Изумляемся вместе с Юрием Архиповым

№ 2010 / 13, 02.04.2010, автор: Юрий АРХИПОВ

Как ни составляй, следуя моде, десятку или дюжину ведущих русских прозаиков нашего времени, петербуржец Валерий Попов непременно в число этих избранных войдёт.

Систему координат его прозы можно выстроить, исходя из двух высказываний прославленных предшественников начала прошлого века. Не надо выдумывать никаких сюжетов, утверждал Пришвин, собственная жизнь предоставляет всякому пишущему более чем достаточный материал для художественного запечатления. «Беру кусок жизни, грубой и бедной, и творю из него легенду» – декларировал Сологуб.

Собственная жизнь служит прозаику Попову верой и правдой. Цепкость его памяти поражает. Не только характерные словечки, но и сами запахи утраченного времени под его пером оживают. Пруст припоминается в связи с ним не случайно – он и сам упоминает его – вроде бы и не совсем кстати – в новой книге. И вспоминательный лот опускается им не менее глубоко, чем у классика-француза, и стилистически Попов может быть утончён и ветвист, как мало кто в наше время («Комар живёт, пока поёт»). Вот и в новой повести «Нарисуем» автор сумел рассказать нам всю свою биографию, хотя и не стал при этом главным героем повествования. Главного героя ему ещё в советское время подкинул ВГИК, задумав создать по заказанному Попову сценарию фильм о «настоящем человеке» из народа, передовом труженике-пролетарии. Парень, однако, горняк из Заполярья, оказался не плакатным, а вполне земным, слишком настоящим, чтобы походить на расхожий образ экранного героя, на который не потянул, – зато сделался другом автора на всю жизнь. Включая ту её недавнюю часть, когда она во всей стране так резко переменилась, что доблестный труд перестал быть доблестью, а стал нелепым анахронизмом.

«Грубой и бедной» жизни в прозе Попова вообще и в этой повести в частности предостаточно. Пустыри, бараки, горы шлака и мусора – вот его привычные декорации. Но творит он из этого хлама если не легенду, то сказку. Или радужный сон, как и заявлено в названии книги. Отчего радужный? Оттого, что сон этот («Сон Попова» – была такая поэма у А.К. Толстого) преображён насмешливым пером, полным юмора и находчивых, метких «остранений» всякого жизненного сора. Да ещё сдобрен несгибаемым жизнелюбием его забубённого друга, рубахи-парня, всегда прущего напролом, ибо «пешки назад не ходят», как гласит одно из его любимых присловий. А «Нарисуем!» – и вовсе его девиз, которым он отзывается на любую, пусть и самую заковыристую проблему, перед ним поставленную.

Обаяние прозы Попова во многом держится на самоиронии. Конечно, он не любуется теми персонажами из прошлой своей жизни, которые успели вовремя перестроиться из идеалистов-гедонистов в гедонистов-реалистов коммерческого призыва. Он даже как будто готов взглянуть на себя, «лузера», их глазами: такой перепрыг повествовательных перспектив и обеспечивает игровое, юморное пространство его прозы. Былые партийцы, и при прежней-то власти не упускавшие куска пожирней, на его глазах превратились в тех, кто смело и громко обличает ужасы Октябрьской революции, чтобы опять быть «в шоколаде», а он, «никогда эту самую революцию не одобрявший», стыдится поспешать за призами и опять ковыляет на обочине. И когда вдруг заносит его судьба в их гламурный мир, они недоумевают: «Этот-то зачем?». «Картина кисти передвижника: «Явление колдуна на деревенскую свадьбу» – комментирует ситуацию насмешливый автор.

