ДОМАШНИЙ– ЗНАЧИТ РОДНОЙ

№ 2008 / 14, 23.02.2015

Мой советский (что нынче значит бывший) друг Вадим Дементьев в своём благодарственном слове в адрес «Литературной России» вспомнил о том, что она «считалась домашней газетой писателей». Вадим Валерьевич гордится таким отношением к газете, и я его понимаю, потому что «домашний» – и по Далю, – «свой, близкий, живущий в доме». Родной голос! Такое расположение к газете являлось признанием необходимости её присутствия в жизни писателя. Словом «домашний» определялась не только живая связь газеты с буднями многонациональной российской словесности, но и её неизменный интерес ко всему новому и значительному в жизни большой страны. Для всех нас – я говорю о своём поколении «шестидесятников», – независимо от того, кто где жил, на каком языке писал, наш литературный еженедельник оставался открытым, доброжелательным домом, «очагом» – как говорят на Кавказе. Во всяком случае, для меня, балкарца, этот еженедельник был и остаётся неизменно открытой дружелюбной газетой, заинтересованной далеко не только московским бомондом. И – домашней, добавлю, не в смысле выписиваемой и читаемой, а именно привечающей всё то хорошее, что есть в моей литературе.
С «Литературной Россией» меня подружили, вернее будет сказать, ввели в актив её авторов Вадим Дементьев и Ильгиз Каримов, в разное время возглавлявшие отдел национальных литератур газеты. В ту пору на земле Советской страны властвовала, если можно так выразиться, безвизовая духовность, и писателям для общения в любой точке страны в любое время года открывался широкий простор – Дни литературы, Декады, взаимные визиты друг к другу представителей породнённых городов, юбилеи национальных корифеев слова, всесоюзные и региональные конференции, семинары, посвящённые той или иной проблеме литературной жизни, – да не счесть многоцветия возможностей, существующих тогда для писательских встреч. И сотрудники «Литературной России» всегда в них принимали самое активное участие.
В одном из таких торжественных выездов московских писателей в Кабардино-Балкарию я и познакомился с Вадимом Дементьевым, который прибыл в Нальчик в составе делегации от «Литературной России». Романтичный, высокий, стройный, как танцовщик, он, конечно, больше волновал наших женщин. Но местных писателей, жаждущих признания в центральных изданиях, он, конечно, волновал тоже.
Вадим, наверное, помнит, какое это было торжество писательского духа – какие были встречи, веселья, а главное – единение и родство душ, великое осуществление идеалов несущего добро слова! На аушигерском плоскогорье, над зреющим яблоневым садом, где Черекский район принимал московских гостей, русские, кабардинцы, балкарцы, чеченцы говорили на одном языке – языке искренности и братства. Да, было время, когда русский язык каждый раз перевоплощался на язык того народа, представитель которого говорил, пел или танцевал… И село Аушигер в те дни здорово значилось на карте державы.
Ирина Ракша, тоже член делегации, очаровывала своей величавой красотой, Николай Николаев с ходу сочинял эпиграммы, а Магомет Мокаев, замечательный балкарский поэт, пел старинные песни. И когда на следующий день гостей принимало рыбохозяйство Урванского района, литературные дебаты и веселье продолжались в том же духе, и, помнится, наше восхищение и уважительное отношение к единственной в делегации женщине, талантливой Ирине Ракше, не спасало её от эпиграмм Николаева. Когда на стол подали «танцующую форель», Николаев опять не удержался: Форель – рыба шибко якши, –
Можно в постель вместо Ракши.
Так было всегда – радость общения переливалась через край; шутили, знакомились, завязывалось творческое содружество. Все чувствовали себя людьми – родными, едиными, нужными друг другу. И пусть отсохнет язык тех писателей, которые утверждают, что в те времена, кроме лицемерия, застоя, очередей, бесправия и нищеты духа, ничего не было. Мне особенно больно, когда писатели из малонациональной среды встают в позу великомучеников и гонимых и, подражая Жванецкому, глумятся над Советской властью. Мне кажется, эти люди никогда не задумывались над судьбой своего этноса, не переживали за его будущее. Иначе они не остались бы глухими к тем достижениям, каких добились российские этносы за послевоенные годы, особенно за два последних десятилетия «Золотого века коммунизма», предшествующих катастрофе, постигшей нашу великую страну и, в первую очередь, её честных законопослушных граждан. Что же касается газет «Литература и жизнь», а затем и «Литературная Россия», то они принимали и поддерживали всё лучшее в литературах малых этносов, публиковали наиболее значительные вещи, главным образом те, что раскрывали лицо народа, его характер; «раскручивали», как теперь принято говорить, те произведения, которые поднимали проблемы мирового масштаба и вместе с тем являли своё индвидиульно-неповторимое субстанциональное начало. Мы тогда не видели, что это было великое историческое благо, и, только утратив да ещё изрядно втоптав его в грязь, осознали всю тяжесть утраты.
