Антон КУЗНЕЦОВ (SALTANOFF). ТРАМВАЙ (рассказ)

№ 2003 / 22, 30.05.2003

Всегда чувствовал себя неудобно, когда нужно было немного рассказать о себе. Может, оттого, что я знал, что, кроме избитых штампов, я ничего не мог о себе сказать, а может, и потому, что мне всегда казалось, что люди ждут от меня совершенно другого. Да и сам, когда слушаешь другого человека, рассказывающего о себе, думаешь, что либо он что-то недоговаривает, либо говорит что-то не то. Почему бы ему не рассказать, как он воровал у родителей деньги и пропивал их в подъезде с друзьями? Или «стучал» в милицию на родного деда, «гонящего» у себя в доме самогон? Вот это все послушали бы с удовольствием… Но такого о себе никто не расскажет. А так… что я могу добавить в череду банальных историй? Родился, учился, работал, женился, стал отцом, умер. Вот и вся биография. Вы всё прекрасно знаете наперёд за меня. Единственное, что могу добавить, что больше всего на свете люблю путешествовать. Начиная с шестнадцати лет я объездил всю страну автостопом с гитарой на плече, начиная от Сургута, где, собственно, и родился, и оканчивая Кавказом. Был и в средней полосе, и в Москве, и в Питере. Любимые города – Самара и Екатеринбург. Зарабатывал на жизнь игрой на гитаре у магазинов, жил в палатке за городом, иногда приходилось ночевать в подъездах, на чердаках и в подвалах. Летом 1997 года около недели прожил на крыше высотного дома в Екатеринбурге. До 2002 года я писал только песни и стихи, но с весны 2002-го начал писать прозу.

Веду активный образ жизни: летом катаюсь на роликах и велосипеде, а зимой на сноуборде. Основатель и фронтсайдмен сургутской хард-кор-группы 3pleLipStick. Если хотите пообщаться по e-mail, пишите на saltanoff(собака)hotbox.ru.

 

Антон КУЗНЕЦОВ (SALTANOFF)

 

ТРАМВАЙ

 

1.

Это июньское утро для следователя милиции Николая Ивановича Скобелева началось с выезда на довольно странное дело. Впрочем, оно таким и не было, но просто подобные дела он жутко не любил. Он ещё пил свой утренний кофе в своём блёклом, даже в такое солнечное утро, кабинете, когда к нему позвонил с третьего этажа его непосредственный начальник майор Шишкин и сказал, чтобы он немедленно брал машину и выезжал в морг для опроса свидетелей. Деталей Шишкин не сообщил, сказал, что на месте он сам сориентируется и чтобы поторопился. Оставив свой кофе недопитым на столе с кипой дел, он поднялся, взял папку и вышел во двор, где его уже ждала машина. За рулём сидел обноновец Визашин, по его лицу Скобелев понял, что тот вчера пил. Они хмуро пожали друг другу руки, Визашин уже знал, что они едут в морг. Хоть это и не являлось его прямой обязанностью, но водить машину он любил, а вот вылавливать наркоманов по городу – не очень. Щёлкнув на панели магнитофона, Николай Иванович включил «Наше радио», Визашин завёл машину, и они поехали. До морга ехать было около пятнадцати-двадцати минут (учитывая утренние пробки), но всё это время они провели молча. Разговаривать, в принципе, было не о чем, как всегда. Визашин вряд ли поднял ему настроение, говоря об очередных блядях, с которыми он путается, а ему, Скобелеву, это было бы как ножом по сердцу; от него неделю назад ушла жена с ребёнком к какому-то бизнесмену, и всё отделение это уже знало, а кое-кто и подтрунивал над ним. Одним из этих нетактичных коллег был и Визашин. Да и вряд ли двадцатипятилетний человек понял бы масштаб этой трагедии для Скобелева. Он был ровно на двадцать лет его старше и на вещи смотрел несколько иначе, чем его попутчик.

