Борьба с энтропией

№ 2012 / 20, 23.02.2015

Современная критика утрачивает то исконное свойство, ради которого она создавалась, – практическую пользу. Желание многих авторов превратить её в самостоятельный вид творчества размыло границы жанра

Современная критика утрачивает то исконное свойство, ради которого она создавалась, – практическую пользу. Желание многих авторов превратить её в самостоятельный вид творчества размыло границы жанра до такой степени, что критика перестала быть кому-то нужна и сколько-либо полезна, кроме тех, кто непосредственно ей занимается.

Мне хотелось бы обратиться к первым книгам молодых писателей и на конкретных примерах разобрать как типичные недостатки, так и подчеркнуть характерные особенности творчества начинающих авторов.

«Книга греха» Платона Беседина была опубликована недавно одновременно в России и на Украине. Рецензий на неё вышло довольно много, в них говорится о великих проблемах бытия, моральном выборе и прочей «онтологии». Мне же хотелось бы обсудить принципы построения этого текста.

Главное, что бросается в глаза, когда берёшься за чтение «Книги греха» – избыточное количество цитат, они составляют 1/5 текста. Роман начинается с нескольких эпиграфов, и в дальнейшем автор осыпает читателя ворохом цитат, буквально хороня его под этими чужими словами давно умерших людей.

Формально задумка довольно проста – создать контекст жизни и мировоззрения героя, вплести его в текст собственного повествования. На деле роман прерывается внезапной цитатой, и далее всё идёт своим чередом. Таких обрывов много, и процесс чтения напоминает бег с препятствиями.

Характер цитирования при этом неоднороден: здесь и Библия, и высказывания восточных мудрецов, и цитаты из популярных песен. Пытаясь создать что-то вроде портрета «сына века», автор, с одной стороны, намеревался указать на эклектичность сознания современного человека, но с другой, – создал что-то вроде ленты в фейсбуке, где совершенно разнородные элементы смешиваются в одну кашу. При помощи такого грубого вживления чужеродный текст выглядит как собачья нога, пришитая к динозавру. Более органичным становится пересказ автором разных известных притч и включение их в текст романа. Здесь хотя бы манера повествования, язык оказываются ближе к авторскому и смотрятся менее вычурно, чем при врезке чужого текста. Условно говоря, этот «приём» широко используется в студенческой среде: пересказ чужих слов, которые выдаются за свои, и оценивается это преподавателем выше, чем если бы студент выдёргивал цитаты из чужих работ и «совмещал» в рамках своего реферата.

Другой приём, который использует в романе Беседин – статистика. Ей герой проверяет на прочность истинность бытия и его мнимость. Технически она, так же как и цитаты, просто врезается в текст. Этот приём кажется менее навязчивым, но у него есть своя особенность: поначалу он воспринимается неожиданно и кажется интересным. В силу того, что текст довольно длинный, а приём используется часто, к середине книги он уже перестаёт восприниматься как что-то оригинальное, а ближе к концу так и вовсе надоедает, т.к. к определённому моменту можно предугадать, когда герой начнёт трансформироваться в рупор ВЦИОМа.

Сравнивая, допустим, с Коуплендом или Палаником, использовавшими тот же приём в своих романах, понимаешь, что в их случае срабатывать ему помогала меньшая частотность. Хотя сам приём, на мой взгляд, сложно как-то оживить, при частом повторении он в любом случае будет восприниматься как «врезка».

Остальные моменты, на которые я бы хотела обратить внимание, связаны с содержанием и посылом автора. Прежде всего, это избыточность повествования. Она создаётся за счёт включения в роман всех противоречивых и вызывающих споры сфер бытия – здесь и фашизм, и секты, и извращенцы, и самоубийцы, и смертельный вирус… Проще сказать, чего нет в этой книге. Поначалу читать об отрезанных клиторах довольно противно, но постепенно все эти «ужасы» начинают срабатывать с обратным эффектом, и становится смешно. Противоречие немного обидное для автора, т.к. по задумке понятно, что хотелось создать полную картину бытия, а вышел гротеск, и избыточность «ужаса» породила единственно логичную реакцию на это – смех.

Причин для возникновения подобного эффекта несколько. Во-первых, благодаря избирательности автора в произведении «одушевлены» только два персонажа: главный герой и его мама. Героев невозможно представить вне пределов тех ситуаций, в которые помещает их автор, они – конструкции с какой-то определённой особенностью (извращенец, фашист, функционер, самоубийца). В связи с этим, чего читателю жалеть, когда умирают картонные герои?

