Дела хованские…

№ 2012 / 4, 23.02.2015

…Хо­ван­ское клад­би­ще за МКА­Дом…
Здесь по­гре­бён по­эт и пе­ре­вод­чик Ни­ко­лай Ко­тен­ко, ко­то­ро­му я обя­зан тем, что ос­тал­ся в Моск­ве. Луч­ше бы­ло не ос­та­вать­ся, чтоб не ви­деть бес­ко­неч­ный, все­лен­ский по­хо­рон­ный мос­ков­ский по­ток, на­по­ми­на­ю­щий здесь обыч­ный кон­вей­ер.

…Хованское кладбище за МКАДом…

Здесь погребён поэт и переводчик Николай Котенко, которому я обязан тем, что остался в Москве. Лучше было не оставаться, чтоб не видеть бесконечный, вселенский похоронный московский поток, напоминающий здесь обычный конвейер. Тут же на днях похоронили и его сына – Андрея, опубликовавшего когда-то в «Московском вестнике» поэму «Марокко»… Их жена и мать Валентина… скромный библиотекарь в знаменитой «Щуке». Муза. Выбирает венок для сына…

Помирать накладно… жить тоже.

Случайно в эти чёрные дни она встретила в центре Москвы Валентина Распутина, близкого семье Котенко. Сам потерявший не так давно дочь в авиакатастрофе, отрешённый, ушедший в себя Распутин не нашёл в себе сил для утешительных слов. Понять можно… Каждый должен испить свою чашу страданий.

Знобит…

Не могу я видеть женские слёзы… Не мо-о-гу… Впрочем, она все слёзы давно выплакала.

Вижу краем глаза, как в кассе Хованского кладбища у неё отнимают, может быть, последние алтушки…

А в мозгу, как могильный стук лопат: «Все там будем… все там будем…»

Поражают воображение цены за ритуальные услуги. Целая индустрия… Что ж, похороны у нас любят; всё лучшее – покойникам. То и дело терзают слух: пять тысяч рублей, десять тысяч, двадцать тысяч, тридцать… Шуршат шевелюшки… Не случайно все службы предупредительно-внимательны и вежливо-обходительны, скорбно-участливы… За такие баблосы можно… Сотрудники сытые, холёные и, естественно, улыбчиво-приветливые. А в глазах полное равнодушие. А как иначе? – иначе чокнешься… Цинизм неизбежен. Это действует как терапия. Всё продумано от и до. Передвигаются служащие кладбища на джипарях по бескрайнему городу-погосту среди надолбов надгробий, плит, чуть ли не на руках сопровождая горе каждого скорбящего…

Поневоле вспомнил последнюю свою поездку на родину в Приднестровье, где по традиции отправился на погост помянуть родных. Напротив старого кладбища – новое, через дорогу… Наряду с коммерческими ларьками и иномарками новое кладбище – примета времени. На старом негде уж копать. Много свежих могил в шалашиках из сложенных венков. Нынче время – только помирать. Сижу на лавочке у могил, задумываюсь над прошедшим, но ничего не нахожу в душе, что могло бы дать надежду. Одна и та же конечная мысль, отменяющая все другие, сверлит голову: все там будем… И зачем природе необходимо в жизни вечное неравенство умов, душ, судеб, наконец, ежели перед смертью все равны? Уж не признак ли это существования загробной жизни, в которой, может быть, смысла не больше, чем в жизни земной.

Жизнь – чреда разочарований, но, когда уже не в чем разочаровываться, мы начинаем ценить то, чем ранее пренебрегали. Это приходит само, к кому раньше, к кому позже. Для иных это самообман, но не многие способны противостоять ему, ибо дальше – смерть, если не в прямом, то в переносном смысле. А смерть – это расплата за удовольствие жить; а может, и так: жизнь – наказание за счастье уйти в небытие. Жалкое состояние души, ловушка природы, бессмыслица мира. Однако встречаются люди, упрямо верующие в некий высший порядок вещей, якобы оправдывающий наше существование. А, по-моему, ничего не существует. Это становится особенно ясно, когда видишь, как в могилу опускают гроб, не правда ли?..

Все там будем…

Возвращаясь из этого самого тихого места на земле в живую, сумасшедшую Москву, подыскивал слова. Какие найти слова?.. А-а-а-а… вот: «Печаль моя светла…»

Николай СЕРБОВЕЛИКОВ