И всё-таки у читателя остаётся впечатление, что он счастливее их всех. Потому что способен не просто убежать в светлые сновидения, но создать их сам, силой собственного воображения. И тогда для счастья ему хватает соломинки, которую никто из них не заметит. А для него она станет якорем спасения. Даже в больнице, «посреди океана боли», его, словолюбца, может порадовать хотя бы занятная и такая уместная, нагруженная смыслом фамилия санитарки:

«Вот – дребезжание тележки со шприцами, которую пожилая и неуклюжая сестра ввозит в палату. Я слежу за её долгими, но бесполезными приготовлениями, и вдруг выговариваю: «Скажите… а как ваша фамилия?»

– Пантелеюшкина… А что? – произносит она. И я улыбаюсь».

И мы улыбаемся вместе с автором. Валерия Попова нельзя читать без улыбки.

---

ВЕСЕЛИЕ РУСИ ЕСТЬ ПИТИ

Красная книга алкоголика. Составил Павел Крусанов. – СПб.: Амфора, 2009

Это третья антология малой прозы, составленная П.Крусановым из тех, что посвящены русской губительной страсти. Цвета двух других были иные, но тоже символические. Одна из них была «зелёная», что понятно («зелёный змий»), другая «синяя» («упиться до посинения»). «Красная» книга – о том, что, собственно, так привлекает пьющих в зелье, какую «лепоту», красивую радость находят они в водке. «Это же мужской стеклянный торт!» – как говорится о бутылке в притче, вынесенной на задник алой обложки.

Алкоголь – это вызов, пишет составитель в своём предисловии. «Вначале предстающий как новая забава, для некоторых этот вызов перерастает в битву насмерть». Немногие выходят из этой битвы победителями. Ведь те, кто заменяет сомнительную, коварную радость «злой трезвостью» (формулировка Крусанова), – тоже проигравшие. А золотая середина, когда винопитие становится соразмерной частью уютного пира или преодолевается всполохами юмора и возгоняется в смех, чрезвычайно редки. Составитель признаётся: он и сам не ожидал, что книга получится такой тощей – меньше трёхсот страниц. Да и юмор иной раз ему приходилось подпускать вполне чёрный. Попросту говоря, кладбищенский – потому как неумеренные возлияния героев рассказов здесь то и дело переходят в поножовщину и прочий криминал.

Это относится, правда, в основном к современной прозе. Антология построена так, что рассказы классиков золотого века русской литературы – Гоголя («Коляска»), Лескова («Чертогон»), Достоевского («Скверный анекдот»), Чехова («Петров день»), Пришвина («Красная Горка») безо всякой хронологии перемежаются сравнительно недавними опусами авторов современных. Принцип, вполне себя оправдавший: Вадим Левенталь, Евгений Попов, Алексей Шельвах, Евгений Волковысский, Сергей Носов, Александр Етоев, Белобров-Попов, Наль Подольский, против ожидания, не выглядят ничтожными писаками на фоне прославленных мастеров мирового уровня; напротив, в такой славной компании они как-то приподнимаются, что ли, на цыпочки. Русская литература двух веков, таким образом, обозначена здесь как единый процесс, а разделённые временем и многими обстоятельствами жизни писатели – как одна большая семья. В которой не без уродов, конечно, на роль которых претендуют ныне авторы, налегающие на матерщинку, но вот ведь как поставлен режиссёром-составителем здесь неверный пьяный свет: тема чуть ли не оправдывает в данном случае и такие лихие средства. К тому же их подпирает и куда как глубинная фольклорная традиция – «Заветные сказки» Афанасьева, например.

Сказовость вообще, пожалуй, общая съединительная черта в этом протяжённом по охвату сборнике. Если уж «веселие Руси есть пити», то и поведать о нём естественнее всего от лица и имени балагура. Сухое, трезвенное морализаторство следует оставить «злой» публицистике. Без самооправдательного лукавого ёрничества таким рассказам не выжить в сколько-нибудь ответственном повествовательном потоке.

Странным образом издание обошлось без какой-либо справки об авторах. А ведь большинство из них, современных, неведомо не только широкому читателю, но и специалистам. Есть ведь элементарные требования издательской культуры, которые хорошо бы научиться неукоснительно исполнять. Нельзя же ограничивать свои усилия одной красивой красной обложкой.

