10 х 10

№ 2007 / 46, 23.02.2015

Я не спеша качусь на моём старом «Урале» по старой пыльной дороге. Дачи, дачи, дачи, Москва далеко, несколько десятков километров отделяет меня от шумных и бурлящих улиц, уютных арбатских двориков и прохладных бульваров. Немного проржавленный звонок на руле хрипловато позванивает на каждой кочке. Слева покосившийся забор, обвитый плющом с большими розовыми цветами, справа канава, из которой неприветливо торчат головы крапивы и полыни. Жара. Далеко впереди я вижу Сашку, который яростно крутит педали своего «Школьника», я вижу, как блестят его катафоты в дрожащей от зноя дымке. Над нами бездонное голубое небо, в воздухе тяжело от парящих июльских ароматов. На руле болтается бидон, за моей спиной две телескопические удочки с красивыми самодельными поплавками, рюкзак с обедом (треугольный пакет молока, бутерброды с колбасой, банка бычков в томатном соусе и две пластинки апельсиновой жвачки с Незнайкой на обёртке), радиоприёмник «Турист», громоздкий фотоаппарат «Киев-4», консервная банка с червями, аптечка, в которой у меня лежали запасные крючки, нарубленные пластинки свинца для грузил, несколько мотков разной лески и, конечно же, набор стандартных неуклюжих пластмассовых поплавков. В аптечке давно не водились ни зелёнка, ни бинты, ни какие-то лекарства, зато всегда в наличии пара широких роликов с плёнкой. Что ж, наверное, я безответственный папаша, думается мне; вдыхаю безумную сумасшедшую смесь дачных ароматов, любуюсь тяжёлой синевой неба. Где-то высоко летают ласточки. Ни ветерка. Забор кончается, начинается лес, я ориентируюсь на ярко-жёлтую майку Сашки впереди. Лес одурманивает своими запахами. Сладковато-едкий багульник, терпкая ель. Знакомый муравейник, усыпанный старыми сосновыми иголками. Мне жарко даже в мягкой прохладе леса, я утираю пот тыльной стороной ладони со лба. Уже скоро. Изумрудные стрекозы стерегут своё болото, я еду мимо, вслушиваясь в их мерное жужжанье. На мне дырявая белая майка и обрезанные до шорт джинсы, на ногах кеды.
Сашка ждёт меня у опушки. На руле у него болтается маленький двухлитровый бидончик с царапинами на эмалированном боку, когда-то я ходил с ним за квасом. Останавливаю свой «Урал», смотрю на него. Кучерявая белобрысая голова, громадные голубые глаза, крупные, чуть неровные белые зубы. На носу веснушки. Он мне так напоминает меня самого двадцать пять лет назад. Точная копия.
– Пап, ну ты что так долго?! – недовольно говорит он. – Там без нас всю рыбу переловят! Давай наперегонки?!
Он сама серьёзность. Я соглашаюсь. До реки остаётся совсем немного, вниз с опушки в овраг, далее вверх, потом через пасеку деда Василия, и вот она, река!
– На счёт! – киваю я.
Он несётся вниз, бешено крутя педали, я, конечно же, пропускаю его вперёд, по узкой тропинке, задыхаясь от пыли, которую он только что поднял. В конце оврага Сашка ловко соскакивает со своего «школьника», оборачивается на какую-то долю секунды на меня и стремительно начинает толкать его в гору. Мне б его энергию! Я тем не менее тоже доезжаю до начала подъёма, и веду свой «Урал» вверх. Скрипит несмазанная цепь. В голове пустота. Выходные. Последние выходные с Сашкой. Сашка – мой сын. Ему семь. Он самый лучший ребёнок на свете, в этом я уверен на все сто. Он быстрее всех в классе умеет читать, собирает кубик Рубика, выписывает «Юный механик», ходит в шахматный кружок и всерьёз интересуется фотографией. Что ж, последнее я могу сказать, моя заслуга. Дома у Сашки лежит подаренный мной новенький «ФЭД» и два десятка роликов с надписью «Свема 64». И ещё я для него самый лучший папа. Жаль, что с его мамой мы развелись, но зато с Сашкой видимся почти каждые выходные. Люба живёт сейчас с другим мужчиной, которого Сашка никогда не будет называть папой. Он работает инженером. Я фотограф. Завтра я улетаю в долгую командировку. Фотографировать строительство БАМа. А сейчас я с Сашкой, и только с ним. Он же на следующей неделе улетает в «Артек», не зря учился на круглые пятёрки целый год.