В приёмной морга их ждал главврач и перепуганная тётка с авоськой («Свидетель», – тоскливо подумал Скобелев), которая приехала вместе с телом покойного на машине «Скорой помощи». Главврач отдал ему какие-то бумаги и документы покойного и пытался улизнуть, сославшись на крайнюю занятость. Скобелев поинтересовался по поводу тела, желая посмотреть труп. Как выяснилось, погибший, скорее всего, был приезжим, и Екатеринбург был транзитной станцией в его поездке. Скобелев выяснил это, рассмотрев обрывки паспорта покойного, наполовину залитого кровью, в нём он обнаружил рвано-помятый билет с оторванной линией контроля от Тюмени до Екатеринбурга, новый билет от Екатеринбурга до Минеральных Вод на сегодняшнее число, но абсолютно не поддающуюся чтению из-за потемневших разводов крови, подпорченную кровью фотографию миловидной девушки («Любимо… от Вики…» – гласила наполовину видная надпись на обороте); с фотографии из паспорта на него смотрел серьёзный молодой человек с внимательными глазами. Лицевая страничка с данными абсолютно не поддавалась никакой идентификации, вообще, практически всего паспорта не было, была лишь его драная задняя половина; место прописки – Тюмень, улица Республики. Помимо паспорта Скобелеву вручили ключи, жетончик от камеры хранения и потёртый бумажник, в котором почти не оказалось крупных купюр. Скобелев знал, что при несчастных случаях, таких, как этот, работники морга не всегда чисты на руку, но, как говорится, не пойман – не вор, и с этим приходится мириться. Смерть наступила в результате аварии, молодой человек, зазевавшись, шагнул под трамвай, беднягу просто разрезало на несколько кусков прямо на глазах толпы, стоящей на остановке. Опросив свидетеля и сняв с неё устные показания, Скобелев понял, что это не было самоубийством, смерть наступила действительно из-за несчастного случая. Шокированная тётка с авоськой взахлёб говорила о том, как парень переходил дорогу и смотрел только в одну сторону, а именно – в сторону приближающихся машин по ту сторону дороги. Он просто не заметил трамвая по той простой причине, что не смотрел в противоположную сторону и даже не слышал его, потому что, со слов свидетеля, слушал плеер. «И остались от парня только рожки да ножки», – устало, но иронично подумал Николай Иванович. Двадцать с хвостиком лет в милиции сделали его, мягко говоря, равнодушным к человеческим трагедиям. Уход жены, по сравнению с этим, для него был сродни апокалипсису, уже неделю он по-человечески не ел, а груда носков и прочего нестиранного грязного белья становилась день ото дня всё больше и больше. А смерть какого-то тюменца в самом расцвете лет казалась ему настолько обыденной, что он даже об этом не задумался. Попросив главврача поместить тело в холодильную камеру на сохранение, до выяснения обстоятельств по поводу родственников, он вышел на улицу и сел в машину. Там сидел Визашин и курил. Скобелев помнил, что курить натощак вредно, но у него так засосало под ложечкой, что он не удержался и закурил. В молчании они просидели около минуты.

– Ну, так что там? – вяло поинтересовался Визашин.

– Да пацан дорогу переходил и под трамвай попал, разрезало на фиг на куски… Молодой совсем… – он достал обрывки паспорта. – Судя по фотографии, ему где-то около двадцати. И из Тюмени. Ладно, давай рули в контору, будем запрос в Тюмень делать, а вещдоки на экспертизу – пускай определяют, кто он и всё остальное.

– Дай паспорт глянуть, – протянул руку Визашин. Больше всего его заинтересовала фотография девушки. Она счастливо улыбалась, а ветерок потрёпывал её рыжие длинные волосы. Фото было сделано где-то на море. Визашин плотоядно сглотнул слюну. – А девка-то ничего! Жаль, что не тут живёт…

– Ладно, давай сюда документ, и, вообще, поехали.

Скобелев сунул окровавленные остатки от документов неизвестного в полиэтиленовый пакет, Визашин завёл машину, нацепил на нос солнцезащитные очки, и они тронулись. В конторе Николай Иванович сделал запрос в Тюмень. Остывший утренний кофе ждал следователя в его кабинете.

Результаты экспертизы были готовы через неделю. По остаткам билетов и паспорта смогли выяснить личность погибшего и адрес, по которому и отослали извещение о смерти. Потом Скобелев сделал несколько звонков. Один из них был в морг. Как оказалось, покалеченное тело покойного было приговорено к скальпелям студентов-практикантов.

