НЕБО КАК ОТСУТСТВИЕ

О романе Михаила Елизарова «Земля»

Рубрика в газете: Интригующая тьма, № 2020 / 9, 12.03.2020, автор: Алексей ТАТАРИНОВ (г. КРАСНОДАР)

Все, кто заинтересован в развитии новейшей прозы, ждали романа Михаила Елизарова. Яркий мастер мрачных эпосов, чуждый шишкинского копания в приятных мелочах существования, Елизаров приучил нас к интригующей тьме своих текстов. В «Мультиках» зло слишком прожорливо, чтобы оценить в этом произведении работу древних структур, отвечающих за солнечную брутальность. Иное дело – «Pasternak» и «Библиотекарь». Они полны жестокого смеха, деятельной тоски по Советскому Союзу и авторского стремления – да, не без иронии, показать основы жизни мужской цивилизации. Не воспоминаниями о солнечных зайчиках занимается она, а ищет врага – личного и врага системы. Однако особенно важен для меня сложножанровый текст Елизарова «Бураттини. Фашизм прошёл» с анализом культовых сказок и мультиков как религиозных посланий о повсеместном присутствии небытия. Хочешь узнать основы нашего влиятельного гностицизма – читай «Бураттини».
И сейчас на моём телефонном звонке стоит «Любовь загробная» – песня давно почившего Юрия Клинских, лидера группы «Сектор газа». Меня всегда интересовали и плохой голос Юрия, и дурные его рифмы, а главное – дикий, даже в 90-х не знавший равных отвяз. Создавалось впечатление, что «Сектор газа» в балладах непотребных, в народном постмодернизме пытался настолько перейти границу, что личное отчаяние автора (битого наркотиками, алкоголем, мировоззрением) компенсировало недостатки поэтики.


Начав читать «Землю», сразу вспомнил о Клинских. Слышал (но не слушал), что Елизаров почти десять лет пишет и исполняет на концертах песни весьма агрессивного содержания. В них тот же максимум отчаяния, переход границы и ёрническое обращение со смертью-небытием-тлением. На телефон Елизарова поставить не смогу – арестуют или уж точно оштрафуют. Домашние попытки слушать песни автора «Земли» без наушников привели к локальной нравственной катастрофе – мат везде, избыточность управляемого автором хамства шумит сильно. Но и в другом проявляет себя катастрофа – в самоотрицании испробованного Елизаровым честнейшего «нового реализма», в инфантильной незащищённости этого большого (я не только о росте) 46-летнего мужчины.

Внешне хулиганские песни Елизарова трогают желанием аэда наших дней вещать о тотальном человеческом поражении, о том, что бобок ждёт нас и в отношениях с богами, и в попытках слияния с женщинами, и в схватке-объятиях с небытием.

«Земля» – расширенная (в перспективе – до так и не законченной леоновской «Пирамиды»; вроде бы обещано продолжение) баллада о взаимодействии с небытием в контексте становления двух жанров – романа воспитания и романа производственного. Смешок мой тут сложно не уловить: прелесть песенной страшилки в краткости, в музыкальной ритуальности, в идиотической субъектности обращения то к «скандинавскому пантеону», то к «солдатскому гранжу», то к «ассасину» с «поездкой в Непал». Этот тип субъектности спасают гитара, голос, лаконизм и, конечно, валькириево признание о том, что даже Валгалла, не говоря о более приятных местах посмертия, кончилась навсегда.

В романе, понятно, всего это нет. Слишком долго, иногда – провокационно мимо. Есть в романе важная эпитафия. Она оказалась на могиле деда главного героя по недоразумению: «За смертной гранью бытия, / В полях небытия, / Кто буду – я или не я, / Иль только смерть ничья?» Повторяют её в тексте несколько раз, часто – не цитируя – плывут по её течению. Михаил Елизаров, одарив читателя тем, что далеко не каждый умник прочитает, написал роман не о кладбище и не о смерти. Скорее это книга о том, что есть вещи пострашнее человеческой кончины и погребения.

