Павел САНАЕВ. УХОЖУ В КИНОРЕЖИССУРУ! (интервью)

№ 2018 / 12, 30.03.2018, автор: Павел САНАЕВ

Не так давно в Новосибирске прошла творческая встреча с известным прозаиком Павлом Санаевым «Разговоры о современной литературе и не только». Её организатором выступил клуб ART-Дивизион.

Павел Санаев родился в 1969 году в актёрской семье (мать – Елена Санаева, дед – Всеволод Санаев, отчим – Ролан Быков). В 1992-м окончил сценарный факультет ВГИКа. Снимался в фильмах «Чучело», «Зонтик для новобрачных», «Три светильника». Режиссёр кинокартин «Каунасский блюз», «На игре», «Последний уик-энд» и др. В 1995 году Павел написал повесть «Похороните меня за плинтусом», впоследствии проданную тиражом более миллиона экземпляров и переведённую на 5 европейских языков. В 2013-м вышла вторая книга Санаева, роман «Хроники Раздолбая».

 

 – Обе ваши книги можно считать автобиографичными. Вас не привлекает идея написать чью-либо биографию для серии «ЖЗЛ»?

– Никоим образом. Честно говоря, я не очень люблю процесс литературной работы и, чтобы заниматься этим, нужна очень и очень сильная мотивация. Сейчас я работаю над романом «Хроники Раздолбая-2». Этот роман для меня важен, он мне дорог, и поэтому я могу себя заставить регулярно садиться за стол. А просто ради какой-то книги писать… Есть много более приятных занятий – то же кино, например. По характеру мне гораздо приятнее работать в коллективе, а литература – монотонный труд одиночки. Поэтому писать я могу максимум три дня подряд – потом начинаю депрессировать, и мне нужны перерывы, иначе я просто начинаю срываться вплоть дол бросания предметов об пол. Не шучу.

– Я правильно понимаю: ваша новая книга выйдет в новом году?

– Я вам прямо скажу: я не знаю, когда она выйдет. Могу только сказать, что ни на что сейчас не отвлекаюсь, и эта работа в приоритете. Но история длинная – 17–25 глав. На одну главу уходит примерно месяц работы, и сейчас я пишу третью. Считайте сами – предстоит ещё минимум полтора года работы. Ускорить этот процесс не могу при всём желании.

– Кто такой писатель? Тот, кто написал книгу? Издал её? Чья книга продаётся? Кто получил литпремию? Кого изучают по школьной программе? 

– Это тот, кто написал книгу, которую читают, советуют друзьям. Которую хотят прочесть и через год после её выхода, и через два.

– Почему вас нет в «Журнальном зале» с 1996 года, когда в «Октябре» была напечатана повесть «Похороните меня за плинтусом»?

– Давайте разберёмся, что такое журнальная публикация в принципе. В первую очередь журнал – это творческая лаборатория с целью открытия нового автора, который потом будет издавать свои книги. При этом толстые литературные журналы читает не так много людей. Это такая субкультура – читатели литжурналов. Массовый читатель покупает книги в магазинах или скачивает их из Сети. Поэтому, если я уже выпускаю книги, в журнальных публикациях смысла нет.

– И вам ни разу не звонили, к примеру, из «Знамени» с просьбой прислать рассказ?

– У меня нет рассказов. Я пишу большой роман, который, судя по отзывам в Сети, можно считать достаточно ожидаемым. Как только книга будет закончена – она появится в книжных магазинах.

– Суммарный тираж вашей дебютной книги» без учета аудиоверсии – порядка 1 млн экз. Это много или мало?

– Это много.

– Хотелось ли больше?