Сын уже далеко, почти в конце просеки. Задумчивые липы склонили свои головы к ароматным ульям, я изображаю спешку, сам же витаю где-то далеко. У одного из таких ульев мне машет рукой человек в шляпе с сеткой. Это дядя Василий. Я улыбаюсь, машу ему в ответ.
– На рыбалку? – кричит он.
– Ага! – отвечаю я, крутя педали.
– Вы на обратной дороге ко мне в избушку загляните, медку банку возьмите!– Он гладит ладонью окладистую бороду.
– Спасибо, дед Василий, обязательно!
Сразу за просекой – река. Ещё десять минут вдоль неё – и мы у цели. Сашка первый. Он стоит на старом скрипучем пирсе, его велосипед лежит в горячем шелковистом песке у берега. Впереди река. Тонкая гладь воды сверкает на солнце, слепит глаза, заставляет жмуриться. Противоположный берег тает в дрожащей дымке. Жара. Я бросаю свой велосипед рядом с Сашкиным «Школьником».
– Я победил! – гордо говорит Сашка.
– Вот тебе приз! – Я выуживаю из рюкзака пластинку оранжевой жвачки. – Держи!
Он разворачивает обвёртку, на которой носовский Незнайка сжимает апельсин, аккуратно складывает бумажку вчетверо, суёт в задний карман штанов.
– Пап, давай сначала искупаемся! – Он сбрасывает свою жёлтую майку с олимпийским мишкой на доски пирса. Я следую его примеру. У Сашки точно такие же синие плавки, как у меня, с маленьким металлическим якорьком, чуть сбоку. Я тоже скидываю свои джинсовые шорты с майкой, достаю из рюкзака радиоприёмник и включаю его. «Взвейтесь кострами…» – знакомая мелодия, на только что поставленный «Турист» садится большая лазурно-бирюзовая стрекоза.
Вода восхитительно прогрета горячим июльским солнцем. Я жмурюсь, запрокинув голову вверх, а Сашка плюхается в воду и уверенными рывками уплывает на несколько метров вперёд. Я стою по колено в воде, меня разбирает гордость, это ведь я научил его так плавать прошлым летом… Медленно иду вперёд по песочному дну, распугивая мальков, вода снизу немного прохладнее, чем сверху. Предвкушаю момент погружения, закрываю глаза. Впереди старательно выписывает кролем Сашка. Ныряю в воду и плыву к нему…
Потом мы греемся на солнцепёке и не спеша расправляем леску на удочках, садимся на край пирса, опустив ноги в воду, мальки плотвичек смешно щекотят нам пятки. Насаживаем наживку, забрасываем поплавки в бронзовую гладь реки. Смотрю на Сашку, а на душе тяжело. Не хочется уезжать, оставлять здесь его одного. Сложно представить, что мы больше не пойдём на выходных болеть на стадион за любимый «Спартак», кататься на чёртовом колесе на ВДНХ, играть в морской бой и шахматы, пить газировку с сиропом из автоматов на улице, а вечерами печатать фотографии у меня в ванной при свете красного фонаря. Зачем я всего этого лишаю себя, думаю я, зачем лишаю Сашку? Это тяжело, но мне кажется, что так надо. Фотографии, которые я сделаю на этой мировой стройке, станут документальным свидетельством силы духа человека, прорубившего дорогу на шпалах через полстраны. Кто, если не я? Смотрю на Сашку. Тот улыбается, то и дело, поглядывая на свой полосатый красно-белый поплавок. Довольный, жуёт жвачку, я улыбаюсь ему в ответ. В воздухе жужжат стрекозы.
– Когда ты вернёшься? – как ножом режет словами Сашка.