Нальчикское знакомство с Вадимом Дементьевым и Ириной Ракшой не прошло для меня даром. Вскоре в «Литературной России» появился мой рассказ «Мост Горбатого Геуза» в прекрасном переводе Ирины Ракши. С того времени и по сей день я дружу с «Лит.Россией». Дружил и с главными редакторами, последовавшими за Эрнстом Сафоновым, – Владимиром Ерёменко и кавказским сибиряком Славой Огрызко. Я искренне переживал, когда между «Лит.Россией» и правлением СП России случился какой-то конфликт, и на одном из пленумов группа писателей всерьёз ополчилась на коллектив газеты во главе с Сафоновым. На Комсомольском проспекте звучали злые голоса, не достойные писательского сана, вроде «разогнать», «отнять», «закрыть»… Не имея ясного представления о причинах интриги между коллективом газеты и секретариатом правления, я всё же был на стороне тех, кто защищал газету. Я не мог поступить иначе, потому что мы в своих провинциях видели, как «Литературная Россия» отстаивает идеалы единства России, идеалы дружбы народов, в конце концов – идеалы литературы. Я лично не знал Эрнста Ивановича Сафонова, но в то время, по-моему, он был одним из тех редких российских главных редакторов, которые ни при каких обстоятельствах не отрекаются от своих убеждений; даже при глубочайшем кризисе и материальной нищете организации он отстаивал интересы писателей, следовательно – и интересы многонационального отечества. Его примеру последовал и В.В. Ерёменко. Что касается нынешнего главного редактора еженедельника, то В.В. Огрызко вообще одержим идеей всеобщего братства литератур. Его личный интернациональный дух и редкое мужество делают его достойным представителем русской литературной традиции.
«Литературная Россия» не только принимала и публиковала готовые рассказы национальных писателей, заказывала им статьи, беседы, размышления о профессии, но и сама организовывала переводы произведений. В особенности сотрудники отдела национальных литератур зорко следили за новинками, издающимися в Москве и областях, находили рецензентов, публиковали отзывы и обширные анализы творчества наиболее интересных национальных писателей.
Так, редакцией был организован перевод, а затем и публикация моего рассказа «Горсть риса». За этот рассказ я стал лауреатом газеты и получил премию в сумме месячной заработной платы. (Скажу в скобках, что и в новую эпоху «Литературной России» за статью «Время собирать камни» я был премирован автомобилем, но, к сожалению, во время перегона из Москвы в Нальчик его угнали боевики в погонах где-то между Армавиром и Прохладным.)
Но если всерьёз, то в «Литературной России» всегда относились к моей личности и к моему творчеству, может быть, незаслуженно высоко. Здесь публиковались не только мои рассказы, отрывки из романов и повестей, но и статьи и рецензии о моих вещах на русском языке. Ни одна моя книга не была обойдена вниманием редакции. Вот и недавно Илья Колодяжный выдал на страницах газеты большую статью о моём романе «Мост Сират». Статья глубокая, участливая, несущая мысль.
Хочу сказать здесь об одном своём открытии. Недавно, в дни 90-летия Кайсына Кулиева, в которых активное участие принимала и «Литературная Россия», я сидел с гостями за чашкой чая в своём доме на Белой речке. Моим гостем был и Илья Колодяжный. Я смотрел в его лицо – открытое, честное… И напомнило оно мне одного другого молодого русского человека, в лицо которого я также смотрел много лет назад, и я подумал о том, вот ведь как крутятся жернова жизни!
Был ясный благостный день, и мы сидели в загородном доме писателя Зейтуна Толгурова с московскими гостями, среди которых был посланник «ЛР» Вадим Дементьев. Вадим тогда был такой же молодой, открытый, полный душевного участия и высоких честолюбивых намерений…
И вот теперь я удивлялся схожести, а может быть, божественной данности повторенных картин: молодой Вадим и молодой Илья являли собой знак заступничества русской словесности, и каждый, находясь в разных исторических измерениях, составляли единство её течения, всегда исполняющего миссию добра и человечности.