– Я поставлю вопрос иначе – мне хотелось бы расширить свою молодёжную аудиторию. У «Похороните меня за плинтусом» и «Хроники Раздолбая» – разный круг читателей. «Плинтус» читает и молодёжь, и пожилые – те, кто застал советское время, кому близок образ бабушки, кто узнаёт её в себе. А вот «Хроники» людям старшего возраста не очень понятны. Их шокируют некоторые молодёжные выражения, свобода изъяснений, фривольность, которая присуща героям книги. Поэтому «Хроники» – роман для читателей от шестнадцати до сорока пяти, и мне хотелось бы, чтобы эта часть моей аудитории увеличивалась.

– Раздолбай – новый русский архетип?

– Абсолютно точно! И я ставил целью создать новый архетип в отечественной литературе. Думаю, что у меня это получилось.

– Спектакли по «Плинтусу» смотрите?

– Видел как минимум половину постановок – в Москве, Петербурге, Челябинске… Знаю, что есть спектакли и в Красноярской драме, и в Новосибирском театральном институте. Но больше я не могу это ни смотреть, ни слышать. Автору не стоит быть постоянно «привязанным» к одному произведению, возвращаться к пройденному вновь и вновь.

– А что скажете про фильм Снежкина?

– Говорил много раз, повторю и сейчас: мне он не понравился. Потому что в нём всё мрачно, одномерно и вообще не про то, о чём написана книга.

– Вообще, так нередко бывает, когда авторы сценария говорят, что идиот-режиссёр испортил мой гениальный текст…

– Бывает, что режиссёр что-то меняет в тексте. И это идёт на пользу. Вряд ли кто-нибудь скажет, что фильм «Чучело» хуже, чем книга. И я не скажу ни про один спектакль, что он испортил мою повесть, поскольку в каждом из них сохраняется главная идея книги – огромная, нездоровая любовь бабушки к внуку, физическая невозможность разлуки. А в фильме старуха умирает от беготни вокруг стола, а не от разлуки. Финальный монолог отсутствует полностью. У Снежкина Бабушка выглядит тираном и самодуром, у которого никакой любви нет и в помине, а есть одно лишь желание выклевать всем своим близким мозг.

– А если посмотреть обычным зрительским взглядом – насколько интересны актёрские работы в этом фильме?

– Они могли бы быть интереснее на порядок. Режиссёр сделал все роли одномерными – без развития, без второго дна. Героиня Шукшиной и вовсе непонятна: что связывает красавицу с забулдыгой-художником, полным придурком, что она в нём нашла? В книге очевидно был выписан не устроенный, но сильный, талантливый и мудрый человек. В фильме – просто пьющий хмырь. Я очень хорошо понимаю родителей, которым бы такой альянс не нравился. И сам бы не одобрил.

– Ещё один вопрос, от которого вы порядком устали за 10 лет. Есть правда жизни, есть правда искусства. Велик ли зазор между ними в случае с «Плинтусом»?

– Устало отвечу – да, велик. Эта книга – не личная биография, не воспоминания о жизни. Это художественное произведение на основе историй из моего детства. В реальной жизни бабушка никогда не произносила под дверью пронзительных монологов и не умерла, когда меня от неё забрали. Перед смертью, которая случилась, когда мне было около двадцати пяти лет, она со всеми примирилась. Если кому-то интересно, как было на самом деле – найдите в сети статью из «Каравана историй» – там всё подробно рассказано.

– Признак хорошей книги – это?..

– (задумывается) Это когда у читателя не ослабевает желание, открыв книгу, дочитать её до конца.

– Часто с таким сталкивались?

– Нет. Очень мало таких книг. Открою вам страшную тайну: если мне не хочется, я и не дочитываю! Серьёзно! Если после первых 20 страниц жгучий интерес не толкает меня читать книгу дальше, я не буду себя заставлять и дочитывать не стану. Недочитанных книг в моём списке немало, и возвращаться к ним я не собираюсь. Зачем?

– А как получается, что вы берёте в руки книжные новинки?