Не знаю, что на это ответить. Месяц, три, полгода, год? Сколько? Этого ещё не знаю я сам. Я пожимаю плечами. Сашка внимательно смотрит мне в глаза.
– Не знаю… – Смотрю за своим поплавком. Сплошной дзэн.
– Привезёшь фотографии? – спрашивает сын. – Интересно посмотреть, какой он, БАМ?
– Привезу, конечно, и много, – киваю я головой. – Ты сам, главное, занимайся. Когда я приеду, чтобы все плёнки отщёлкал!
– Угу, – кивает он головой, неожиданно напрягается и резко дёргает удилищем вверх. – Эх, сорвался… Видел, пап?!
– Когда рыба ведёт твой поплавок в сторону, вверх не дёргай, – говорю я. – Плавно подсекай в противоположную сторону, ага?
– Понял! – деловито соглашается Сашка и забрасывает удочку снова. Мы сидим на пирсе молча, я закрываю глаза, поднимаю голову к небу. Слышу, как где-то далеко вверху кричат чайки, слабый ветерок с реки треплет мои выгоревшие волосы. Хо-ро-шо….
– Пап, у тебя клюёт, – тычет меня локтем в бок Сашка. Я подсекаю и вытаскиваю из воды солидного окуня с ладонь, снимаю его с крючка и бросаю в бидон с тёплой речной водой. Поправляю наживку, забрасываю обратно. Сашка с интересом разглядывает нашу первую добычу, запускает руку за окунем, чтобы рассмотреть его поближе.
– Большой какой!– констатирует он и выпускает рыбу обратно в бидон. Пока он разглядывает окуня, его поплавок уходит под воду, и когда Сашка поворачивается и глядит на то место, где был поплавок, он в лёгком недоумении, где?
– Тащи давай уже! – шёпотом говорю я. Сашка подсекает, и вот, сверкая на солнце серебристой чешуёй, в его руки летит жирная плотвичка.
– Ух, ты!– только вырывается у него. – Теперь твоему окуню не так будет скучно в бидоне!
Я кладу удочку на пирс, открываю рюкзак и достаю из него кофр из коричневой кожи, внутри коробка «Киева».
– Саш, я сделаю несколько снимков, – говоря я, вытаскивая фотоаппарат из кофра. – Смотри на тот берег, ага?.. Если у меня клевать будет – тащи!
Сашка послушно кивает головой, краем глаза поглядывает на поплавки, улыбается. Я отхожу на берег, гляжу в видоискатель, кадрирую. Через замыленное зеркало отражается Сашка с удочками, лениво мотающий ногами под испепеляющим летним солнцем. Делаю кадр, ещё один. Кручу кольцо фокусировки, и в момент, когда Сашка неожиданно дёргает удочку вверх, я нажимаю кнопку. Есть! На леске у Сашки болтается ещё одна жирная плотвичка. Я продолжаю снимать, медленно, вдумчиво, Сашку на пирсе, реку, наши велосипеды, сваленные в кучу. Плёнка фиксирует эти счастливые минуты моей жизни, когда рядом сын. Иду к Сашке, засовываю фотоаппарат обратно в рюкзак, достаю наш скромный завтрак в виде бутербродов и банки консервов. Плюс пирамидка с молоком. По радиоприёмнику передают «Синий платочек» Шульженко. Я сажусь рядом на доски пирса, свешиваю пятки в воду, передаю Сашке бутерброд, открываю банку с бычками своим складным ножом.
– Я люблю тебя, – треплю его по выгоревшим волосам. Он смотрит на меня серьёзными глазами и молчит.
**
Печальные листья клёна медленно опускаются в пронзительной прозрачности осеннего парка. Ими усеяна ещё зелёная трава и тропинка перед нами. Я иду по ней, обхватив за талию Лизу и взяв за тонкую ручку нашу дочь Анютку. Наш скромный «Мерседес» припаркован на стоянке перед парком. Первый день ноября и последний день мой в Москве, с моей семьёй. Лиза и Анюта. Сегодня ночью из аэропорта Домодедово на прекрасной серебряной птице я улечу в Милан фотографировать показы мод на три месяца. Контракт.