У Ильи Колодяжного всё ещё впереди. Вадим Дементьев в бытность свою в «ЛР» и в последующем опубликовал много прочувствованных статей о национальных литературах и писателях России. И Северный Кавказ он любит и знает хорошо. Написал и издал серьёзнейшую исследовательскую монографию «Кавказская тетрадь» – о трёх великих современниках этой земли – Расуле Гамзатове, Алиме Кешокове и Кайсыне Кулиеве. Как балкарец, я благодарен ему за доброе отношение к духовности моего народа, потому что если человек берётся написать книгу о том или ином деятеле народа, то прежде всего он питает уважение к этому народу, сочувствует ему, полон благожелательных намерений внести какой-то вклад в его поступательном духовном движении вперёд. Иначе и невозможно войти в мир национального гения.
В 1982 году, задолго до появления «Плахи» Чингиза Айтматова, Ильгиз Каримов опубликовал в «Лит.России» отрывок из моего романа «Тяжёлые жернова» под названием «Жел-аяк». Эта была трагическая история волчьей семьи Жел-аяка и его подруги Кёкбел, которую гестаповский офицер держит в клетке, задумав устроить на оккупированной земле кровавые представления. Вряд ли Чингиз Айтматов как-то заметил мой роман, но «Литературную Россию», её публикации он непременно просматривал. Ведь тогда «Литературная Россия» была популярной уважаемой газетой на территории всего Советского Союза. Во всяком случае, после выхода «Плахи» у нас с Ильгизом появились подозрения, что он всё же прочитал этот отрывок в любимой газете, потому что его Ташчайнар и Акбара очень уж напоминали судьбу Жел-аяка и Кёкбел. Что ж, это лишний раз подтверждает айтматовскую же концепцию о единстве судеб всего живого на земле: волк и волчица в Сарыёзекской саванне настигнуты той же бедой, что и волк и волчица в кавказских горах. Только беда эта имеет разную окраску, приходит разными путями.
Историю этой публикации я рассказал только для того, чтобы ещё раз показать, как «Литературная Россия» связывала писателей большой страны, придавала их идеям и открытиям, рождаемым в разных творческих исканиях, импульс, вдохновляющий к новым, более потрясающим открытиям.
И вот дружба с Ильгизом Каримовым… Не знаю, кого поблагодарить – «ЛР» ли, где он работал, литературные, корреспондентские ли поездки в республики, в которых он принимал участие, или божественный промысел, который всегда над нами, – да, я не знаю, кто явился посредником нашего знакомства, а потом и дружбы, благодаря которой его гостеприимный, светлый дом в Москве стал моим прибежищем и уютным гнездом, где меня потчевала как самого высокого гостя хозяйка этого дома, Назифа, сноха моя и сестра, самая красивая женщина в Москве.
Ильгиз явился для меня истинным духовным братом. Он один, я один у наших отцов, и мы быстро сообразили, что должны быть вместе, и помнить, что мы и наследники великой тюркской истории. Благодаря его переводу, его интуиции и строгому отношению к слову, мой роман «Тяжёлые жернова», по словам того же Вадима Дементьева, стал «сагой о Жамауате». Он перевёл ещё и другой мой роман – «Воля», первую часть которого мы издали в Москве. К тому времени, когда мы подготовили вторую, намереваясь издать дилогию в одной книге, наступили времена, когда телега советской истории сорвалась с кручи. Московские издательства превратились в коммерческие проекты, и национальным, провинциальным писателям достучаться до них стало сложнее, чем достучаться до небес.
Круг личных знакомств в коридорах редакции у меня не так уж велик, но по её публикациям я, кажется, знаю всю страну и весь мир. У «ЛР» имеются такие зеркала, в которых всегда отражаются дома и люди в Дагестане, Чувашии, Башкортостане, Татарском ханстве… В потерянной для нас родной Москве! А это для нас, национальных писателей, очень важно, потому что по этим отражениям мы имеем возможность приветствовать друг друга, вспоминать, радоваться, в конце концов – знать, живы ли наши братья по перу, пишут ли они что нового, всё ли в порядке на их родине… Это благо, которое нам осталось и которое надо ценить.

Алим ТЕППЕЕВ,
г. НАЛЬЧИК

Алим Магомедович Теппеев родился в 1937 году в селении Кёнделен Баксанского района Кабардино-Балкарии. В 1963 году окончил Литинститут. Начинал как поэт. Первые его стихи высоко оценил Евгений Долматовский. Автор романов «Кремни», «Тяжёлые жернова», «Мост Сират» и других книг. Доктор наук. Живёт в Нальчике.