– Я вам скажу ещё одну страшную вещь: в последнее время я почти не интересуюсь художественной литературой. По-настоящему хорошая проза – уровня Булгакова или Бунина, – сегодня огромная редкость. Сегодня в основном пишут обезличенным, типографским языком: «Он вошёл, посмотрел на неё долгим взглядом. Она отвела глаза…» Такие тексты я сразу откладываю в сторону. Чтобы не испытывать отвращения к примитиву. Когда ты любишь Томаса Вулфа и приходишь в дикий восторг от каждой его строчки, – очень трудно проявлять интерес к вещам, написанным телеграфным стилем. Я люблю в литературе определённый уровень изыска. Например, у Булгакова в романе «Мастер и Маргарита» можно встретить выражение «Котёнок брызнул вверх по лестнице». Ну, это же гениально! Понятно, что котёнок не может «брызнуть» – это очень вольное обращение с языком, – но благодаря этой вольности вы отчётливо представляете себе это движение. «Мастер и Маргарита» – моё любимое произведение, могу перечитывать его бесконечно. Это – язык, сюжет, полёт. Не менее прекрасные авторы – Бунин, Куприн, Достоевский, Гоголь.

– А что скажете о Прилепине?

– Его роман «Санькя» написан очень хорошо. Даже прекрасно. Это как раз одна из тех редких современных книг, в которых я едва ли не каждую фразу перечитывал по 2–3 раза. В этом же ряду для меня книги Ольги Славниковой, очень многое из произведений Пелевина. «Затворник и Шестипалый» и «Сад поющих Кариатид», на мой взгляд, вообще вершины современного литературного постмодернизма.

– Вопрос на тему «художник и власть» – вам интересны президентские выборы?

– Я считаю, что художник должен быть как можно дальше от политики. Это трудно для кинематографистов – они получают государственные деньги и периодически должны «выражать лояльность». Писателю это совершенно не нужно. Что тут финансировать, когда уже есть компьютер и стол – сиди да пиши!

– В провинции нередко писатели заявляют, что нуждаются в госзаказе…

– Когда я слышу рассуждения некоторых писателей о «госзаказе», о том, что «государство должно их поддерживать», мне просто смешно. Литература – самый свободный вид творчества, а эти деятели просят себя этой свободы лишить. Хорошо, пусть не всем суждено написать книгу, которая бы хорошо продавалась – здесь важна писательская удача и воля случая. Тот же «Плинутс», напомню, стал бестселлером через 11 лет после первой журнальной публикации. Но я же не просил дать мне «госзаказ» в эти 11 лет – переводил фильмы, писал сценарии. Сейчас я пишу роман, получая от издательства небольшие авансы за сданные главы, но эти деньги буквально «на продукты» – не больше. Деньги я зарабатываю, занимаясь параллельно другими проектами. Какой «госзаказ» в литературе?! Любой чиновник – абсолютно лишняя фигура в триаде «писатель-текст-читатель».

– Дождётся ли Россия нового Нобеля по литературе?

– Я бы спокойнее относился к институту премий, потому что любая из них необъективна. Я был в жюри русского «Букера» и увидел изнутри, как и что там происходит. С одной стороны – это абсолютно честно, можете поверить мне на слово – нет никакого «лоббирования». С другой стороны – срабатывает огромное количество случайных факторов – вкусы членов жюри, результаты прошлых премий, многое другое. К примеру, в год, когда я был в жюри, для меня было очевидно, что лучшая книга из 150 соискателей – это «Лёгкая голова» Ольги Славниковой. Но мнения разделились, к тому же Славникова уже получала Букера раньше, и книга премию не получила. Значит ли это, что она не является великолепным образцом современной литературы? Нет, конечно. К премиям нельзя относиться как к реальному соревнованию, выбору лучшего, и никакая премия не называет тебя действительно лучшим писателем. Но когда факторы совпадают в пользу хорошего автора – это прекрасно. Премия – это всегда повышенный интерес, рост продаж, имя. Я очень рад, что в этом году Букера получила Александра Николаенко – художница, которая иллюстрировала «Похороните меня за плинтусом». Представляете, решила перековаться из художниц в писательницы, прошла огромный, без преувеличения титанический путь и получила премию за повесть «Убить Бобрыкина»! Что касается Нобеля, там ведь, я так понимаю, огромную роль играют различные политические моменты. Условно говоря, из нескольких книг, одинаковых по качеству письма, выберут ту, что написал темнокожий нелегальный иммигрант, желательно из сексуальных меньшинств. Совсем недавно нобелиаткой стала Светлана Алексиевич. Несмотря на то, что она из Беларуси, для всего мира – это русский писатель. Поэтому крайне сомнительно, что премию в обозримом будущем дадут ещё одному русскоязычному автору.