…Дома его ждала неубранная квартира и прокуренная кухня с пепельницей, ощетинившейся окурками, как ёжик.

 

2.

– М-да, всё-таки сиськи – это круто!.. – глотнув пива из запотевшей от холода бутылки, сказал Денис.

На улице стояла прекрасная солнечная погода, именно такая, когда даже с утра печёт так, что находиться дома просто невозможно, и люди, как ленивые животные, стекаются на пляж реки прямо с утра. Денис с Пашкой валялись на зелёной лужайке в парке на траве и пили пиво. Их разгорячённые от жаркого июньского солнца тела жаждали тепла, и майки жалкой кучкой лежали рядом. Любознательный муравей пересекал оранжевое пространство майки с одного конца в другой. Невидимые кузнечики стрекотали в стебельках травы, в воздухе летали стрекозы, одна ярче другой, а парни просто валялись в траве и обсуждали одну из самых животрепещущих тем, которые могли прийти в их захмелевшие головы прямо с утра. Солнечные лучи отражались от белых торсов, солнечным светом было залито всё пространство парка, города, а может, Вселенной. Рядом с ними молчаливо лежала акустическая гитара «Fender». Пашка, отгоняя веточкой назойливого слепня, пытался хоть как-то поддержать разговор:

– Ну, не знаю, я как-то внимание не акцентирую на определённых частях тела, мне главное, чтоб человек хороший был…

– Да ну тебя, ничего ты не понимаешь в колбасных обрезках!.. Сиськи – это главное в чувихах! Я просто тащусь, это самое клёвое, что придумал Господь! Не знаю, кто-то тащится от задниц, кому-то нравится талия или шея, а я просто балдею от сисек. Буфер – это мегакульная вещь! Знаешь, у меня было много девок, ну, в смысле, с кем я встречался, но у меня уже складывается такое ощущение, что у меня были романы не с конкретными девушками, а с конкретно взятыми сиськами. У одной были маленькие аккуратные груди, у другой классической формы, у третьей были просто огромные, а у четвёртой они были круглые, как мячи. У каждой они были разные! Но знаешь, какие сиськи по-настоящему офигенно респектные? Сиськи, которые я бы занёс в красную книгу? Круглые, большие и офигенно твёрдые, как моя задница, сиськи! Круче этого только космос. Ну, ещё имеет значение форма соска, цвет!..

– Да… Ну ы раскатал!.. Может, ты ещё трактат напишешь о сиськах? У тебя, я думаю, неплохо бы получилось.

– Непременно напишу! – Денис потянулся за гитарой, поставив в траву своё недопитое пиво, бегло проиграл несколько рок-н-ролльных фраз и откинулся на спину, мечтательно глядя в голубое июньское небо. – А знаешь, Пашка, скорей бы уже Тёма приехал… Вот мы тогда побухаем!.. Да и девок нацепляем целый вагон. Тема по тёлкам спец, ты сам знаешь!.. Он же мне звонил вчера, говорил, что билеты не может взять, но сказал, как только возьмёт – сразу же позвонит. И оставим мы тебя, дурака, тут одного, а сами на море поедем!

Пашка шутливо стукнул его в плечо, пытаясь как-то защититься:

– Вот так вот вы со мной?! Подонки…

– Ага! – беззаботно закивал головой Денис. – Мы такие!..

– Счастливые… – протянул Пашка. – А я вот всё лето буду горбатиться, весело, да? Один буду на пляже валяться… Скука!

– Чувак, в этом есть и свои плюсы, заметь! Помнишь, в прошлом году мы с тобой тоже оставались здесь, и что, разве стрёмно было? Ты помнишь хотя бы одну неделю, чтоб ты не был укурен, пьян и остался без девки?! Не было такого! А всё, знаешь, почему? Да потому, что все чуваки сваливают на море, сам понимаешь, от местных чувих уже тошнит, а, судя по статистике, женщин в процентном соотношении с мужчинами гораздо больше, и что мы получаем летом? Полное раздолье!!! Куча бесхозных девок шляется по паркам и пляжам в надежде найти хоть кого-нибудь, кто бы их запердолил! Так что не вешай нос! Всё будем пучком!

– Ага, тебе легко говорить, сам-то на море сваливаешь… – уныло посасывал своё пиво Пашка. – Загорелых тёлок будете с Тёмой драть… Эх!..

