ПРОПАСТЬ-ЯРОСТЬ-ЗАБОТА

№ 2018 / 14, 13.04.2018, автор: Николай ВАСИЛЬЕВ

Николай Васильев родился в 1987 году в городе Череповце. Окончил Литературный институт в 2010-ом. Жил в Санкт-Петербурге, Москве, Череповце, сейчас проживает в Москве. Стипендиат Форума молодых писателей в Липках 2014 года. Автор книги стихов «Выматывание бессмертной души», вышедшей в московском издательстве «Стеклограф» в 2017 году. С зимы 2018-го – корреспондент «Литературной России».

 

Николай ВАСИЛЬЕВ

 

* * *

ночного центра курят на крыльце 

и вдруг фасад меняется в лице, 

но ничего не разорвут на части –

 

не вымолчать из глубины глуши 

набрякшего презрения души, 

несбыточного, как к войне и власти 

 

с полночной репы прётся музыкант, 

успеет ли до третьего звонка 

на тихо раскаляемую ветку –

 

попытка, боль, стремящаяся фальшь, 

подкожный свет, закатанный в асфальт, 

и ясно темноте весны, как свету: 

 

силён тебе твой враг, поскольку враг, 

но пальцы жмутся в ля-минор, в кулак 

(терновое орудие на руку) 

 

и мозг-фонарь на спутанных кустах 

и дождь апрельский бьётся, не пустяк 

и не родня внимательному слуху

 

 

* * *

утром было не жарко, и мышцы сводило в ногах,

как сквозящим теченьем какой-то некормленой силы

солнце жёлтое, синее, зелень за все берега,

столько мая в окно, но не жарко, а холодно было

 

и я вспомнил, как ты пожелала мне уголь прогрызть

исподлобным лучом, беспробудным отчаянным светом –

что несёшь ты, когда бы ты знала, но не торопись

я с оценкой, и сам-то не знаю, пишу тут об этом

 

что поэзия, как не огонь высоко над игрой,

боевой самолёт во всё небо услышанной веры –

на разгуле собак всем напомнить с утра, кто такой

и себе о разрыве пространства на крайние меры

 

под сурдинку парада, один за одним, и звенят

окна, колокола и листва, и сигналка взыграла

на колёсах земных, а потом телефон про меня

сам тобой от покрывшего, перекроившего шквала

 

 

* * *

и я оставлю это никаким,

несглаживаемым –

не сглазить то, чего не сгладить

 

вот рана чистого лица

шершаво чистый подбородок воли

 

дыра в причинно-следственных и небо 

 

и я оставлю это никаким,

как нежность или страсть, 

оставленности страх,

и целое его неисцелимо –

ребёнок сердца в погребальной урне

 

тут всё не так, да это контрабанда –

ломоть, отрезанный на будущую власть

 

 

* * *

всё равно что у моря погоды и хлеба просить поперёк земли,

на которой я вроде бы жив меж столиц, разноправных и разнобылых –

всё равно что, да ладно, уж лучше не к ночи помянутый нож-залив

и засвеченный остров, пятно от луча, в кость фамилии въевшийся блик –

 

лучше это на сон помянуть, чем тебя, вот и всё, что могу я сказать –

да, и с маленькой «т», но поехало небо, какая там крыша над ней –

и летит, за ближайшую церковь живьём задевая, какой там загс, 

и листва на невесте дрожит, и блестят зеркала коммуналок жене

 

и пучина сладка, но не сахаром вовсе, и перед работой не пить,

а промокший в вине кровянистом кусок будет ровно в нагрянувший час 

на бездонном хребте у всплывающих волн, по которому ты поступил –

и реальность, как сторож, кричала во тьму, словно тонущий камень кричал

 

 

* * *

удивляясь присутствию в них,

удивляясь отсутствию в них

безымянного неба взрывного на эти слова –

ты в маршрутке до офиса повремени, вздремни,

на краю у людей существуя вполне едва

 

нежилая дорога, забита по край собой,

отторгает, как зеркало, в равнокипящую глушь

на уме у лесов мы – а ну-ка, встряхни головой,

что ты видишь бездонную чушь

 

не мигая, в застывшем, сияющем, льдяном поту

светит пристально зимнее солнце в дырявые сны –

как пустое вино на стеклянном снегу, 

как распахнутая на холодном полу

пропасть-ярость-забота – трофейным пальто

пред соитием, после войны

 

 

* * *

свет звезды долетел до меня – и чего теперь, Катя,

я не знаю, конец или просто всё полностью есть

и какая-то смерть, на краю этих дел, на подхвате

беспризорное целое примет на грудь и за честь

 

мир открыт, как пустующий дом для влюблённой прогулки,

для ночной безднадёги, и мне распахнуло глаза –

и не сразу догнал, крепко спящая ты или гулкий

мрак окраин дыханье к сознанью прижал

 

свет зажёг и сижу, глубиной ощущая невнятной,

почему про тебя, но не только на звёзды когда –

на изнанку предплечья, где древний и шероховатый,

красноватый озноб из меня никуда 

 

хочешь истины – ладно, да ты не подашь ведь руки ей

ну а если серьёзно, то вот она, самая та:

на полночном ходу товарняк сходит с рельс –

на другие

 

и прямит твою спину разряд моего хребта

 

 

* * *

армяне зимнего тепла, их проповедь шальная

несправедливостью в крови гонима на рожон –

почувствуй, брат, купили нас, пожертвовали нами,

а это мы, по сути, нас, признавшие резон

 

мне кажется, что я влюблён, влюблён с концами в воду

и не тяну, и значит, сам, как оттепель, тянусь

и ненормально, не туда в меня ложатся годы –

она отчаянье вот-вот, вечернейшая грусть:

 

она танцует вкруг себя, хоть держится партнёра,

и нет меж этих ног стыда, когда вовсю видны

от белой тучи платья – тень – падёт на разговоры,

и меркнет стыд, и нет его под небом у вины

 

 

* * *

снег летит, будто нить за иглой, за чистилищным светом,

догоняющим рай, как пославшую, сжавшую персть

 

и пронзённый снежком да стежком, я так странно вот это

знаю: скоро весна, и немного нам времени есть

 

может, близкий тридцатник проглатывает эту зиму,

ледяной бутерброд перед пеклом, дорогой, весной –

и совсем за углом темень в окнах б/у-магазина

смотрит зорко-тепло, как глаза из-под шапки цветной

 

лишь конец ноября, а над нами решённое небо,

на зарплату делимый одну, три-четыре, и край –

перед чуть ли не Богом, под скровом, покроем и снегом

собирающий вещи февраль

 

всё так быстро истлело,спеклось, пустота – пустотает,

землю корни твои, как бумагу с признанием, рвут

 

и могила моя – резонатор, и я нарастаю,

дальний грохот копыт, и бужу потихоньку траву