Гипсовый ветер

№ 2009 / 16, 23.02.2015

Так на­зы­ва­лась ста­тья Ири­ны Род­нян­ской, при­мет­ная и па­мят­ная. О не­со­сто­я­тель­ных пре­тен­зи­ях на­шен­ско­го пост­мо­дер­низ­ма.
Ка­са­ет­ся и кри­ти­ки. Взды­ма­ю­щей иной раз мут­ные клу­бы ды­ма на пу­с­том ме­с­те.





Так называлась статья Ирины Роднянской, приметная и памятная. О несостоятельных претензиях нашенского постмодернизма.


Касается и критики. Вздымающей иной раз мутные клубы дыма на пустом месте. Вот инвектива Алевтины Росляковой («ЛР», 2009. № 11) выглядит странновато. Автор наваливается на Юрия Полякова так рьяно, будто перед ней «Русская красавица» Вик. Ерофеева или что-то еще гаже. И подход стародавний, советский (как глубоко засело!). Тогда ведь судили не деяние (текст), а анкету. Во главу угла поставлен почему-то переделкинский передел имущества, коему не менее других предаются и «отцы патриотики».


Сразу скажу: мне, как и большинству писателей, до этой возни нет дела. Довольствуюсь малым – однокомнатной хрущобой. Сам, считаю, виноват. В годы (десятилетия!), когда нельзя было приобрести и кооперативное жильё, ибо был прописан там, где жильцам приходилось больше шести квадратов на нос, а выгрызать свои квадраты у бывших жён или родителей не приходило и в голову, я, мыкаясь по углам, любил повторять свой афоризм-самоделку: «Счастье – это однокомнатная квартира на одного». Так что жаловаться филологу не на кого, раз так неосторожно обращался со словом.


А в лихие да бесхлебные для литератора девяностые пришлось спасаться в университетах Германии – лекциями о русской текущей литературе. Тут-то я и познакомился с творчеством Полякова. И увидел в нём наследника той ёрнической вспышки двадцатых годов, к которой всегда относился с симпатией. Любил грешным делом почитать и Зощенко, и Ильфа с Петровым, и Булгакова.


Эк, скажет строгая Алевтина, куда хватил. Но я предложу ей перечитать подряд «Театральный роман» всенародного кумира, а потом «Козлёнка в молоке» Юрия Полякова. Почему-то не сомневаюсь, что она подобреет к наследнику. Да ещё можно закрепить впечатление, сходив в театр, – на «Зойкину квартиру», например, а там и на «Хомо эректус».


Правда, всё это имеет смысл, если нет аллергии к самому жанру романа-фельетона или капустника, к меннипеевой, что ли, сатире. А это всё на любителя. Рабле вот тоже моралисты гнобили во время оно, утверждая, что не высмеивает он, а внедряет похабщину. «Впрыскивает немалыми дозами», как применительно к Полякову изящно выражается критикесса.


С большинством наших критиков вообще надо бы проводить ликбез. Потому как «идеологи», они читают художественный текст какпрямолинейную публицистику. Даже не догадываясь, что это целая система преображений, во многом парадоксальная. Кажется – мрак, а это насмешка над мраком. «Состояние смеяться над другим и над собой – это состояние, противоположное пониманию себя», – философствует (несколько на немецко-протестантский манер) обличительница. Целый пласт мировой литературы, стало быть, – от Аристофана и Апулея до Хармса и Беккета – «не способствует».


Так ведь никто и не навязывает. Я вот тоже не способен прочесть больше двух-трёх страниц детективов или того, что у них, знатоков и любителей, называется «фэнтези». Не переношу бессловесную словесность, скулы сводит от скуки. Причем не только от донцовых-дашковых, но и от Агаты Кристи, и «самих» братьев Стругацких. Но ведь я и не берусь о них рассуждать, всегда отпихиваюсь от рецензий на них, бред их бери.


А вот Поляковым не брезгую. Для немцев отыскал в нём даже отдельное сходство с Робертом Музилем, о коем писал свой диплом на филфаке. Одна на двоих у них излюбленная модель сравнения (да-да, «метафоризм» этот самый, которым возмущается Алевтина, а мне, недостойному, почему-то так люб). Это когда душевное, или ментальное, состояние передаётся через «физику». Пример, если угодно, подберу у Музиля: «Его общество действовало на меня, как слишком тесный воротничок». Только у Полякова частотность применения во много крат больше. Что поделать, так ему свойственно видеть наш мир, такие сами собой слетают с языка у него цицероны. Уже в первой главке «Трубача» таких финтов набирается больше десятка. Судьба тут не просто непредсказуема, а «как домохозяйка за рулём». Ссорящиеся супруги накануне развода не просто швыряют телефонный аппарат на пол, а «как старорежимные крестьяне шапки оземь – в доказательство своей правоты». И так далее и так далее. Легкие, порхающие сравнения – как бабочки, расцвечивающие повествовательное полотно.


И самый стиль, «дуктус» (дыхание) повествования, как и свойственно комедии, тоже лёгкий. Но результат-то не легковесный, потому что – многослойный. Быт и нравы прикормленной новой властью творческой среды, ошалевшей от погони за невиданным в России достатком, – пожалуйста. «Оборотничество» общества, которому семьдесят лет прививали кодекс соцприличий – извольте. Апокалиптический отблеск на самих основаниях потребления как высшей и единственной ценности – конечно же. Скатывание тысячелетней культуры и цивилизации в доисторические пещеры («повторение подобного», говорил Ницше) – тоже.


При таком нечувствии к сатирическим формам изображения, видимо, бессмысленно адресовать автору сердитого письма вопрос: а кто, собственно, по её мнению, убедительнее управляется в наше время со стилом Зоила? Хвалёный Жванецкий? С его-то пустопорожней местечковой пошлятиной? Не смешите. Тогда и Ксюша какая-нибудь «Собчачка» с Тиной какой-нибудь «Канделакой», как они весело кличут друг друга с экрана, – истинные деятели культуры, а не самодеятельные выдвиженки замухрышистого комбината бытового обслуживании из забытого богом посёлка…


Самоповторы? Может быть, в этом упрекнуть нетрудно каждого пишущего, хоть и Льва Толстого. Мне бы тоже хотелось, чтобы Юрий Поляков вырвался когда-нибудь за вменённые инерцией рамки привычных приёмов и несущего его стиля. Чтобы взял наконец вес, который прежде казался ему неподъёмным. Но ведь он ещё молод, хотя и опытен в своём деле, и многое, понадеемся, у него впереди. Ведь даже и «Гипсовый трубач» – еще не завершённый роман, а только первая часть трилогии. И «форма плана», «даль свободного романа», как говорил Пушкин, ведома нам, читателям, не вполне.


Не надо бы – под руку…

Юрий АРХИПОВ

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.