– После ухода Евтушенко, Маканина, Гранина, Распутина – кого назначат новым главным писателем России?

– В разные периоды времени обществу нужно узнать для себя из книг разные вещи. В 22 года я запоем читал «Обыкновенную историю» и «Обломова» Гончарова, романы Бальзака, Драйзера. В них было описание социума, в который я тогда только входил, и мне было важно понять, как строятся в нём отношения между людьми. До 1991 года мы жили в СССР, имевшем отличную от Запада социальную конструкцию. Печаталось множество производственных романов, некоторые из которых были далеко не бездарны. Писатели вместе с партией и правительством пытались «формировать нового человека». А в предисловии к той же «Американской трагедии» Драйзера тогда писалось: «Автор бичует нравы и пороки буржуазного общества». То есть нам, как представителям «более прогрессивной социалистической общественно-политической формации», предписывалось смотреть на героев Драйзера и Бальзака как бы с «более высокой ступени развития».

И вдруг после 1991-го мы сами оказались по уши в этом самом «буржуазном обществе», которое Драйзер и Бальзак «бичевали». Западная литература стала жизненно необходимой – в ней описывались законы той жизни, по которой нам предстояло жить. Мне кажется, «Хроники Раздолбая» – это своего рода «Американская трагедия» постсоветского общества – освещение нашей жизни в новых реалиях с сохранением поиска высших смыслов, присущих классической русской литературе. Всё по заветам классиков – искать вечное в современном.

– Кто ваш первый читатель?

– «Плинтус» первым прочёл Ролан Антонович. Он же читал первые главы и всячески меня поддерживал. Вообще, родители часто поддерживают детей – но не всегда искренне. Им важно сказать: «Ты молодец, всё сделал хорошо». А как быть, если ты на самом деле не молодец, а родители хвалят? Я благодарен, что Ролан Антонович никогда не хвалил просто так. Знаю по личному опыту, потому что немало моих «произведений» он громил в пух и прах. За сценарий «Лютик на свалке» мне, помнится, за одно только название досталось! Так что искреннее потрясение книгой стало для меня очень высокой оценкой.

«Хроники Раздолбая» сначала прочла жена. А первые две главы новой книги я отправил издателю и двум друзьям. С одним давно не виделись, общаемся по мейлу периодически. Есть такие люди, с кем можно не видеться 20 лет и при этом ощущать прочность связи. Второй друг у меня появился совсем недавно – пять лет назад. Надо сказать, в моём возрасте новые друзья редко появляются – так вот это тот самый редкий случай интересного сближения. Оба друга позитивно отреагировали на текст. Когда написанное отлежится, я сам увижу – что лишнее и что ещё нужно убрать, отделать, переделать. Как бы то ни было, роман – не сценарий, в прозе первая версия очень похожа на чистовик.

– Никогда не думали взять псевдоним?

– Нет. Мой хороший друг, прозаик Александр Снегирёв – на самом деле, Алексей Кондрашов. А я всегда и везде – Павел Санаев.

– Надо ли, чтобы писателя знали в лицо?

– (после паузы) Вы знаете, всё зависит от местожительства. Курт Воннегут как-то посетовал, что, сколько ни жил в Нью-Йорке, к нему ни разу никто не подошёл и не сказал: «Эй, мужик, да ты же Курт Воннегут!» Понимаете, в Нью-Йорке миллионы людей, калейдоскоп событий, и я просто не знаю, кем надо быть, чтобы тебя там знали в лицо!

