Материалы по номерам

№ 1970/26, 18.06.2015

Наталья Баранская. «Неделя как неделя». Журнал «Новый мир». № 11. 1969.

Е. Полякова. «И наступает время отдыха». Журнал «Новый мир». № 12. 1969.

 

Вопреки общепринятой теории: жизнь подсказывает тему публицисту, а уж по его следам писатель обобщает, типизируя в художественных образах явление, – получилось всё наоборот. Публицисту Е.Поляковой не хватило времени написать, а прозаику Н.Баранской не было времени ждать – уж очень тревожно звучал голос героини её повести Ольга Воронковой. Так появились в «Новом мире» сначала повесть «Неделя как неделя», а уж затем публицистическое исследование «И наступает время отдыха», тема которого кое в чём прямо перекликается с проблемами повести. В полном соответствии с законами жанра то, что писательница олицетворяет в образе героини, публицист определяет термином: «Матфеев комплекс» – так социологи именуют нехватку времени современного общества, памятуя лукавое евангельское изречение: «Имущему – дастся, у неимущего – отнимется».

Анкетное благополучие судьбы героини повести (26 лет, образование высшее, двое малышей, «охваченных» детским садом и яслями, любимый и любящий муж, увлекательная работа испытателя нового стеклопластика, наконец, трёхкомнатная квартира в новом доме, где, как справедливо утверждает Н.Полякова, «на домашнее хозяйство тратится времени намного меньше, чем в жилищах без удобств») лишь подчёркивает остроту конфликта между бытием современной женщины и скоростью вращения Земли.

Знаете, каким видом спорта увлекается москвичка Ольга Воронкова? Бегом.

«Туда бегом – сюда бегом. В каждую руку по сумке И... вверх – вниз: троллейбус – автобус, в метро – из метро. Магазинов у нас нет, живём больше года, а они всё ещё недостроены».

Статистика, использованная Е.Поляковой, свидетельствует, что беды героини – не частный случай «неудачницы», но явление, угрожающее в общегородских масштабах. Кадровые рабочие – москвичи и ленинградцы – увольняются с мест, на которых проработали и десять, и двадцать лет; тысячи жителей Новосибирска, Горького, Свердловска не в силах мириться с утомляющим, по самой природе своей бессмысленным, «пропащим» временем на переезды, переходы, очереди у остановок всех видов наземного транспорта от дома до работы и обратно.

Повесть-дневник за одну только неделю, включая «большой», двойной выходной «кандидата в младшие научные» Ольги Воронковой, можно рассматривать и как «частность» того общего положения, которое исследует публицист:

«...в армии научных работников страны – а в ней тридцать восемь процентов составляет слабый пол... много рядовых, но мало офицеров, поскольку только одна из семи учёных женщин защищает кандидатскую диссертацию и одна из двухсот пятидесяти – докторскую...»

Почему?

...не хватает «сосредоточенного свободного времени… Мужская же статистика даёт одного кандидата наук из трёх и одного доктора из двадцати восьми».

Нужны конкретные примеры? Пожалуйста: рядом с Ольгой Воронцовой – Люся Маркорян; фактически это ей принадлежит идея создания нового стеклопластика. Но идея – этот журавль в небе – требовала времени, а Люся совсем уж было решилась родить второго ребёнка и, значит, долго не смогла бы работать. Идея была подарена руководителю группы полимеров Якову Петровичу – вот и ещё один конкретный факт для «мужской статистики».

От шести утра понедельника до полуночи воскресенья жизнью Ольги правит будильник, эта «адская машина», которая взрывается вне зависимости от того, просидела ли мать у постели заболевшего ребёнка до четырёх ночи или ей после готовки ужина, мытья посуды, стирки (только детское), штопки ребячьих колготок удалось плюнуть на крючок – вот уж неделя как он оторван от пояса юбки – и рухнуть в постель в полночь.

Залп будильника рождает страх. О.Воронкова многого опасается. Как бы не уволили: семьдесят восемь дней – почти квартал рабочего времени – она не была на работе (по бюллетеню только за первые три дня, а затем по справке) из-за болезни детей. Страшится опозданий и страшится на ходу прыгать в переполненный автобус; боится «не втиснуться» со своими опытами в механическую лабораторию; провалить сроки квартального задания; боится забеременеть – уж тогда-то, родив третьего ребёнка, не видать ей звания «младшего научного» – его получит соперница Лидия, счастливица уже тем, что не имеет ни мужа, ни детей. Ни Воронковой, ни остальным трём «мамашенькам» группы, создающей стеклопластик, даже нет времени пообедать, – в час перерыва каждая бегает в свой черёд в магазин, чтобы закупить на всех продукты для дома.

