ГЭГ КОНОВАЛОВА С РАСПУТИНЫМ

№ 2006 / 39, 23.02.2015

Его придумал Александр Дранков: за счёт нескольких целлулоидных склеек он вновь обогатился неимоверно и вернул себе пиджак славы любимого национального афериста, в последний раз. Но не потому, что возмутился Максим Горький или Императрица Александра Фёдоровна, и забавы Дранкова квалифицировал Закон. Всё дело в том, что уже шёл 1917 год, наступал закат русской киновольницы. И фильму «Драма из жизни Григория Распутина» суждено было стать последним шикарным разбоем гениального мошенника.
Что общего между нижегородским пекарем Александром Коноваловым, воспетым в раннем горьковском рассказе («…прислонясь плечом к косяку двери, стоял высокий, плечистый мужчина лет тридцати. По костюму это был типичный босяк, по лицу – настоящий славянин. На нём красная кумачовая рубаха, невероятно грязная и рваная, холщовые широкие шаровары, на одной ноге остатки резинового ботика, на другой – кожаный опорок. Светло-русые волосы на голове были спутаны, и в них торчали щепочки, соломинки; всё это было и в его русой бороде, точно веером закрывавшей ему грудь. Продолговатое, бледное, изнурённое лицо освещалось большими голубыми глазами, они смотрели ласково. Губы его, красивые, но немного бледные, тоже улыбались под русыми усами. Улыбка была такая, точно он хотел сказать виновато: «Вот я какой… Не обессудьте»), и фаворитом семьи последнего русского Царя («…все смотрели на Григория в его шёлковой кремовой, обильно и красиво вышитой рубахе подобострастными глазами, ловили каждое слово его, каждый жест… Его землистое лицо было скучно, и в тяжёлых глазах стояло свойственное иногда им тяжёлое, точно свинцовое выражение… Долго это нелепое увлечение при дворе, конечно, продолжаться не может. А полетит он, не удержаться и его друзьям. Игра опасна. И потом слухи о нём становятся всё скандальнее и грязнее – он решительно теряет всякую меру… садит матерщиной без всякой церемонии и в скандалах был прямо великолепен своим размахом, грубостью и нелепостью… Григорий мужик простой, сибиряк, который и писать-то едва может…», по описанию Ивана Наживина)? – Дранков, цензура и скандал: три источника и три составные части бешеного коммерческого киноуспеха в России.
Эта история началась 90 лет назад. Набезобразничав в Первопрестольной на всех кинопредприятиях (а их было более ста!) и заскучав, Дранков вернулся в военный Петроград «на постоянное место жительства» и создал третью свою кинофирму на базе одного из лучших киноателье «Вита», которое он выкупил у В.Гельгардта. Неизвестно, читал ли Дранков рассказ «Коновалов» (1896 год), когда «гостил» у Горького на Капри, сценарий он явно не знал, но спродюсировал по нему в 1916 году картину «Омытые кровью» (в справочниках не значится).
Экранизацию осуществил видный режиссёр Петроградского Малого театра Суворина Борис Глаголин. Кинолента «Омытые кровью» в худое время была запрещена цензурой из-за единственной горьковской крамолы: «Я встречал только людей, которые всегда всё винили, на всё жаловались, упорно отодвигая самих себя в сторону из ряда очевидностей, опровергавших их настойчивые доказательства личной непогрешимости, – они всегда сваливали свои неудачи на безмолвную судьбу, на злых людей… Коновалов судьбу не винил, о людях не говорил. Во всей неурядице личной жизни был виноват только он сам, и чем упорнее я старался доказать ему, что он «жертва среды и условий», тем настойчивее он убеждал меня в своей виновности пред самим собою за свою печальную долю… Это было оригинально, но это бесило меня…»
В устах культурного человека такие речи не удивили бы меня, ибо ещё нет такой болячки, которую нельзя было бы найти в сложном и спутанном психическом организме, именуемом «интеллигент». Любопытный факт: дореволюционное кино, питавшееся классическими сюжетами, к произведениям Горького обращалось только дважды.
Первой была киноверсия повести «Фома Гордеев» режиссёра Александра Чаргонина (он же исполнитель главной роли). Экранизация называлась «Душа волжанина разбита…» (1915 год). Гордеев интерпретирован как спившийся психически больной купчишка. Картину распространяли братья Иосиф и Яков Посельские (прокатная контора «Кинолента»).