Лиза, моя жена, которую я безумно люблю, ей тридцать лет, она работает в бухгалтерии Центрального банка России, мы с ней знакомы уже десять лет, ещё с её третьего курса, когда она училась в Академии экономики. У неё пышные чёрные волосы и карие глаза. Мы женаты три года, и у нас есть самая замечательная дочка Анюта. Ей семь лет, и она вылитая копия мамы, те же волосы, только вьющиеся, тот же шоколадный взгляд. Она феноменально много читает, пишет стихи, ходит в музыкальную школу и играет на пианино, а ещё у неё есть любимый плюшевый мишка Тедди, с которым она любит спать. То, что много читает, – это моя заслуга, а пианино – Лизы. Стихи, это уже личный талант Анютки. Я пытался научить её играть в шахматы, но они ей кажутся скучными. Я их обожаю обеих.
Ещё днём мои чемоданы были уложены, и мы всей семьёй поехали в кино, потом в ресторан, потом в парк. И вот мы здесь.
На моей шее фотоаппарат, но я не спешу сделать прощальные снимки. Мы идём по мощёным дорожкам из красного камня, доходим до пруда. Вокруг жёлто-зелёный лес, опавшие листья клёнов жёлтыми звёздами раскинулись на холодной воде. Несмотря на субботу, в парке не так уж много народу, наверное, из-за погоды. Я просто порами кожи чувствую этот запах осени, подступающей всё ближе и ближе. Треплю довольную Анютку по кудрявой шевелюре, предлагаю сфотографировать её с мамой. Они не против.
Я щёлкаю кнопкой ON на своём новом CANON EOS 1Ds Mark3. Смотрю в видоискатель, нажимаю на кнопку. Дорогое зеркало благородно хлопает внутри коробки фотоаппарата. Я делаю снимок, потом ещё и ещё. Смотрю на результат на мониторчике камеры. Просветлённый объектив класса L рисует потрясающе сказочную картинку. Мои девчонки смеются, просят посмотреть. Я показываю снимки.
Мы углубляемся вдоль пруда по дорожкам, заваленными листьями. Мне грустно, жёлто-красно-зелёная осень в моём сердце, скоро вся Москва заплачет холодными проливными дождями. Мне кажется, что этот день я запомню надолго, ведь впереди столько времени, заполненного пустотой. Одиноких вечеров с бутылкой вина в пустом номере у монитора ноутбука. Бесконечные звонки и короткие sms-ки, холодная постель и бесчисленное количество каналов на английском языке. Я знаю, что я буду разглядывать гигабайты старых фотографий, взятых с собой на жёстком диске моего ноутбука. Эти родные лица. Лиза и Анютка.
…Я стою у трапа самолёта и пристально вглядываюсь в далёкое окно зала ожидания. Много фигурок стоит у стекла, но Лизу и Анютку я вижу ясно, как на ладони. Пасмурное небо роняет холодные капли, порывы ветра взъерошивают мне волосы. Рядом недовольные лица соотечественников, летящих вместе со мной. Я вижу, как Анютка машет мне рукой, и я машу ей в ответ. Мне грустно снова. Зачем я уезжаю? Сдался мне Милан? Я представил, как Лиза будет вести наш «Мерседес», а Анютка будет сидеть на заднем сиденье и слушать радио. Грустно, грустно, чертовски тоскливо. Но тоскливо мне не только из-за этого.
Когда самолёт взлетает, я открываю свой портфель и достаю папку с фотографиями. В ушах белые наушники от iPod, играет Morphine, заунывная труба нагоняет тоску. Листаю много глянцевых листов с фотографиями, такие близкие, такие родные. Замираю. Сердце колотится. В моих руках пожелтевший снимок десять на десять сантиметров с погнутыми краями, пересвеченный и местами выцветший. На нём взъерошенный мальчуган с испуганно-радостным лицом выдёргивает из воды на удочке плотвичку.
Тяжесть сковывает мою грудь, противный комок подступает к горлу. Я закрываю глаза и беззвучно открываю губы…
я люблю тебя тоже, па…
Антон САЛТАНОВ