Город, который нельзя называть

Рубрика в газете: Война – не конец жизни, № 2019 / 39, 24.10.2019, автор: Алина ОСОКИНА (УЛЬЯНОВСК)

Новости я перестала смотреть в 2014 году, когда танки давили мирных граждан, а жилые дома обстреливали «Грады». Не верилось в реальность всего происходящего, мир в очередной раз разлетелся на осколки. Всё, что демонстрировали СМИ, казалось ужасным фарсом. Прошло пять лет, и мне удалось увидеть то, что сейчас происходит на территориях, где совсем недавно шли военные действия.

Мы едем к границе непризнанной миром республики небольшой дружной компанией. В салоне машины постоянно раздаются какие-то шутки, мы смеёмся, и вдруг кто-то говорит: «А давайте позвоним чьей-нибудь маме и расскажем, куда мы едем». И тут повисает тишина. Город, в который мы едем, нельзя называть родителям, друзьям, коллегам. Они не поймут, ведь все думают, что там до сих пор идёт война, там стреляют…
Пересекаем границу. Первое, что мы видим –сгоревший танк на обочине – и это всего лишь в каких-то десяти метрах от российской границы. Справа и слева от нас тянутся бескрайние непаханые поля, редкие машины попадаются навстречу, солнце движется в сторону горизонта. Единственное, что ты сейчас испытываешь, глядя в окно машины, – это спокойствие. Удивительное глубокое ощущение покоя будет сопровождать меня всю поездку.
По дороге водитель предлагает заехать к мемориалу ополченцам Краснодона. Я долго изучаю таблички с именами павших. Больше всего меня поразило внушительное количество ополченцев 1928, 1929, 1937, 1941 годов рождения. Людям, пережившим страшную войну, пришлось окунуться в неё заново, и несмотря на преклонный возраст, они встали на защиту своей земли. Ищу на табличках своих ровесников и нахожу одного парня 1993 года рождения. Конечно, здесь далеко не все, и выводы делать преждевременно, но я буду думать о молодёжи все эти дни.
Вечером въезжаем в столицу народной республики, нужно успеть до комендантского часа. После 23.00 на улице появляться нельзя – город живёт по законам военного времени. Хотя, как рассказывают местные, если очень надо, можно договориться в комендатуре, и тебя не тронут.
Утром мы снова садимся в машину, и начинается знакомство с городом. Сложно отделаться от ощущения, что ты не в 1941 и даже не в 1945, а в 2019, и что до войны город был каким-то другим, я не знаю каким, но он был. Вместо обычной экскурсии с дежурными «посмотрите направо, посмотрите налево» нам показывают следы обстрелов, разрушенные дома, свежие памятники ополченцам, убитым журналистам и мемориальную доску с именами погибших, на которой я снова ищу имена своих ровесников…

За дни, проведённые в городе, я ни разу не слышала выстрелов, не видела ни одного военного. Мы в глубоком тылу. Обстрелы идут только на линии соприкосновения. Нам говорят об этом, как о чём-то обыденном, давно вошедшем в привычку. Вообще местные не любят рассказывать о войне, лишь по обрывкам разговоров ты складываешь свою картину произошедшего и убеждаешься, что всё можно пережить. Тебе рассказывают, как невозможно было хоронить погибших, потому что не работали морги и некому было выдавать разрешение на захоронение на кладбище, а стояла жара, и людей закапывали, где придётся. Как проводили долгие часы в очереди за водой, а потом бежали с ней под миномётными обстрелами. Как варили из чего придётся суп во дворе, как писали друг другу мелом сообщения на подъезде, как тушили пожар, как помогали одиноким бабушкам… А в конце обязательно добавляют: «Ну, через три месяца мы привыкли». И ты вдруг понимаешь, что война не конец жизни, а только её страшная часть, которая, в то же время, очищает, отрезвляет и заставляет по-новому взглянуть на мир.
Люди, пережившие войну, всегда неохотно о ней вспоминают. Они говорят только для того, чтобы мир знал правду, чтобы мир, наконец, признал их право на жизнь. Для них важно, чтобы к ним приезжали люди из Большой России, им важно чувствовать, что они не в изоляции, что их воспринимают не как жертв войны, а как обычных людей.
И снова мы едем в Краснодон в музей «Молодой гвардии». Никогда я не слышала столь проникновенного рассказа, мне казалось, что я за руку прошла вместе с этими ребятами через всю их недолгую жизнь. И невозможно сдержать слёз, когда ты слышишь, каким страшным пыткам подвергались молодогвардейцы, и невозможно понять нам, изнеженным, как можно было эти пытки выдержать. Именно здесь я нахожу ответ на свой вопрос: «А как молодёжь откликнулась на события 14-го года?» Мне спокойно отвечают: «Как молодогвардейцы». И затем рассказывают, как из фойе музея молодые ребята уходили на передовую…
Мои ровесники – дети 90-х, рождённые на сломе эпох, когда растаптывалось само понятие «Родина», когда имена советских героев смешивались с грязью, а новыми героями становились предатели и убийцы. И в бесконечной чехарде переоценки ценностей и смены морали, эти ребята сумели сохранить главное – любовь к своей земле, дому, народу. Большую роль в этом, как мне кажется, сыграли именно молодогвардейцы, которые вошли в генетический код этих ребят. И мне бы хотелось, чтобы каждый человек, живущий на нашей планете, побывал в музее «Молодая гвардия», чтобы каждый «прошёл с ними за руку», возможно, тогда равновесие в мире было бы восстановлено…
Мы знакомы с людьми, принимавшими нас, всего пару дней, а прощаемся, как с самими близкими родственниками, и непременно обещаем вернуться.
Нужно ехать домой. Мы снова пересекаем границу, машина времени переносит нас обратно в будущее, где ярко светят огни на трассе, где масса магазинов с яркими вывесками, где люди совсем забыли, что такое война…
Нам запрещено давать в социальные сети информацию о том, где мы были. Такова политика. С одной стороны действует программа реинтеграции, Большая Россия всячески поддерживает независимые республики, вот только город, в котором мы были, нельзя называть никому.