– Ну, извини, я весь год въ…бывал, в натуре, как папа Карло, а ты ходил буи пинал, так что каждый имеет то, что он заработал, – и он лихо отыграл рок-н-ролльный солячок. – Гитарка что-то не строит…

И он начал крутить колки, вслушиваясь в каждый звук.

– Пиво кончилось, – констатировал факт Пашка. – Я сейчас! – И он направился к ближайшему киоску.

Денис остался на травке, наигрывая что-то из Чака Берри и думая о Тёме. Он был ему как брат, и этим летом они не станут оставаться в Минводах, как обычно, а двинут на море. Денис поднял голову. Там, в вышине, маленькими чёрными точками нарезали круги ласточки. День обещал быть умопомрачающе жарким. Сирень лениво поникла под испепеляющими лучами солнца.

 

3.

Непонимание… Жестокая лажа, которая просто уже задрочила… Ну, что за херь?! Жизнь продолжается, мы едем дальше, и вроде бы всё в порядке, дни мелькают, как столбы вдоль железнодорожных путей (вид из вагона-купе, хотя… кому как, кто-то едет и в бичевозе…), но что-то уходит из наших отношений… Любовь. Странное слово, которое мы слышим на каждом шагу. Непонятное, что-то совсем эфемерное, что-то будоражащее наше воспалённое сознание, что-то, без чего так не по себе, любовь… Так что же это? И почему она так иссякает, как песок из даже очень крепко сжатого кулака? Она уходит, какой бы сильной она ни была… Красота отношений, гармония чувств уходят вместе с ней, оставляя непонимание дрожать крупными каплями в напряжённой атмосфере между нами… Почему так происходит? Так не хочется верить в нигилистическую вату о том, что все чувства, которые испытывает человек, это просто электрохимические импульсы в мозгу и что это всё просто биохимия… Знать, что всё именно так, – такое заподло… Но, по-моему, всё обстоит именно так. Женщина начинает искать кого-то лучше, мужчина же начинает искать просто ДРУГУЮ. Такова полигамная его природа. Такими нас создал Бог. И в этом никто не виноват. Не виноват и я, не виновата и Вика. Что-то есть такое, что разводит нас по углам одного ринга, что-то заставляющее нас бежать друг от друга. Хотя бы на лето. Но всё равно, мы оба знаем, что друг без друга мы не сможем… Я сижу у раскрытого окна и пью холодный чай с лимоном. За окном ночь. Тёмное небо, из-за чернильных туч не видно звёзд, лишь изредка вспышка молний озаряет скверик за окном. Ещё недавно ливень трепал почти голые деревья со слегка распустившимися первыми клейкими листочками, а теперь хлещет по сочным зелёным веткам; стучит по жестяному подоконнику по ту сторону окна, брызгая тяжёлыми каплями на потускневшие цветочные горшки с лиловыми колокольчиками.

Внутри такое странное чувство… Осталась последняя ночь. Это всегда так перед отъездом. Смутное чувство тревоги. Утренний поезд увезёт меня к морю, а сначала небольшая остановка в Ебурге на пару деньков. Там меня ждёт Катя. Сколько мы уже знакомы? Надо посчитать… Этим летом будет шесть лет… Срок. И не то чтобы мы были прямо-таки без ума друг от друга, но она мне нравилась, более того, у нас было много общего. Тем более, я знаю, что она меня ждёт, и это немного вдохновляет. Катя красивая. У неё длинные (даже длиннее, чем у моей Вики) светлые волосы, большие выразительные голубые глаза и сочные губы. Последний e-mail, который пришёл от неё, был неделю назад, она писала, что свободна ещё пару недель, а потом у неё начинается практика в её медицинском институте, так что мне следовало поторопиться. За пару деньков можно успеть пошляться по клубам, погулять по городу, да и просто классно провести вдвоём время. Письмо кончалось так: «…в общем, приезжай! Обещаю тебе сделать с тобой такое, что с тобой ещё никто не делал, предки уехали к бабушке до конца июля… Понимаешь, о чём я? Жду, целую! Катя». В общем, мне сулилось приятное приключение. А зная Катю, я предполагал, что у неё уже готов прекрасный план нашего совместного времяпрепровождения.