Само обращение к прозе Горького было эпатажным и провокационным, учитывая общеизвестные пробольшевистские симпатии «буревестника революции». Но для Дранкова, «Поставщка Двора Его Императорского Величества», принимаемого и Николаем Вторым, и Императрицей-матерью, сантиментов не существовало. Более того, «Драма из жизни Григория Распутина» – не первая спекуляция Дранкова на имени Горького.
Ушибленный в 1908 году грандиозным успехом на отечественном рынке документального фильма «Донские казаки в Москве» (производство французской кинофирмы братьев Пата), первый кинопатриот России (так Дранков сам себя именовал) поспешил создать киноочерк о людях дня «Московский Хитров рынок» и выпустил его в прокат ко дню рождения Государя. Публика бойкотировала хронику. Тогда вечный оптимист Дранков наскоро состряпал новый вариант киноочерка под названием «Бывшие люди – типы М.Горького (Хитровцы)», и картина имела коммерческий успех (часть кадров, естественно, была использована советским классиком Эсфирью Шуб в монтажной ленте «Россия Николая II и Лев Толстой»).
А через несколько лет Горького постигла участь Льва Толстого: Дранков, первый кинопапарацци, проник к нему на Капри (заручившись поддержкой друзей Александра Ханжонкова из итальянской кинокомпании «Чинес»!) и без разрешения Горького зафиксировал на киноплёнке всё, что счёл нужным. И даже не скрыл беспомощность писателя, закрывавшего перед камерой, как преступник, своё лицо руками. О кинозарисовке «Максим Горький на острове Капри» судачила вся Россия. Распространяла хронику фирма братьев Пате, а Дранков – богател.
И вот на гангстера № 1 русской киновольницы, которому и раньше было дозволено всё: от императорских покоев до публичных домов, обрушилась Февральская революция, когда пали оковы даже смешной царской киноцензуры. Шоу продолжилось!
Гвоздём сезона стала деятельность Чрезвычайной следственной комиссии по делам о преступлениях старого режима, сформированной в начале марта в Таврическом дворце. «Революция. Дни сгорают как бумажные», – записал в дневнике Корней Чуковский. «Раздражало дурацкое поведение Горького с его большевистским окружением, вернее – свитой, – возмущалась Зинаида Гиппиус. – Горький на каком-то реквизированном великолепном автомобиле с этой свитой разъезжал, стряпая «эстетический комитет»…
Поскольку Дранков уже в начале двадцатого века стал «новым русским», он в очередной раз продемонстрировал талант циника: при ничтожных затратах срывать солидный куш – срочно слепил сенсационный фильм. Тем более, что ему принадлежала высокоэстетичная экранизация по Горькому «Омытые кровью»! Киноленту спешно немного переклеили, слегка переписали пояснительные надписи, титры и запустили в прокат уже как «Драму из жизни Григория Распутина». Зрительский успех был колоссальным, барыш Дранкова – тоже. А разоблачители этого прохиндейства лишь развлекали «подмаксимку» Дранкова.
Только через полвека советский киновед Семён Гинзбург счёл нужным защитить кинопроизведение Глаголина-Горького: «после Февральской революции (фильм «Омытые кровью». – В.Р.) стал объектом самой наглой и грязной спекуляции, которую только знала частновладельческая кинематография». Киноисторик Ромил Соболев также отметил, что картина «Драма из жизни Григория Распутина» ничего общего с произведением Горького не имела. Впрочем, Дранков вряд ли когда-либо задавался мыслью, что его патриотическая кинодеятельность была в эпоху «анархизма побеждённых» или «бунта на коленях»: на заре кинематографа в России существовало пятимиллионное население из босяков (сегодня их называют бомжами).
А «наросты тоски на сердце» Александра Коновалова так и остались за кадром: «Напрасно ты, Максим, в городах трёшься. Тухлая там жизнь. Ни воздуху, ни простору, ничего, что человеку надо… пакостят землю, задыхаются, теснят друг друга. Не живёшь, а гниёшь. Зачем народ сбивать в такие кучи, когда и двое-трое ужиться между собой не могут? А ведь Стеньку-то я помню… И Тараса…
Пойдём со мной… дыра там есть такая, очень удобная для человеческого жительства.
Я только улыбался, глядя в его доброе лицо, сиявшее удовольствием встречи…
– А зачем родился с такой шеей, на которую ни одно ярмо не подходит?»
Валентина РОГОВА