Небытие как культовый центр мира? Может быть. Кажется, что при всём многословии, слов о главном не хватает. Мир категорически пуст – как разбившийся орех, который упал с давно срубленного дерева и сразу закатился в канаву, утрамбованную тысячами ног. Где-то… Что-то… Прежде всего в речи. Как сейчас любят говорить гуманитарии, в дискурсе. Этих речей к концу становится до тошноты много. И словно сам автор недоумевает: сколько сказано, можно длить дальше, а ведь пусто! Пусто в мироздании, в судьбе человека, в мифах о после… Пусто так, что популярнейшая в новейших артефактах пустота (хоть Уэльбека возьми, хоть Иличевского или «Меланхолию» Триера) совсем не работает. И не пугает, и не вводит в элегическое состояние. «Бобок» Достоевского помянут в «Земле» не зря.

Двадцатилетний Владимир Кротышев – главный герой романа. Увы, более скучный, чем автор, чтобы насытиться его относительно вялыми движениями судьбы. Достаточно тихий аутсайдер детства, из-за причуд отца тасующий столицы и провинциальные городки, Вова меняет родительскую любовь на смутную близость и интерес к кладбищу, растёт и одиноким, и затрёпанным в той детской символической потасовке, которая проверяет многих из нас на присутствие воли. Первый шаг – служба в стройбате: не танками управляет Володя, таскает и копает, иногда могилы в зимнюю стужу роет. Итог хорош: из битого юнца вырастает молодой мужчина. Мысль и дело этого мужчины ещё не ясны. Но кое-что определённо: вжиматься в женское тело, да ведь и кем-то стать нужно.

Второй шаг – через Никиту, старшего брата по отцу. Никита при деньгах и криминале, позади – тюрьма, впереди – кладбищенский бизнес. Владимиру уготовано переехать в Загорск и стать партнёром Никиты по выколачиванию денег из безутешных родственников усопшего. Конкурентов много, путь копания могил в контексте копания финансового благополучия лёгким быть не обещает. А ещё у Никиты есть гражданская жена Алина. Веет от неё не мистикой и декадансом, а тем нечистым воздухом, который остаётся на месте так и не появившейся мистики и испарившегося декаданса.

Алина – главная женщина романа. Была с братом Никитой, подпитывалась его устремлённостью к смерти и кладбищенским служением. Перешла к более перспективному брату Володе, почуяв иную ступень безблагодатного пути. Вот образец её лёгких слов – при первом явлении Алины отцу Никиты и Володи: В СССР «была идеология, как особый подвид бессмертия. А нынешний, условно скажем, ренессанс кладбищенской культуры (…) отражает очередную волну утраты веры в бессмертие души, при всех внешних проявлениях религиозности…». Вот слова потяжелее, разумеется, звучат подобные гораздо чаще, вступая в символический контакт с её некрофильскими татуировками, с правдоподобной игрой в риторический и психологический сатанизм: «Я просто околевшая тварь. Дохлятина и падаль. (…) Танец живёт, пока его танцуют. Все боги – всего лишь регламентированная метафизика, которая возникает по коллективному запросу…». Большое удовольствие доставляет Алине двусмысленность фразы «Песок засыпал снег». Как ни вращай эту мысль, ничто не воплощается. Не избежим банальности: воплощается ничто.

От Алины у читателя остаётся постоянное единство агрессии и депрессии, вкус коньяка, смешанного во рту со спермой очередного партнёра. Сохраняется мысль об алинином умении влюблять в себя липкой жабой, заменяющей душу. Кого-то должно впечатлить причудливое совокупление на ходу распахивающегося тела с речами из философских пособий разного уровня. Наверное, можно вычитать в её эстетически подчёркнутой обречённости страсть к денежному проекту, власть будущей бизнес-стервы. То, что ей удастся сделать кладбище мультимедийным, с видеорядами на стелах, – в это поверить можно.

Конечно, Вова предаёт брата Никиту, не слабо запутавшись во всех половых и мозговых пещерах Алины. Предаёт и бригаду брата, по воле Алины, отдавшись «Элизиуму» – достоянию продвинутого некроначальника Гапона. Вот, собственно, и всё движение главного героя почти за 800 страниц. Критики вроде бы пытаются хвалить…

Да как похвалишь искренне, если торможение кладбищенских речей, похоронного базара – образец повторяемости и скуки. Вплоть до подозрения Елизарова в нехорошей шутке: хотели мощь о смерти, Марка Аврелия, Ницще и Шопенгаура в одной упаковке – вместо этого получите нудный технологизм похоронных разборок, унылый сатанизм Алины и пособие по организации правильного погребения.