Оставалось несколько часов. Собранные сумки ждали меня у порога. Я завёл будильник, чтобы не проспать, стянул с себя джинсы и провалился в тягучую яму сна.

4.

После вчерашней пьянки Катя чувствовала себя совершенно разбитой. Дикая пьяная туса постепенно оживала. Машка с её курса и Миша Круглов, весь вечер протрахавшиеся в закрытой ванной, спали на полу. На диване спали Ленка с Танькой, которых Катя терпеть не могла, Ринат, которого она знала уже года три, он играл в какой-то группе на барабанах, и ещё какой-то чувак, имени которого Катя не помнила. В соседних комнатах спали остальные. Прошедший сейшен Катя помнила смутно. Клубы сизого дыма, перекошенные рожи, орущие вместе под «Korn» – «ARE YOU READY?!!!!!!», горький портвейн, распитие тайком водки на кухне с Машкой и Мишей, которые потом уединились в ванной. Водка была принесена Мишей, который в первую очередь хотел ублаготвориться сам, а выпить он любил. Катя давно не посещала таких тусовок, завсегдатайкой которых она была раньше. На эту тусу её притащил Женька, престарелый панк, откуда-то из Сибири, рыжий, как чёрт. Они вместе как-то были на концерте «ЧайФ», и Катя непонятно зачем дала ему свой телефон. А он взял да и позвонил. Спустя полгода. Как это ни странно, на тусе оказалось до туёвой хучи знакомых. Всё сводилось всегда к одному и тому же: все напивались, кто-то в нычку курил траву в подъезде пролётом выше, потом разбивались на парочки кто мог и занимались друг другом. Женька пытался что-то предпринять в её направлении, пока был ещё не настолько пьян, но, видя нежелание со стороны Кати, отстал и решил напиться, пока был ещё алкоголь. Катя переступила через спящие тела и прошла на кухню. Там сидел Пашка, который играл в одной группе с Ринатом, только на басу, и флегматично жевал батон, запивая чаем. Жестом предложил чаю. Катя села рядом на табуретку и отхлебнула из его кружки. Чай был невкусный – с бергамотом, Катя его с детства терпеть не могла. Пашка же, уставясь в одну точку, не реагировал на окружающий мир. «Вспоминает свои вчерашние танцы на столах, – иронично подумалось Кате. – Если после вечеринки стыдно, значит, она удалась!»

– Слушай, Пашка, а какое сегодня число? – вдруг, словно вспомнив что-то, спросила Катя.

Тот взглянул на свои часы:

– Двадцать восьмое.

– Бля… – выдохнула та и метнулась в сторону двери, нашла из всей кучи обуви свои босоножки и, хлопнув тяжёлой дверью, скатилась вниз по лестнице. В подъезде было сумрачно и прохладно. «Блин, совсем из головы вылетело! Сегодня ж Артём приезжает! Блин, как я могла забыть!»

И она поспешила домой. Полчаса тряски в трамвае до Дома кино на Луначарского взбодрили её. Мимо проплывали выцветшие фасады домов, бывшие когда-то жёлтыми; люди, спешившие на работу, торопливо шагали или мялись на остановках. Разбуженный мегаполис шевелился медленно и неохотно, как ленивый зверь.

Дома она влезла под горячий душ, почистила зубы и, свежая и разгорячённая, уселась на кухне, с большой чашкой чая со смородиной и молоком. В кассетнике надрывался Курт: «I feel stupid and contagious Here we are now entertain us A mulatto An albino A mosquito My libido Yay, a denial!!!» Катя подпевала ему тонким женским голоском. Кобейн ей нравился. Особенно его параноидальные, как у загнанного пса, глаза. Ей было его жалко, но в нём сквозила скрытая сексуальная агрессия. Катя это чувствовала.

