У подножия горы

№ 2013 / 2, 23.02.2015

Вопреки знамениям продолжаю верить в преображающую силу романа, в его сверхлитературную мощь, пробивающую стены равнодушия к художественному слову.

Вопреки знамениям продолжаю верить в преображающую силу романа, в его сверхлитературную мощь, пробивающую стены равнодушия к художественному слову. Знаю, что этот жанр способен не только фиксировать казусы кризисного мира и развлекать хитрыми движениями авторского ума. Романам наших дней под силу стать тонким сознанием и стальным кулаком, которые заставят признать необходимость литературы и московского интеллигента и просвещённого коммерсанта, живущего на Кавказе. Мы должны настойчиво ждать от современной прозы воссоздания и возможного решения проблем, с которыми не справляются ни политология, ни журналистика.

Под знаком этой персональной утопии я и рассматриваю «Праздничную гору» молодой Алисы Ганиевой. Она живёт в Москве, хорошо знает Дагестан. Кому как не Ганиевой, уже успевшей познать тайны художественного мастерства и литературной критики, стремиться к созданию русско-кавказского романа – пространства сближения непростых во взаимном общении народов?

Многоголосие при отсутствии главного героя – суть поэтики «Праздничной горы». Хорошо слышна речь дагестанской «золотой молодёжи», уродующей себя грязным сленгом. На переднем крае повествования её представляет Шамиль – бесцветный искатель лёгкости, поклонник ночных клубов и необязательного флирта, человек без принципов, верящий лишь в светлое трудоустройство, которое позволит без риска наращивать денежную массу и получать удовольствие от безответственного существования.

На другом полюсе раздаются голоса новых сторонников ислама, отрицающих государство и культуру потребления, уверенных, что законы шариата вернут на кавказскую землю жестокую праведность. Громче других Мадина – бывшая невеста Шамиля, обличившая его в нравственной пустоте, вышедшая замуж за «бородатого» и «закрывшаяся» в религиозной строгости. Она успела увидеть, как «исламский крестовый поход», разобравшись с очевидными противниками, перестаёт отличать правых от виноватых.

Не менее значимы разнообразные голоса простецов, интеллигентов, несчастных и счастливых влюблённых. Здесь особенно интересен образ дагестанского преподавателя Махмуда Тагировича, не умеющего ни взятку потребовать, ни бизнес организовать. Презираемый ближними неудачник, он десятилетия «копошится» с бесконечным романом, призванным «прославить Родину», но беспомощно распухающим под давлением семейных хроник и бытовых историй.

Организующее событие в романе Ганиевой – внезапное появление Вала, которым Россия отделила себя от Кавказа и спровоцировала региональную исламскую революцию. Кто распорядился, какое чёрное сознание стояло за этим решением – отсутствующий вопрос, остающийся за кадром «Праздничной горы». На свадьбе у Хаммагомедовых была похищена вся республиканская верхушка, и управляемый хаос понёсся по городам и сёлам: убитые полицейские и чиновники, разорённые музеи, взорванные памятники и закрытые школы, люди с оружием и цитатами из Корана на устах.

«Сумрачным деспотизмом веяло от мечетей», – читаем в романе, но этим дух ислама, в том числе и воинствующего, не ограничивается. Когда-то шейх Усман был сварщиком и шапки продавал, так ведь этот факт биографии не способен ограничить его влияние. Персонажи романа пытаются уйти от ответа на вопрос о причинах силы «единого исламского фронта» и «шариатского суда». «Фронт» и «суд» настойчиво сообщают и спрашивают: мы дадим идею, которую не нужно специально придумывать, героя, который обеспечит возвращение сумрачного лика древней веры; а что дадите вы, кроме бегства за деньгами, реализации в страстях и тягостной, дурно работающей государственной машины?

Формой ответа в романе А.Ганиевой становится магический реализм – добрая фея, защищающая от колючих социальных ветров. Магический реализм с его родовым пафосом – совершенная горизонталь, радующая беззаботностью и необязательностью парящих образов.

На вершину горы, оказавшейся местом посмертия, здесь доставляют с помощью оптимистической фантазии, мечтой преодолевая дистанцию, отделяющую верх от низа. А если иначе! Если бы нас ожидал тяжёлый подъём вместе с героем, который ушёл от галлюцинаций и оказался готов к изнурительному историческому восхождению, показав нам современный Дагестан и Россию в их общем нарастающем трагизме!

В отдельно взятом произведении можно отмахнуться от воинствующего религиозного духа, но, как любая властная идея, он требует идейного – героического – преодоления. «Забудьте про сыновние или родственные чувства», – слышат читатели обращение эмира. Чем ответить? Один из персонажей уверен, что зрителю нужно показывать, как народные умельцы делают мебель с инкрустацией, как мама живёт в старом домике. В такой поэтике можно временно забыться, но нельзя победить. Равнинный текст А.Ганиевой есть смысл оценить как интересный предроман – свидетельство о необходимости созидающей идеи и сильного героя, которых пока нет, и не ясно, откуда они могут появиться. Это отрицание тоже значимый результат.

Неутомимым волчьим носом роман должен обнюхивать реальность в поисках героя, который поймает читателя и сделает частью стаи, способной защитить современную русскую словесность, следовательно, и саму национальную жизнь. Кавказ хранит эпос и знает о необходимости подвига. Ему трудно уважать Россию, погрязшую в примитивном житейском эгоизме, не способную предложить народам совместный этический путь. Русский роман, как и сама российская реальность, должен стремиться стать внутренним эпосом, чтобы наш человек сознательно начал подниматься на вершину горы, а не оказался там во внезапно напавшем, невозвратно смертном сне.

---

^{Ганиева А. Праздничная гора. М.: Астрель, 2012.}

---

Алексей ТАТАРИНОВ,
г. КРАСНОДАР