Вот ещё один пример. Один музыкант регулярно лет десять ходил в один и тот же бар и дружил с барменом. И в один прекрасный день бармен спросил: «Чувак, а ты вообще чем занимаешься хоть?» И услышал в ответ: «Я музыкант, пишу музыку». – «Класс, а где послушать?». – «А посмотри в Интернете группу «Депеш мод»…» Это был Дэвид Гаан!

В Москве, конечно, узнаваемость в несколько раз выше. Особенно, если тебя несколько раз показали по телевизору. Сразу начинается – приветствия в публичных местах, фотографирование, автографы… Сказать, что это писателю необходимо – не могу. Для писателя важнее, чтобы читали его книги. Никто толком не знает, как выглядит Пелевин. Вроде бы какой-то хмырь в очках. Тем не менее, его читали и читают – если не все, то очень многие.

– К чьему мнению прислушиваетесь – особенно, когда говорят: «Павел, не стоит!»

– Я сейчас в пятый или шестой раз полностью переписываю сценарий для американского рынка. На трёх последних этапах были разные американские наставники – я у них с удовольствием учился и слушался. Каждый раз после их рекомендаций сценарий становился лучше. До совершенства ещё не близко, но американская сценарная экспертиза уже даёт сценарию 63 балла – это выше среднего. Семьдесят баллов – считается очень хорошо. Так что рукой подать – надеюсь, с четвёртым наставником с шестой попытки получится этот рубеж преодолеть. Все мои учителя в драматургии – американцы, так получилось. Мастер курса ВГИКА в первый же день занятий сказал нам: «В это профессии научить ничему нельзя, поэтому я вас учить не буду». И в дальнейшем только комментировал написанное нами.

В американской киноиндустрии есть чёткие правила, как пишутся сценарии – и надо сказать, что все эти правила работают. Так что учиться этому можно и нужно. И это не значит писать по «формуле». Даже такой изобретательный и во всех отношениях виртуозный сценарий, как «Три билборда на границе Миссури», написан с соблюдением абсолютно всех законов американской драматургии.

Классный сценарий – одна из причин мирового успеха американского кино. Мне как-то пришлось смотреть итальянский фильм, открывавший Московский кинофестиваль – так из-за крайне слабого сценария эти полтора часа мне показались вечностью! А в США умеют управлять зрительским вниманием. И эти навыки отрабатываются в условиях конкуренции, которая в России буквально никому не снилась. Вот пример: в Штатах есть 6–7 крупных сценарных конкурсов. В каждом жанре – 20 полуфиналистов, отобранных из десятка тысяч. В финал выходит пятёрка лучших, а побеждает только один. Мой сценарий, который по российским меркам, поверьте, весьма неплох и который я писал в соавторстве с профессиональным американским сценаристом, ни в одном конкурсе не вышел даже в полуфинал. А потом я прочитал несколько работ финалистов – это действительно уровень! Так что есть куда стремиться.

– Выходит, вы и самокритичный, и азартный?

– Конечно. Непризнанный гений – не моя история, однозначно. Надо реально смотреть на вещи: кино – мировая индустрия. Её лидеры – в США. В России тоже есть киноиндустрия. Но она живёт по каким-то своим особым правилам – без серьёзной конкурентной борьбы и жёсткого отбора. Но при этом надо понимать: государственное финансирование не отменяет возможности создания хорошего фильма – но и не гарантирует его! Есть куча примеров, когда фильм, получив огромные деньги, проваливается в прокате, – но его создатель вновь получает деньги, как ни в чём не бывало! В Америке подобное просто немыслимо.

– Вы сказали, что хороших книг мало. Хороших фильмов – тоже?