Удивил меня автор ещё одним шагом – недовоплощением интриг. «Братская бойня до трагического взаимного истребления», «Любовная война с неприличным раскрытием характеров», «Криминальный сюжет, призванный подтвердить, что есть и ещё как есть смерть на кладбище» – все эти взрывы напрашиваются и ожидаются, однако по всем фронтам лишь ослабление напряжения и ситуация рядом.

Лично у меня докатилось до смешного. Лет семь назад в «Литгазете» разгромил «Комьюнити» Алексея Иванова – за китчевую фантастику. А тут, читая «Землю», едва не воскликнул: Ну дай же хоть фэнтези! Пусть полезут из могил упыри, начнёт превращаться в хтоническую мерзость Алина; ждёт читатель встречи с подлинным мраком постстоветского аида, приблизься к тому же Шопенгауэру в создании неповторимых афоризмов о нашей смертности, убери этот философско-мортальный дискурс, замени его присутствием души, ревущей от собственной конечности! Сократи финальный разговор пьяных профессионалов погребального дела…

В романе много умного. Пересказывается фильм «Лестница Джейкоба». Словесно воссоздаётся картина Бёклина «Остров мёртвых». Античность мелькает, не обходится без Элизиума и «оптического Цербера», Еврипида, Одиссея и Полифема. По отдельности всё это – мощь, в романном единстве – не трогает. Словно упоминается для инициирования отчёта копача, заканчивающего выпускную квалификационную работу по соответствующему направлению.

Синонимичность всего происходящего приходится отметить в «Земле». Нет смерти – в том смысле, когда она трогает до слёз и частичной остановки дыхания. «В Диснейленде не живёт сказка, на кладбище – смерть». Посетители кладбищ – «просто скромные делегаты жизни, которые примиряют на себя универсум небытия, точно девочка мамины туфли «Увы, всякая истинная мысль о смерти – трухлявая пустота в черепе бедного Йорика», – изрыгает влиятельный москвич Денис Борисович.

Когда земля равняется могильной земле, а виртуозной печали при этом не появляется, – грустно от не до. Нестерпимую вонь, возможно, вонь пустотной и одновременно болтливой танатологии чует в финале Володя Кротышев. Пассивным пребывает он в «могильной западне» и рискует стать «ритуальным сотрудником старшего звена».

И последнее моё литературоведческое подозрение. В далёком и важном подтексте работает милый Елизарову образ Советского Союза. Дело не в воспоминаниях стареющих кладбищенских специалистов. Дело в ином. Во-первых, образ отца, с его интеллигентской неприкаянностью, принципиальностью, граничащей с безумием, с его желанием отметить первые дни рождения сыновей творением особого времени – часов, ведущих персональный отчёт каждого отпрыска. Во-вторых, большая часть событий происходит в подмосковном Загорске. Никакого Сергиева Посада, нет ни малейшего намёка на христианский статус места! Коммунистический город Загорск, названный в честь взорванного большевика. Не исключаю, что пустотности неороссийской смерти, насыщенной философской дурью, в «Земле» противопоставляется смерть советская – суровое спокойствие аскетических кладбищ и ощущение прощания навсегда при насущной необходимости жить героем.

Если Небо отсутствует по-советски, многим встать и петь хочется. Если его нет по новейшим методикам, как бы удержаться от рвотной беды. Возможно, так.

Надеюсь, что если «Земле» суждено продолжение, классный словесник Елизаров пошлёт к чёрту производственный роман с элементами усыпляющей философии и будет стрелять в нас смыслами и образами-формулами, которые трудно забыть. Гностик он ещё тот, поэтому может быть интересно.