Словом, Наталья Баранская создала впечатляющий образ несчастной счастливицы, которая, как в дурном анекдоте: за рабочим столом лаборатории думает о детях, а дома, над корытом, – о работе, не давая себе не то что «сосредоточенного спокойного времени», даже минуты роздыха на парикмахерскую, на прогулку по зимней Москве, на то, чтоб наконец-то прочесть книгу, подаренную ей два года назад. Театры, гости, выставки картин для семьи Воронковых исключены – не с кем оставить детей:

«Димина мать нянчит внуков от дочери, живёт на другом конце Москвы; моя мама умерла; тётя Вера, у которой я жила, когда отец снова женился, осталась в Ленинграде, а моя московская тётка, Соня, ужасно боится детей.

Некому нас отпускать, что делать...»

Что же делать?

Пока публицист Е.Полякова изыскивает возможности государственных учреждений помочь семьям, в которых есть дети, а мать – работник, дать им максимум «истинно свободного времени», у Воронцовых возникают отнюдь не случайные, а вполне типичные семейные сцены образца шестидесятых годов.

Поводом одной из них стали те же 78 дней, пропущенные Ольгой из-за болезни ребят:

«– Нерентабельно!» – подсчитал Дима. – «Ведь фактически, если вычесть все неоплачиваемые дни, ты зарабатываешь рублей шестьдесят в месяц...

– Фигушки!.. – взрывается Ольга, – ...то, что предлагаешь ты, это просто... меня уничтожить. А моя учёба пять лет? Мой диплом? Мой стаж? Моя тема?.. И какая я буду, сидя дома? Злая, как чёрт... Да вообще, о чём мы говорим? На твою зарплату мы не проживём...»

Дима кается: конечно, он не прав, всё это, может быть, злой мужской эгоизм... Словом, виновных нет, а жить невыносимо. Редкий день обходится у Ольги без слёз: то рыдает до истерики на работе – куда-то задевался сводный график с показателями за месяц испытаний; то дома, купая дочку, ревёт вовсю оттого, что делает-делает, а несделанного всё прибавляется, что молодость проходит...

Хорошо, что рядом есть Дима, любящий, всё понимающий, и хорошо, что на работе есть Люся Маркорян, которая может и поддержать, и утешить:

«– А ты держись… Ты умница, ты способная, ты полна сил...»

Конечно, великое дело, когда рядом есть чуткие, способные поддержать в трудную минуту. Но вспомним лукавое библейское «...у неимущего – отнимется». Почему так мучительно трудно живётся именно Ольге Воронковой?

Избранная Натальей Баранской форма дневника от лица героини повести вроде бы исключает непосредственное вмешательство автора со своими комментариями и оценками поступков и чувств Ольги Воронковой. Но это лишь видимость нейтральности; самим отбором фактов, системой мышления человека, от имени которого ведётся повествование, автор затрагивает чрезвычайно важную тему нравственного воспитания, куда, конечно, входит, составляя его основу, воспитание общественное.

В конце концов не вечность же будут строиться магазины, распахнут наконец они свои двери возле дома Ольги Воронковой, и не нужно будет каждый день тащить в обрыв руки сумки с продуктами. Подрастут и её «маленькие дурачки», дотянут метростроевцы подземную трассу в район новостройки – это не прекраснодушные мечтания, а живая наша реальность. Только вот будет ли хороша при всём этом, засияет ли жизнь Ольги Воронковой, если уж не всеми цветами радуги, то хоть светом смысла, а значит, и радостью бытия? Вопрос не праздный. Публициста Е.Полякову очень тревожит проблема под кодовым названием «отдых с толком».

Драматические периоды в жизни нашей страны – а за первые пятьдесят лет их было более чем достаточно – приучили нас к двум крайним полюсам: счастье – несчастье. Мы люто воевали с несчастьем социального гнёта, с интервентами, голодом, разрухой, с фашизмом и новой разрухой. Мы накопили опыт политический, военный, хозяйственный в решении множества задач. А теперь новому поколению надо приобретать свой опыт – нравственного смысла бытия в обыденной жизни.

Чёрный демон жизни Ольги Воронковой, угнетённой, как многие, но не больше, чем все, «Матфеевым комплексом», – в её бездуховности. Рано лишилась матери, воспитывалась у тётки. Но что значит «воспитывалась»? Получала кров, одежду, пищу? Видимо, только это. Недаром, сама став матерью, Ольга заботится только о том, чтоб дети не покусовничали перед ужином, были чистыми, здоровыми физически. Ну, а школа, институт – разве они не оставили следа в душе Ольги? Конечно, первая дала изначальную грамотность, второй – профессию, полагая, что сформировали Ольгу и как личность. Ведь не секрет, что в высших учебных технических заведениях знание сопромата почитается главным, а общественные науки, литература, искусство, формирующие нравственность, гражданское лицо молодого человека, всё ещё расцениваются как нечто второстепенное, сверх программы. Но природа не терпит пустоты: взамен духовности над человеком забирают власть инстинкты, а место нравственных идеалов заполняют рефлексы, такие беззащитные перед отрицательными эмоциями.