Она посмотрела на часы, до поезда Артёма оставалось ещё несколько часов. Допив чай, она прошла в комнату и рухнула на кровать, закрыла глаза и… уснула. Когда она открыла глаза, первая мысль, которая как ножом полоснула её мозг, была: «ОПОЗДАЛА!!! ПРОСПАЛА!!!» Взглянув на часы, она успокоилась. До поезда было ещё около пятидесяти минут, и Катя даже успела постоять перед шкафом со шмотками и подумать, что надеть. В конечном итоге выбор пал на застиранные добела клешёные «ливайсы» и короткий топ, выгодно подчёркивающий её солидные выпуклости. Критично взглянув на двойника в зеркале, она осталась довольна, натянула на голову кепку «bulldogs», а на ноги кроссовки и выскочила из дома. Старый трамвай с облупившимися боками кряхтя довёз её до вокзала и, качаясь, как инвалид-фронтовик без трости, пополз дальше.

Вокзал встретил её суетой, цыганами, вольными торговцами и бомжующими таджиками. Катя пробралась до табло, посмотрела, на какую платформу и путь прибывает его поезд, и спустилась в подземный переход под железнодорожными путями. Битая плитка на стенах, грязь и лужи с деревянными настилами и вечно спешащие люди. Платформа была усеяна плевками, окурками, билетиками, обрывками газет, мятыми пробками из-под пива и прочей мелочной дрянью. Его поезд уже стоял на своём пути, и она взглядом начала искать его одиннадцатый вагон. Восьмой, девятый, десятый… А вот и он!

Артём стоял на перроне в голубых широких джинсах, в огромной, как парус, белой майке и курил. Увидев её, пальцами стрельнул бычком под колёса вагона и, улыбаясь, широко развёл руки. Катя не долго думая кинулась к нему на шею. Он обнял её и поцеловал в щёку, а она всё прижималась к нему и прижималась, не желая отпускать. «Соскучилась», – мысленно улыбнулся он. Катя вдыхала его запах. Это был её любимый «Azaro chrome», и она просто не хотела выпускать его из своих объятий. Потом нежно прикоснулась своими губами к его губам. «Начало неплохое…» – подумалось Артёму, поймавшему косой взгляд полной проводницы из тамбура вагона.

Полчаса ушло на то, чтобы добраться до дома Кати. Там Артём залез под душ, и когда он вышел, они просидели вдвоём на диване, невнимательно смотря MTV и как бы ненароком приставая друг к другу, достаточно безобидно… Артёму это нравилось, это было забавно, и он знал, что его ждёт ночью. Рядом лежала пластмассовая ванночка с розовым клубничным мороженым, которое Катя купила предварительно для этого случая. За окном шелестел листьями старый тополь, и впервые за последние несколько месяцев Артём почувствовал, что ему было просто хорошо. С Катей он чувствовал себя действительно в своей тарелке.

…Он и не заметил, как она задремала. Аккуратно выскользнув из её объятий, он прошёл на кухню, начеркал на обрывке бумаги записку, мол, не теряй меня, я на пару часиков по магазинам, вышел в коридор и тихо закрыл дверь. Щёлкнул замок. Он воткнул в уши наушники и вышел из подъезда.

 

5.

Надежда Николаевна нервно докуривала сигарету в лаборантской и уже слышала, как аудиторию, если её можно было так назвать, заполнили студенты. Она работала тут уже не первый год, в подвале университета, и многого успела насмотреться. Не многие тут выдерживали больше полугода, а Надежда Николаевна женщиной была угрюмой и с тяжёлым характером. Она не любила свою работу, но уже достаточно привыкла к ней, и к запаху формалина, и к трупам бомжей. Студенты под её руководством проходили тут практику, учились делать первые разрезы на мёртвых тканях. Вспомнив, что подходящих трупов для практики уже нет, она тяжёлым грузным шагом прошла в холодильную камеру и выкатила в помещение к студентам свежий холодный труп. Студенты стояли у ванн с формалином и рассматривали останки какого-то бомжа. Молодые девчонки шушукались, а парень в очках нервно сглатывал слюну. Это были её любимые третьекурсники, разрезавшие с ней не один труп, но напряжение Надежда Николаевна всё равно чувствовала. Она подкатила носилки с трупом к хирургическому столу и вывалила труп на холодную поверхность. Студенты стали нехотя подходить. Последней подошла её любимица Катя Рубцова, флегматичная и бесстрашная, на взгляд Надежды Николаевны, девушка. При виде покойника она вдруг неожиданно вскрикнула, побледнела и, потеряв сознание, упала на пол, гулко стукнувшись головой о холодный кафель.

 

г. СУРГУТ,

Ханты-Мансийский автономный округ