 

7 комментариев на «“НЕБО КАК ОТСУТСТВИЕ”»

  1. Просматривал роман,правда.не читал.Анализ довольно глубокий-профессиональный.И название-в точку…
    Таким образом;подытожу-застой,господа,у нас.До неба ли?!Древний Египет с его статичными пирамидами невольно вспоминается.А Земля в России всегда была основополагающей матрицей и,судя по роману Михаила Елизарова,таковой остаётся.Земля-она ведь и почва для власти;а более-пишут иные публицисты-иного,увы,не дано.Можно и утрировать;нефть,газ/из земли добытые/поставляем на продажу,чем и живём.Спокойненько так/стабильно/живём…Скажем так,на обочине прогресса…
    Анатолий Хомяков

  2. Алексей Татаринов вроде бы считается одним из влиятельных критиков, доктор наук, зав кафедрой… Но в данной статье удивил тем, насколько раболепно следует издательской раскрутке авторов, что ли… Упоминает Иличевского – но этот уехавший в Израиль многопишущий автор путевых очерков (которые он выдаёт за романы) даже самой израильской критикой ставится гораздо ниже Петра Алешковского.
    Алексея Иванова Дмитрий Быков рекомендовал как своего продолжателя, и больше Алексей Иванов («Географ глобус пропил» и т.д.) практически ничем не знаменит. Но Татаринов написал на роман А.Иванова рецензию и нашёл необходимым упомянуть об этой рецензии в данной статье. Наконец сам Елизаров… Его «похлопал по плечу» некрофил Владимир Сорокин, как бы объявив своим «учеником»… Но учениками объявляют зачастую потому, что не видят в этих авторов реальных конкурентов: поэтому и Дм. Быков столь легко своим учеником объявил Алексея Иванова.
    На Елизарова тратить время – это значит очень хотеть, чтобы тебя (критика Татаринова) заметили в верности раскручиваемой второсортной писательской тусовке. А сказать, что Елизаров «гностик» это совсем не заслуженный комплимент. Просто человек очень хотел стать прославленным писателем и выбрал для этого самообливание себя дерьмом – иначе трудно охарактеризовать «романы» Елизарова.

  3. Постскриптум. Радует то, что А.Татаринов упомянул Уэльбека и фон Триера: это показывает, что он всё-таки разбирается в западном искусстве, несмотря на то, что именно на нём специализируется. (Ср. у Льва Толстого: “Доктора лечили его,но несмотря на это, он выжил”).

  4. Зато автор – умора. “Словесно воссоздается картина Беклина…” А что, сочинитель должен был ее от руки красками перерисовать? И это пишет заведующий кафедрой. Доктор каких он таких наук? Не пора ли переаттестацию устроить и на санках прокатить?

  5. “От Алины у читателя остаётся постоянное единство агрессии и депрессии, вкус коньяка, смешанного во рту со спермой очередного партнёра. Сохраняется мысль об алинином умении влюблять в себя липкой жабой, заменяющей душу”. Переаттестация не пройдена. Так писать может только доктор тряпочных наук. Надо еще и аттестат проверить. Кажется, подложный. Среднюю школу не кончил, сразу в аспирантуру подался.

  6. И что за это эпигонство назначают “национальный бестселлер”? Ужасы! Впрочем, кому как. Если кому-то нравится, что автора нельзя отличить по тексту от какого-нибудь графомана Васи Пупкина, то флаг им в руки. Однако, здрасте: на этом и кончается русская литература. Ни клан, который выдвинул Михаила Елизарова в номинанты, ни члены жюри, даже не удосужились прочитать хотя бы первую страницу опуса. Впрочем, даже если бы они прочитали, ничего не изменилось, ибо столичные кланы не рождают гениев, запал кончился ровно в 90-х, когда они стали лизать зад западу, и все номинанты похожи на друг друга как две капли воды, главное, чтобы они были нытиками и создавали негативный образ Великой России. К огромному сожалению, в столице НЕТ СВЕЖИХ СИЛ, которые бы видели мир по-иному. А то, что он иной – НЕСОМНЕННО, иначе бы мы давным-давно были бы под пятой Запада. А это значит что? Это значит, что писательский мир Москвы и Питера поражен нигилизмом и путь ему только в сортир истории!

Добавить комментарий для Анатолий Хомяков Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован.