь обиженных жалоб» (читайте Маяковского!) – кровь проливают. Никем и ничем следовало написать слитно… Но ведь даже не об этом речь. Ещё В.Ф. Одоевский говорил, что ловить поэта в мелочах – это византийский педантизм. Удивляет другое, с какой лёгкостью в мыслях необыкновенной В. Дворцов решил, что он поэт, да ещё эпический.
Поневоле закрадывается мысль: не скрытый ли постмодернист перед нами, который в духе глумливых пародий В. Сорокина на русскую реалистическую литературу создал свой «Правый мир»?
В каждой настоящей поэме есть строчки, которые раз услышав, человек запоминает на всю жизнь, они всплывают в памяти к случаю, приходят на выручку афоризмом, заменяющим долгое объяснение, вспоминаются просто потому, что красивы, певучи. Ничего подобного нет в «Правом мире». Одного этого достаточно, чтобы спросить, к чему было начинать поэму(!) на тему трагической и героической истории родины, если в таковой не нашлось ни одного поэтического образа?
К чему начинать
историю снова?
Не пачкай бумаги
и время не трать!
Но где же оно –
первородное слово,
которое сладко
сто раз повторять?
Может быть, вопросы Н.Асеева из поэмы «Маяковский начинается» станут прямым напоминанием отважным, берущимся излагать в столбик «историю снова», об ответственности перед Историей и Словом?
Александр МЕДВЕДЕВ
Добавить комментарий