– А почему шедевров должно быть много? У каждого вида искусства есть периоды расцвета, которые неизбежно сменяются затяжным спадом. Скажем, в рок-музыке был расцвет с начала 70-х до середины 80-х. Всё, что там делается с тех пор – это в лучшем случае пережёвывание уже найденного. И не факт, что рок снова расцветёт.

В литературе был Серебряный век в поэзии. Проза началась чуть раньше – я имею в виду французский роман, затем русский классический роман. Сегодня наблюдается расцвет в технологиях – биотех, нанонех, стартапы… Один Убер чего стоит! Западная литература уходит в сторону примитивно написанной беллетристики, она более не занимается исследованием жизни человеческого духа. В ней много остросюжетных произведений, написанных очень просто. У нас же к отечественной литературе более высокие требования – особенно в том, что касается описания человека в социуме. Но если жизнь такова, что о ней не получается написать ничего глубокого – то откуда глубоким произведениям браться? Как вы это себе представляете – «Повесть о том, как Иван Иваныч мечтал купить себе плазменную панель»?

– Помните своего любимого персонажа из детства?

– Не было таких. И снова – от слова совсем… Разве что Карлсон. Мне очень нравилось то, что он прилетал и всех нахлобучивал. От него у всех «головняки», но он себя ощущает суперзвездой!

– В столичном театре «Школа современной пьесы» служит ваша мама – ходите на её спектакли?

– Был на трёх или четырёх. Вообще я не большой театрал, если честно. Работа над книгой требует концентрации, и чем дальше – тем больше я становлюсь эгоцентричной свиньёй. Но иначе ничего не напишешь, так что – простите.

– Как вы познакомились со своей будущей супругой?

– В кафе. Десять лет назад люди ещё ходили в кафе, представляете? В Москве был особый тусовочный бульон… А сейчас я даже не знаю, где можно познакомиться. Кафе пустые стоят, клубы позакрывались. Алёна не знала, что я писатель. А на второй нашей встрече я подарил ей свою книжку.

– Супруга намного младше вас – в этом больше плюсов или минусов?

– Ну, конечно же, плюсов! Мы прошли вместе достаточно большой путь. И довольно быстро ощущение разницы в возрасте полностью исчезло. Это только в первый год знакомства от меня требовалось больше энергии для строительства отношений.

– Какое главное качество должно быть у писательской жены?

– (задумывается) У любой жены должны быть два самых главных критерия. Сексуальная привлекательность для мужа и вменяемость. С первым проще, со вторым намного сложнее. Сейчас огромное количество невменяемых людей – с нереализованными амбициями, заморочками. Зачастую вместо взаимопомощи супруги соревнуются, кто крупнее как личность, устраивая друг другу невыносимую жизнь. Огромное везение – встретить адекватного, вменяемого человек. Встретил – женись немедленно!

– Вообще, среди творческих людей довольно много не особо вменяемых – павлины, психи, интроверты, мизантропы, снобы…

– Согласен.

– А какой недостаток вы себе прощаете?

– Я не то что бы прощаю – пытаюсь с ним бороться. Но пока не очень успешно. Я довольно вспыльчив. Если хочется возразить, мне словно шлея под хвост попадает! И я начинаю разговор на повышенных тонах, перебиваю собеседника. Хорошо, что жена спокойная – периодически меня осаживает, сглаживает острые углы одной лишь фразою «Ну, а чего так кричать-то?» Как ни странно, на меня это действует успокаивающе.

– Вы разносторонне одарены. Не трудно ли идти по нескольким дорогам сразу?

– Дорог всего две: кино и литература. Но одновременно снимать картину и писать невозможно. «Плинтус» написан более 20 лет назад. С 2004 по 2010 год я занимался только кино. Сейчас работаю над романом, но для себя решил: заканчиваю книгу и возвращаюсь в кино – окончательно и бесповоротно. Я хочу быть кинорежиссёром. Это дело мне нравится больше всего, и в этом направлении я хочу развиваться.

 

Беседовал Юрий ТАТАРЕНКО

г. НОВОСИБИРСК