Концепция в последовательном саморазрушении

№ 2011 / 46, 23.02.2015

По­эт и кри­тик Кон­стан­тин Ко­ма­ров дав­но из­ве­с­тен чи­та­тель­ской ау­ди­то­рии. По­сто­ян­ный ав­тор жур­на­ла «Урал», пуб­ли­ку­ю­щий­ся и в сто­лич­ных жур­на­лах («Но­вый мир», «Во­про­сы ли­те­ра­ту­ры»), он сов­ме­ща­ет в се­бе и креп­кий дух рус­ско­го по­эта

Поэт и критик Константин Комаров давно известен читательской аудитории. Постоянный автор журнала «Урал», публикующийся и в столичных журналах («Новый мир», «Вопросы литературы»), он совмещает в себе и крепкий дух русского поэта с удивительно «чистыми» стихами, и дар трезвого критика, соколиным взглядом стреляющего в текстуальное поднебесье. С Костей мы встретились на Форуме в Липках. Он всё тот же: добрый, весёлый и ненасытный. И вот, в последний «липкинский» вечер, когда стало заметно тише, мне удалось взять у него интервью.

Константин КОМАРОВ

– Костя, это твои вторые Липки. Тебя как-то отметили, может, в сборник лучших авторов включили?

– Нет… я лишь удостоился словесного поощрения. В сборник меня не включили, книгу тоже не пообещали выпустить. Года три-четыре назад я бы расстроился, но сейчас абсолютно спокойно отношусь к подобным вещам. Это пустяки. Важно писать, и не обращать внимания на мелочи. «Слоны» и «плюшки» приятны, но не важнее самого процесса письма и рефлексии над ним. Главное, чтобы велась насыщенная работа на семинаре. И она велась. Я занимался в критико-литературоведческом мастер-классе «Вопросов литературы» и отмечу серьёзную подготовку большинства участников, грамотный разбор текстов. Можно сказать, что представленные тексты оценивались «по гамбургскому счёту», а ведь только так и можно совершенствоваться, в состоянии самоуспокоенности ничего не добьёшься. Критику, как и поэту, тоже необходим постоянный трепет и встряски.

– Костя, я знаю, что ты не только критик, но и талантливый поэт. Можешь дать пару советов начинающим авторам?

– Ничего нового я не скажу. Первое, что должен делать человек, входящий в литературу, чётко осознавать – литература – это жизнь. Я понимаю, конечно, что литературой не заработаешь, нужно где-то побочно трудиться, чтобы прокормить себя и семью. Но, тем не менее, ты должен жить литературой. Основная работа должна стать побочной. Вот такая коллизия. Литература вообще не терпит отношения к себе как к хобби.

Поэзия подчиняет себе человека целиком, и люди, которые относятся к ней как к времяпрепровождению, не добьются никогда и ничего. С критикой по-другому. Она «заточена» на живой литературный процесс. Критика – это серьёзная работа, когда ты должен быть всё время «при тексте». А поэзия – такая штука, когда боишься нырять и не боишься утонуть. «Поэт издалека заводит речь, поэта далеко заводит речь» – как говорила Цветаева.

– Как в тебе соотносятся поэт и критик?

– Всё просто. Брошу писать стихи – умру физически. Потеряю смысл жизни. Брошу писать критику – не умру, но жить будет неинтересно. Мне нравится говорить и стихами, и о стихах. Самое главное понимать, что ты входишь в область, в которой дважды два может быть и пять, и минус восемь, и интегралом каким-нибудь, в область уходящего, ускользающего смысла. И тут же следует осознать, что ты живёшь на болотной кочке и должен удержаться. Но, конечно, это два разных способа мировидения и мирочувствования, совмещать которые трудно, но весьма увлекательно.

– Принято считать, что поэт ничего не должен бояться. Испытываешь ли ты страхи? Может, есть страх перед словом, в смысле воплощения написанного в реальную действительность?

– Я, разумеется, не приравниваю себя ни к Лермонтову, ни к Борису Рыжему. Ведь они, по сути, написали и собственную жизнь, и собственную смерть. Но бывало так, напишешь что-то, и это действительно происходит. Я далёк от мистики и эзотерики, но слово – магнит. Оно может притянуть и хорошее, и плохое. Стараюсь писать не то, что могло бы случиться, а то, что лучше бы не происходило.

Я верю в такие вещи. У меня есть немало «стихов-заклинаний», как я их для себя называю. Я практически никогда их не перечитываю, не выступаю с ними. Но их необходимо было написать. Такими стихами я пытался оградиться от чего-то страшного или просто крайне неприятного. Поэт ведь человек уязвимый. Ну хотя бы, бросила тебя девушка, вроде ничего особенного, но – не по себе. И ты пишешь-пишешь стихи, циклы стихов, которые никогда не отправишь в печать. Но их нужно писать. Сублимация такая, что ли…

– Костя, что для тебя страшнее: смерть поэзии или твоя собственная смерть?

– Я не боюсь собственной смерти. Концепция жизни поэта – последовательное саморазрушение во имя самосозидания на ином, гораздо более высоком уровне. И нет здесь никакого трагизма. Поэзия деструктивна в отношении жизни поэта в любом случае. Это не обязательно может быть алкоголь, наркотики… нет. В хорошем стихотворении поэт умирает и заново рождается в следующем. Если ты умирал хоть раз, глупо бояться смерти.

С другой стороны, очень страшно не успеть сделать всего, что можешь. Да, я бы не обломался, узнав день своей смерти. Страшнее не успеть…

А что касается смерти поэзии, это невозможно. Помнишь, у Пушкина: «И славен буду я, доколь в подлунном мире жив будет хоть один пиит». Поэзия, её вещество, как субстанция, как нечто необъяснимое, не может исчезнуть. Возможно, её перестанут замечать. Но всегда в какой-нибудь Удмуртии, допустим, будет жить мальчик, который будет поглощён в поэзию, а в лице этого условного мальчика найдёт жизнь и сама поэзия.

Беседу вёл Сергей КУБРИН