Вторая причина, более спорная и неоднозначная – понимание сути религии самим автором, на нём строится главный сюжетный конфликт, ситуация с матерью. И здесь Беседин совершает главную свою ошибку, отказываясь от «жизненной правды» в пользу формульной: оказывается, что жизнь матери напрямую зависит от морально-нравственного состояния сына. При этом автор не щадит других персонажей: девочку в автобусе, ребёнка в коляске, неродившегося ребёнка в животе у Лены. Такая выборочная милость автора разрушает всю сюжетную линию повествования, т.к. превращает повествование в сказку, формульную литературу, где всё зависит лишь от того, поцеловал ли принц спящую царевну или нет. Такие ошибки недопустимы в прозе, они лишают смысла всё происходящее.

Природа этой избирательной доброты понятна – упоминавшийся в тексте Достоевский до сих пор не даёт покоя многим авторам. Проблемы, к которым обращается Беседин в своём романе, – это те же общечеловеческие проблемы, о которых писал Достоевский, бытовой контекст эпохи не играет какой-либо существенной роли.

Ошибкой Беседина становится связь внутреннего раскаяния героя с состоянием здоровья матери, как будто одно является следствием другого. Это такое детское понимание религии, когда ребёнок вёл себя хорошо весь день, и ждёт, что вечером Бог наградит его мороженым.

Мне кажется, в случае с «Книгой греха» более оправданным был бы такой финал: мать героя умерла в коме, он сам оказался в тюрьме на пожизненном заключении, и очевидно, что долго он не проживёт, т.к. его обязательно кто-то убьёт. При этом герой бы осознавал, что заслужил такую судьбу и смирился бы с ней. Иначе каков смысл раскаяния, расплаты за свои грехи, в чём он выражается, и что такое грех в понимании автора?

По словам схиархимандрита Илии (Ноздрина) грех – это «уклонение от нормы», «преступление и уклонение от закона. Когда человек не исполняет закон, он идёт против совести и против заповедей Божиих. <…> Когда совесть становится нечувствительной, в человеке накапливается греховное состояние <…> Именно через покаяние человек получает от Бога прощение грехов». Достоевский в «Преступлении и наказании» как раз показывает такой путь покаяния, который проходит Раскольников в финале романа. И становится понятно, что это – долгое внутреннее движение к свету внутри себя, в противовес современному, бытовому пониманию греха – раскаялся, молодец, держи конфетку, тебе все всё простили.

И, наконец, последняя причина, вызвавшая такое въедливое отношение к роману – синдром «книги обо всём». Это типичная ошибка всех первых книг: автор хочет высказаться на все темы, которые его волнуют, не упустить ни одну. У читателя же возникает ощущение, будто он прочёл перекидной календарь на общую тему, где рецепты по приготовлению картошки мирно сосуществуют с цитатами из Ларошфуко и советами о том, как вести себя в компании незнакомых людей поздно вечером. Все общие высказывания героя и автора оказываются в невероятной, миллиметровой близости к пошлости, и это ещё одна причина, по которой стоит пытаться избегать их, по крайней мере, в первой книге.

Каплей мёда в бочке дёгтя станут несколько замечаний о том, что автору удалось или что он не побоялся попробовать создать.

Не самыми лучшими способами автор попытался сконструировать собственную картину мира. Как любой молодой человек, он начал это делать с учётом прежних достижений (цитаты, статистика). Если отбросить эти костыли или использовать их лишь по мере необходимости, можно было бы избежать множества ошибок. Тем не менее, страх не позволил автору заглушить чужие голоса в себе и вывести на передний план собственный. Но это та дорога, по которой ему придётся идти, иного пути у него нет.

Диалог с классическими авторами, попытка вернуться к классическим сюжетам, как-то их переосмыслить кажется очень актуальной, особенно в молодой прозе, которую так часто обвиняют в невнимательности к любым другим произведениям, кроме собственных.

Писать о гуманизме, не скатываясь в пошлость, – сложная задача, с которой пока мало кто справляется не только в среде молодых писателей. Для большинства – это сверхзадача, планка зачастую недостижимая.

Гораздо проще создавать «пространные многостраничные тексты», публиковать их, и тем самым «продолжать внешнее пребывание в литературном пространстве» (Сенчин Р. Фрагменты омертвевшего тела. «Лит.Россия». № 20–21, 21.05.2010). Но, как известно из сказок, самый простой способ – не всегда самый лучший и самый результативный.

Главная заслуга Беседина – это попытка начать разговор с читателем о гуманизме, о его кризисе и необходимости внутренних ориентиров для человека. Более того, попытка сделать это в довольно лёгкой, ненавязчивой манере: книга быстро читается, что в наши дни тоже какое-никакое, но достоинство.

Марта АНТОНИЧЕВА,

г. САРАТОВ

---

Новые разборы книг молодых писателей от Марты Антоничевой читайте в ближайших номерах «ЛР»