---

ИСТИННУЮ ПРАВДУ ГЛАГОЛЕТ

Борис Шергин. Праведное солнце. Дневники разных лет (1939–1968). – СПб.: Библиополис, 2009

Кто любит красоту русского слова в его из старины влекомой напевности и незаносчивой мудрости, тот давно уже числит творения Бориса Шергина (1893–1973) среди своих самых сокровенных сокровищ. Потомок архангелогородских корабелов и сказителей, он и сам заключил в словесную вязь, подобную северным избяным наличникам, многие беломорские были и небывальщины, сам, на свой лад, пересказал дивные легенды и сказки родных мест. Художник по первому своему образованию, он, с годами постепенно теряя зрение, сделал причудливые, ни на кого не похожие (разве что – в сказках – на земляка своего Степана Писахова) литературные изделия главным своим промыслом. Поселившись с двоюродным братом («брателкой», который был ему и за секретаря, и за няньку) в начале тридцатых годов в подвальной комнатке на московском Рождественском бульваре, он до самой кончины своей стал приветным и привлекательным огоньком, на который сбирались многие чуткие к заветам Руси московские литераторы – и вовсе не только «бывшие». Иные из них – как Юрий Галкин и Юрий Коваль, Юрий Шульман и Владимир Личутин – оставили воспоминания о мастере и немало сделали для издания его книг в последние годы.

Русская словесность тоже знает своих праведников. «Праведное солнце»! Как верно, в духе земляка его Иоанна Кронштадтского, названа книга дневников Шергина. Ей место отныне рядом с лучшими образцами этого жанра в двадцатом веке, каковые оставили нам Розанов, Пришвин, Дурылин. Ни по неброско изящной нарядности сказового покроя, ни по мудрой сердечности она им не уступает. Давно уже не появлялось на нынешнем прилавке таких книг – сработанных на века. Только от предшественников, от дедов, и дождёшься.

«Моё упование – в красоте Руси. И, живя в этих «бедных селеньях», посреди этой «скудной природы», я сердечными очами вижу и знаю здесь заветную мою красоту…» Основной тон писаний Шергина, самое существо его исповедальной прозы. Как глоток родниковой воды посреди теперешней мути. Не сразу, не вдруг возникшей – на святой-то Руси. Как всегда, когда знакомишься с документами прошлого (хоть и с газетами тож), прежде всего хочется заглянуть, о чём было написано в день собственного рождения. Под «моей» датой, практически всегда приходящейся на Великий Пост, нахожу не слишком-то весёлую запись военного времени: «В церкви теперь не так срастворяется сердце со всеми… Люди отпугнуты друг от друга. Всяк измотан, всяк устал, всяк знает, что рядом с ним стоящий ему не может помочь. Да, все пришли сюда за хлебом небесным, но неласковы друг к другу, так же, как утром стояли за хлебом картофельным, себе б получить, а другие как хотят… Вымучена, измята душа у всех». Давно уже не стоит народ, мусоля карточки, за картошкой и жмыхом, но многое ли в отчуждении всех от всех изменилось? Поубавилось ли нестроений и в самой церкви с её былой «соборностью» как основной добродетелью? Видно, отходить нам ещё долго от запечатлённых и Шергиным потрясений.

Превосходно изданная книга украшена рисунками и самого автора, и ученика его, тоже писателя и художника Юрия Коваля. Есть здесь и предисловия (целых два!), и приложения с письмами Шергина и воспоминаниями о нём, а также с краткой, но особенно необходимой в данном случае библиографией.

«Среди всех своих ровесников, поэтов Серебряного века, Шергин, быть может, самый русский, традиционный и, как истинному поэту и должно, – не понятый доселе. Но уж пора…», – пишет в своём предисловии В.Грунтовский.

Истинную правду глаголет.

Юрий Архипов