Инстинкт материнства проявляется в Ольге прежде всего – и, к сожалению, единственно – в биологической любви к детям. «Ах, какие у нас красивые дети!» – восхищается она, не задумываясь, кто же растолкует Коте, а потом Гуле разницу между колдуном и лешим; кто объяснит малышу, почему «буря мглою небо кроет» и куда улетают на зиму ласточки? Кто научит её сытых и умытых детей тянуться к добру, воевать со злом, отличать ложь от правды? Кто воспитает в них чувство сострадания и такта? И, наконец, зов земли родной? А ведь не за горами день, когда её Котя и Гуля потребуют от вечно занятой работой и домашними хлопотами мамы:

– Ты меня не корми, ты лучше со мной поговори!

Ольга-мать и на работе инстинктивно тянется к «мамашенькам», с которыми её роднят прежде всего и, пожалуй, определяюще заботы о детях, их физическое здоровье или недомогания. Столь же инстинктивна биологическая неприязнь Воронковой к бездетным: к Зинаиде, с её вечными подковырками и ехидством («...Сама она в том счастливом возрасте, когда детей уже не рожают»), к Лидии – сопернице «в конкурсе на младшего научного, имеющей двоих обожателей», – и, наконец, к старой идеалистке Марье Матвеевне – «Эм. Эм.».

Воронкова говорит о ней так:

«Обычная жизнь ей просто незнакома, – она парит над нею высоко, как птица. Биография её исключительна: производственная коммуна в начале тридцатых, в сороковые– фронт, политотдел. Живёт она одна, дочери воспитывались в детдоме... Занята Марья Матвеевна только работой – производственной, партийной. Ей уже семьдесят».

Чего в этом суждении больше: оголтелой бестактности или мелкой злобы обывателя с «законченным высшим»? Как судить Ольгу? Мелет, «бо не ведает, что творит»?..

Хуже другое: отсутствие идейности, бездуховность скажутся и на работе, которую, как уверяет героиня, она любит и считает главным делом жизни.

Сегодня ей поручены испытания нового строительного материала. А зачем он, новый? Для чего нужны трубы и крыши из стеклопластика?

«– А вы никогда не жили в доме, где людям на головы льются нечистоты из старых ржавых труб и проваливаются потолки?» – спрашивает Люся Маркорян. И героиня честно признаётся, что хотя и жила в старом доме, но «не очень над этим задумывалась».

А завтра жизнь потребует новых идей, решения новых проблем в области строительства уже от самой Воронковой, не способной пока что мыслить за пределами сиюминутных забот, говорить не только «о деньгах, о продуктах, ну, о детях, конечно». И напрасно любящий муж напоминает Ольге, что были у них разговоры и на другие темы: о прокуроре Гаррисоне, и о космосе «много раз», о фигуристах – спорт это или искусство, – о войне во Вьетнаме, о Чехословакии...

«Не знаю, не помню», – отвечает Ольга. Зато память цепко держит, что надо купить: Диме – плащ, ей – туфли, обязательно платье, ребятам – летние вещи... Не будем ханжить: не в том беда, что каждого из нас одолевают подёночные, совсем мелкие заботы, но в том и окаянство жизни, когда, кроме таких забот, нет ничего вокруг человека, нет ничего в нём самом.

В данной ситуации: щи ли не густы или жемчуг мелок – всё едино, нет тебе свободы от сатанизма каждодневных огорчений.

Логичен и безысходен для героини финал повести: Ольга просыпается среди ночи, сама не зная, отчего ей как-то тревожно. Отчего же? «Матфеев комплекс»? А может, не только он?

Ответом могут послужить заключительные строки публициста Е.Поляковой. Вспоминая, какая завидная полнота жизни, свежесть и радость восприятия отличали гонимого ежедневной нуждой Маркса, ссыльного Ленина, автор исследования приходит к безусловному выводу: бесстрашное познание действительности, её сложности неотрывна от мировоззрения; только оно даёт человеку ощущение сопричастности личности к жизни всего человечества, чувство прочности, уверенности в себе, а отсюда и жизнерадостности.

«Так жили люди. Так надо жить людям, – говорит Е.Полякова. – Не в словесных осуждениях неурядиц быта, которых хватает с излишком, но в деятельном их преодолении... В постоянном ощущении великой, неповторимой ценности самой жизни».

Два напечатанных в журнале произведения – повесть и публицистическая статья – идут в наступление на одну из острейших проблем современности: проблему быта и времени, отпущенного нам жизнью.

 

Тамара РЕЗВОВА